Последние свидетели. Соло для детского голоса, стр. 47
Была я слабая, болезненная. Вечно мне не везло. То лоб расшибу, то на гвоздь напорюсь. А то вообще в обморок шлепнусь. И дети меня в свои игры не очень-то брали. Я втиралась к ним в доверие, как могла, чего только не изобретала. Даже дошла до того, что начала подлизываться к Дусе, дочке дворничихи. Дуся была крепкая, веселая, играть с ней любили все.
Она попросила меня вынести куклу, я не удержалась. Правда, не сразу. Еще какое-то время сопротивлялась.
– Не буду с тобой играть, – пригрозила Дуся.
Это на меня подействовало сразу.
Я вынесла ту куклу, которая «говорила». Но поиграли мы с ней недолго. Из-за чего-то поссорились, дело перешло в петушиный бой. Дуся взяла мою куклу за ноги и ударила о стенку. Отвалилась куклина голова, а из живота выпала кнопочка.
– Ты, Дуся, сумасшедшая, – стали плакать все дети.
– А чего она командует? – размазывала по щекам слезы Дуся... – Как у нее есть папка, так ей все можно. И куклы, и папка – все только ей.
У Дуси не было ни отца, ни кукол...
Первую елку мы устроили под столом. Жили тогда у дедушки, жили тесно. Причем так тесно, что пустое место оставалось только под большим столом. Туда и поставили маленькую елку. Украсила я ее красными гвоздиками. Хорошо помню, как свежо и чисто пахла елка. Этот запах ничто не могло перебить. Ни мамалыга, которую варила бабушка. Ни дедушкин сапожный вар.
Была у меня стеклянная бусинка. Мое сокровище. Никак не могла найти ей место на елке. Хотелось устроить так, чтобы с какой стороны ни поглядеть – она сияла. Приладила на верхушку. Ложилась спать, снимала ее и прятала. Боялась – исчезнет...
Спала я в корыте. Корыто было цинковое, отливало синевой с морозными прожилками. Как его ни мыли после стирки, привкус золы, в которой стирали белье, так как мыло было редкостью, оставался. Мне он нравился. Я любила прижиматься лбом к холодным краям корыта, особенно когда болела. Очень любила раскачать его, как люльку. Тогда оно начинало предательски грохотать, и меня ругали. Корытом очень дорожили. Это была у нас единственная вещь, оставшаяся из довоенной жизни.
И вдруг мы покупаем кровать... Блестящие шарики на спинке... Все это привело меня в неописуемый восторг! Я залезла на нее и тут же скатилась на пол. Как же! Неужели! Я не поверила, что на такой красивой кровати можно спать.
Папа увидел меня на полу, поднял и крепко-крепко прижал к себе. А я прижалась к папе... Обняла его за шею, как обнимала его мама.
Помню, как он счастливо засмеялся...
«Я долго ждал нашего папку... Всю мою жизнь...»
Арсений Гутин – 1941 года рождения.
Сейчас – электрик
– В День Победы мне исполнилось четыре года...
С утра я стал всем говорить, что мне уже пять лет. Не пятый год, а пять лет. Хотел быть большим. Папа вернется с войны, а я уже большой.
Председатель в этот день созвал женщин: «Победа!» Поцеловал всех. Каждую. Я был с мамой... Радовался.
А мама плакала.
Собрались все дети... За деревней колеса резиновые от немецких машин подожгли. Кричали: «Ура! Ур-ра! Победа!» Били в немецкие каски, которые перед этим насобирали в лесу. Били, как в барабаны.
Жили мы в землянке... Я прибежал в землянку... Мама плачет. Я не понимал, почему она плачет, а не радуется в такой день.
Начался дождь, я сломал прутик и мерил лужи возле нашей землянки.
– Что ты делаешь? – спрашивали меня.
– Меряю – глубокая ли ямка? А то папка будет идти к нам и провалится.
Соседи плачут, и мама плачет. Я же не понимал, что это такое «пропал без вести».
Я долго ждал папку. Всю мою жизнь...
«У той черты... У того края...»
Валя Бринская – 12 лет.
Сейчас – инженер
– Куклы... Самые красивые... Они всегда мне напоминают о войне...
