ОЧЕНЬ Петербургские сказки, стр. 11
Делать было нечего. Поэтому Болотик начал так:
– Слышишь, Пачкун? Сейчас я тебе скажу свою знаменитую букву "Же"!… Ты уже, конечно, слышал о ней? Считаю до трех. Потом ты, Пачкун Однолапый, конечно, пожалеешь, только ведь поздно будет! Слышишь? Раз… два… два с половиной… два с тремя четвертями… Понимаешь? Уже два с тремя четвертями! А я считаю всего до трех. Или даже лучше до четырех. Хочу дать тебе время подумать еще. Как следует подумать! Не так, как в прошлый раз, когда я считал до трех. И поэтому считаю сначала: раз… раз с половиной… раз с двумя четвертями… раз с тремя четвертями… Когда-то мы были с тобой друзья. Ты помнишь? А теперь ты вынуждаешь меня об этом забыть! Ну, все, держись. Все! Два!… Два с половиной!… Два с тремя четвертями!… – Видно было, что Болотик попросту тянул время.
И тогда очень к месту раздался испуганный возглас Елочки:
– Ой!
– Елочка, не бойся! – тут же с готовностью ответил Болотик. – Тебе не будет страшно! Будет просто: раз – и все! И только ужас клочьями полетит по лесу!
И тогда опять испуганный возглас Елочки:
– Ой!!
– Видишь, Листик, я Елочку испугал. Наверное, будет лучше, если ты достанешь свою мокрую клюковку! Да?
– Клюковку? Сейчас-сейчас… – Листик тоже заметно медлил. Потом, наконец, громко сказал: – Ужаса не обещаю, но страху в лес постараюсь нагнать покрупнее!
И тогда опять послышался испуганный возглас Елочки:
– Ой!!!
– Видишь, Болотик, что мы с тобой наделали? Мы с тобой Елочку напугали, – с укоризною сказал Листик. – Видимо, придется все-таки бежать за Грибабушкой!…
А от этих его слов голос Елочки еще испуганнее:
– Ой-ой!!!
И тогда вперед шагнул Дед-Дедуля.
– Гранату бы мне, – произнес он очень тихо, но твердо.
– Чего-чего? – не понял Листик.
– Гранату, – повторил Дед-Дедуля.
Возникла долгая напряженная пауза.
Неожиданно для всех Болотик нырнул в яму, полную воды, и достал оттуда самую что ни на есть настоящую военную гранату.
– Держи, Дед! – Он протянул гранату Деду-Дедуле и ответил на недоуменный взгляд Листика: – Я ее в позапрошлом году в болоте нашел. Видать, с войны осталась.
И тогда послышался уже совсем испуганный возглас Елочки:
– Ой-ей-ей!!!
А Дед-Дедуля, зажав гранату в руке, начал ползти на Однолапого… И тот этого не выдержал: задрожал, попятился и встал, будто во что-то уперся. Да так и застыл с поднятой вверх лапой. Рычание его смолкло.
– Кончено дело, – заключил Болотик.
– Готов Пачкун, – отозвался Листик.
– Сейчас обратится, – предположил Болотик.
Но Однолапый стоял и обращаться, похоже, не думал.
– Видать, боится, – заключил Листик.
– Не бойся! Не трусь! – начал подбадривать Пачкуна Болотик.
– Не трусь, Пачкун! – как эхо, повторил вслед за другом Листик.
– Таких стыдных дел наделал, что страшно ему, наверное, теперь свой нормальный вид показать! – засмеялся Болотик. Они подошли ближе. Болотик постучал по бронированному боку чудовища: – Давай честно, Пачкун: зачем ты туда залез? Ты что, нас хотел напугать? Нас не испугаешь!
– О-го-го! – храбрясь, но между тем стараясь держаться от Пачкуна в отдалении, прокричал Листик.
– Да уж! – ввернул Дед-Дедуля.
– Но зато мы, Пачкун, можем тебе помочь, – посулил Болотик. – Мы отойдем, а ты еще немного подумай и обращайся. Другого выхода у тебя все равно нет. Иначе – позор!
– Позор на весь Колдовской лес! – добавил Листик.
– Позор! – прокричал Дед-Дедуля.
– Смотри у нас! – пригрозил чудовищу Болотик.
Но Однолапый по-прежнему молчал, не рычал и ни на что не откликался. Похоже было, что от страха он даже перестал дышать. В наступившей тишине послышался шепот: это вновь шептались Листик с Болотиком.
– Значит, так, Дед, – сказал после совещания Болотик, – можно!…
– Что именно "можно"? – не понял Дед-Дедуля.