Пока папа был жив, пока мама была жива, мы о войне не рассказывали. Теперь, когда их нет, я часто думаю, как хорошо, когда в доме есть старики. Когда они живы – мы еще дети... Даже после войны мы еще дети...
Папа наш был военный. Жили мы под Белостоком. Война началась для нас с первого часа, с первых минут. Сквозь сон слышу какой-то гул, словно раскаты грома, но какого-то непривычного, непрерывного. Просыпаюсь и бегу к окну – над казармами в местечке Граево, куда мы с сестрой ходили в школу, горит небо.
– Папа, это гроза?
Папа сказал:
– Отойди от окна, это – война.
Мама собирает ему походный чемодан. По тревоге отца поднимали часто. Как будто ничего необычного... Мне хотелось спать... Бухнула в кровать, потому что ничего не поняла. Легли с сестрой поздно – ходили в кино. В ту довоенную пору «ходить в кино» было совсем не то, что сейчас. Фильмы привозили только перед выходным днем, и их было немного: «Мы из Кронштадта», «Чапаев», «Если завтра война», «Веселые ребята». Просмотр организовывали в красноармейской столовой. Мы, ребятня, не пропускали ни одного показа и знали все фильмы наизусть. Даже подсказывали артистам на экране или забегали вперед, перебивая их. Электричества ни в селе, ни в части не было, кино «крутили» с помощью движка. Затрещит движок – бросаем все и бежим занимать места у экрана, а другой раз и табуретки с собой тащим.
Шли фильмы долго: закончится часть, все терпеливо ждут, когда киномеханик перемотает очередную бобину. Хорошо, когда лента новая, а если старая, то она постоянно рвется, – пока ее заклеют, пока подсохнет. А то и загорится лента – еще хуже. Совсем гиблое дело, когда движок заглохнет. Часто бывало, что фильм не успевали до конца досмотреть. Раздавалась команда:
– Первая рота – на выход! Вторая рота – на построение!
А если поднимали по тревоге, то и киномеханик убегал. Когда перерывы между частями слишком затягивались, терпение у зрителей лопалось и начиналось волнение, свист, крики, сестра залезала на стол и объявляла: «Открываем концерт». Сама она страшно любила, как тогда говорили, декламировать. Текст не всегда знала твердо, но на стол залезала без страха.
Это у нее осталось с детсадовских времен, когда мы жили в военном гарнизоне под Гомелем. После стихов мы с ней пели, на «бис» нас вызывали с песней «Броня крепка и танки наши быстры». Стекла в столовой дрожали, когда бойцы подхватывали припев:
Так вот, двадцать первого июня сорок первого года... За ночь до войны... В десятый, наверное, раз мы смотрели фильм «Если завтра война». После кино долго не расходились, и загнал нас домой отец: «Спать вы сегодня будете? Завтра – выходной».
...Окончательно я проснулась, когда раздался рядом взрыв и из окна на кухне посыпались стекла. Мама закутывала в одеяльце полусонного братика Толика. Сестра уже одета, папы дома нет.
– Девочки, – торопит мама, – скорее. На границе – провокация...
Мы бежим к лесу: мама задыхается, у нее на руках братик, нам она его не отдает и все время повторяет:
– Девочки, не отставайте... Девочки, пригнитесь...
Почему-то мне запомнилось, что очень сильно било в глаза солнце. Было ясно-ясно. Пели птицы. И этот пронизывающий гул самолетов...
Я дрожала, а потом мне стало стыдно, что я дрожу. Я всегда хотела подражать мужественным героям из книги Аркадия Гайдара «Тимур и его команда», а тут вдруг дрожу. Взяла братика на руки, стала его качать и даже напевать «И девчонка молодая...». Была такая «любовная» песня в фильме «Вратарь». Ее часто пела мама, и она очень «хорошо ложилась» на мое тогдашнее настроение и состояние. Я была... влюблена! Не знаю, как там по науке, по книгам о психологии подростка, но ходила я постоянно влюбленной. Было время, когда мне нравилось сразу несколько мальчиков. Но в данный момент нравился один – Витя из граевского гарнизона, он учился в шестом классе. А этот шестой класс был с нашим пятым в одной комнате. Первый ряд парт – пятый класс, второй ряд – шестой класс. Не представляю, как учителя умудрялись проводить уроки. Мне было не до уроков. Как я себе шею не свернула, пяля глаза на Витю!