– Можно тебе теперь, Дед, цветы в лесу рвать. И ногами грибы сшибать можно!… Но лишь одни ядовитые! – разрешил Листик и без прежней строгости посмотрел на Деда-Дедулю. И тогда втроем они, наконец, вошли в Колдовской лес. И через некоторое время по едва заметной тропинке, ведущей через кусты, буреломы и непроходимые заросли, дошли до дома Грибабушки.
Глава шестая. НА СОЛНЕЧНОЙ ПОЛЯНЕ
"…кагда Людям становится савсем плохо тагда они вспаминают инагда о добрых Духах и завут их на помощ но когда им становится апять харашо они апять о них забывают…"
Хоть над Колдовским лесом и висело неяркое северное солнце, но отчего-то на Солнечной поляне было сумрачно, как бывает только в глухом лесу. Кроме того, по всей Поляне был заметен беспорядок, как это происходит тогда, когда в доме кто-то болен…
На Поляне под Большим Дубом в удобном кресле-качалке расположилась больная Грибабушка: старенькая-старенькая, маленькая-маленькая, и в самом деле не больше среднего гриба. Личико сморщенное-сморщенное, как печеное яблочко. А вокруг Грибабушки собрались трое: Листик, Болотик и Дед-Дедуля. Над Поляной порхал Ветерок, трогал деревья за листья, играл с цветами. Но как-то странно играл: то в одном месте шелестнул, то в другом, то вокруг Грибабушки хоровод прошлогодних опавших листьев вскружил… Листик с Болотиком листали страницы большой старинной книги.
– Заговор от простуды… – вслух читал Листик. – Заговор от кашля… От лихорадки… От ушиба… От болезней глаз… От зубной боли… От потери голоса!… – Листик оторвался от книги и посмотрел на Грибабушку, видимо, спрашивая совета, но та отмахнулась: мол, не поможет, ерунда! И тогда он опять уткнулся в книгу: – Заговор, чтобы навести красоту… – и снова взглянул на Грибабушку и, поскольку та молчала, продолжил читать из книги вслух: – "Чтобы навести красоту или казаться красивее, берется платок, с которым выходят на улицу, утираются тем платком, говоря: Стану благословясь, выйду перекрестясь, из избы дверьми, из двора воротами, выйду на широку улицу, стану на восток хребтом, на запад глазами, на западной стороне сидит там обрученный Иосиф, зрит и смотрит на Госпожу Пресвятую Богородицу, так и на меня бы раб Божий весь век смотрел бы и глядел". – И неожиданно Листик беззвучно заплакал: вновь из его огромных зеленых глаз покатились горючие слезы.
– Листик, прекрати! – приказала Грибабушка, каким-то колдовским образом угадав плач Листика и открыла глаза: синие и быстрые, как молнии, и такие же молодые, как у Деда-Дедули. – Так ты, говоришь, он лапу поднял?
– Поднял, поднял, – радостно ответил Листик. – Еще как поднял! Было бы у него две – поднял бы обе. Вторую ему, окаянному, наверное, кто-нибудь уже оторвал! – Слезы его при этом высохли.
И тогда Грибабушка вновь закрыла глаза:
– Ну, хорошо. Повтори заговор при искании клада. Наизусть повтори!
Но послышался чей-то тихий плач.
– Елочка, перестань! – строго попросила Грибабушка. А вместо ответа – нетерпеливый порыв ветерка.
– Обратись, Елочка! – так же строго попросила еще раз Грибабушка. – Не хочешь? Смотри, шалунья, я сама тебя обращу!
И сразу же после этих слов ветерок, игравший на Поляне, стих.
– Заговор при искании клада, – продолжил чтение Листик. – "Когда покажется счастливцу клад, он должен проговорить: чур! чур! свято место, чур, Божье да мое. Или мой клад, с Богом напополам"!
– Хорошо-хорошо, – похвалила Грибабушка. – Мольба на ветер?
– Мольба на ветер… – закатил глаза и попытался вспомнить Листик. – Бить поленом флюгер, чтобы тянул поветерье и притом постараться припомнить и сосчитать ровно двадцать семь плешивых из числа знакомых.
– Приговаривая!… – подсказала Грибабушка. Чтобы сделать ей приятное, Листик решил дать распространенный ответ:
– Вспоминая имя плешивого, делают рубежек на лучинке углем или ножом; произнеся имя последнего, двадцать седьмого, нарезывают уже крест, приговаривая: "Всток да обедник, пора потянуть! Запад да шалоник, пора покидать! Тридевять плешей, все сосчитанныя, пересчитанныя; встокова плешь наперед пошла!" – и после этого Листик снова всхлипнул: – Грибабушка, ты!…