Храм Фортуны, стр. 91

Фрасилл молча встал с кушетки и двинулся к двери, продолжая перебирать жемчужины своего ожерелья. Тиберий тяжелым шагом последовал за ним.

Когда дверь закрылась, Ливия села в кресло и пристально посмотрела на Никомеда.

— Вот уже второе дело проваливается при твоем участии, — нарочито строго сказала она.

Грек повалился на колени.

— Помилуй, госпожа! — заголосил он. — Я тут совершенно не виноват! Это солдаты проморгали Постума...

— Тихо, — оборвала его императрица. — Ладно, встань. Я дам тебе возможность исправить ошибку.

— Слушаю, госпожа, — без особого энтузиазма сказал шкипер. — Готов служить тебе верой и правдой до последнего вздоха. Видишь, как я пострадал...

Он указал пальцем на глаз и всхлипнул.

— Вижу, — краем рта улыбнулась Ливия. — Ладно, не будем терять времени. Вот, возьми.

Она протянула ему небольшой изящный перстень — дубликат своей личной печати.

— Сейчас ты пойдешь к этому вашему... как его... ну, помощник Элия Сеяна?

— Эвдем, госпожа, — подсказал Никомед с готовностью.

— Да, Эвдем. Передашь ему этот перстень и мой приказ: пусть возьмет еще четверых людей, переоденется вместе с ними в форму преторианцев — я знаю, у них есть там комплект обмундирования — и быстро идет во дворец. В претории стерегут твоего друга Сабина. Эвдем предъявит охранникам печать и заберет арестованного, чтобы отвести в тюрьму. Ты меня хорошо понимаешь?

— Да, госпожа, — кивнул грек. — Очень хорошо.

— Молодец. Тогда ты понимаешь и то, что до тюрьмы Сабин добраться не должен...

Шкипер пару секунд напряженно думал, а потом широко разулыбался.

— Ясно, госпожа. Наверное, он попытается бежать или нападет на конвой...

— Вот именно, — облегченно вздохнула Ливия. — А он слишком опасен, чтобы его упускать.

— Спасибо, госпожа, — Никомед чуть не подпрыгнул от радости. — Спасибо, что ты поручаешь это мне. Теперь я отомщу. Клянусь, на сей раз никаких неожиданностей не будет. Разреши мне лично убить его, умоляю.

— По обстоятельствам, — холодно ответила императрица. — Мне важно, чтобы он не добрался до тюрьмы и чтобы все было тихо. Потом Эвдем пусть сообщит о происшествии префекту города, как положено. Префект доложит цезарю. А цезарь примет меры. Не уследившие за арестантом преторианцы будут разжалованы и изгнаны из корпуса. Трибуна без лишнего шума передадут родственникам для похорон. Ну, а кое-кто, — она многозначительно взглянула на Никомеда, — получит мешочек с маленькими золотыми кружочками. Солидный мешочек, уверяю тебя.

Никомед сладко зажмурился и встряхнул головой.

— Бегу, госпожа, бегу. Не бойся, я не подведу тебя, клянусь Зевсом и Эриниями!

Сабина отвели в преторию — караульное помещение, где находился дежурный отряд, который нес охрану Палатинского дворца. Там было тесно и душно.

Трибуна усадили на твердый табурет под стеной, двое солдат с обнаженными мечами стали по обе стороны от него, центурион расположился неподалеку, то и дело с тревогой поглядывая на арестованного. Не выкинул бы он какой-нибудь фокус — не сносить тогда головы конвоирам.

Время шло. Сабин угрюмо сидел на табурете, сложив руки на коленях, и смотрел в стену. Ему не хотелось ничего, даже думать. Все стало неважным и мелким. Надоело, смертельно надоело...

Преторианцы позевывали, прикрывая рты ладонью; то и дело входили и выходили новые люди — сменялись посты и караулы, отвечающие за безопасность дворца. Лязгало оружие, гремели доспехи, стучали сандалии, слышались хриплые слова команд.

Но вот, наконец, пришла очередь и Сабина. На пороге караульного помещения выросла рослая фигура в мундире центуриона и огляделась по сторонам. Позади него толпились еще солдаты. Лица у них, правда, были не совсем благородные — испитые, грубые, в ножевых шрамах — но в гвардии служили всякие люди, поэтому внешний вид новоприбывших не вызвал никаких подозрений.

Старший полез в карман и протянул дежурному центуриону перстень Ливии.

— По приказу императрицы, — сказал он густым басом. — Мы забираем этого человека, чтобы отвести в тюрьму. Он обвиняется в государственной измене и нарушении закона об оскорблении величия римского народа.

Дежурный облегченно вздохнул. Наконец-то, он избавится от этой ответственности, и сможет спокойно отправиться на квартиру, выпить кружку вина и завалиться спать.

— Хорошо, — ответил он, поднимаясь. — Забирайте. Только учти, парень с характером. Следи за ним в оба.

— Не учи, — буркнул старший и повернулся в дверях. — Конвой! — рявкнул он. — Заходи!

Вошли четверо преторианцев с мечами у пояса, но без щитов и копий.

— Вставай, — обратился старший к Сабину. — Ты пойдешь с нами. Шевелись.

И он грязно выругался.

Сабин перевел на него презрительный взгляд.

— Я уже объяснял сегодня одному центуриону, — сказал он медленно, — что не надо забывать о субординации. Я — трибун Первого италийского легиона и римский гражданин. К тому же, моя вина еще не доказана. Так что, потрудись вести себя подобающим образом, иначе я найду средства воздействовать на тебя.

Центурион несколько секунд удивленно смотрел на Сабина, а потом коротко хохотнул:

— Действительно, суровый парень, — сказал он с невольным уважением. — Ладно, господин, позвольте сопроводить вас в тюрьму, — добавил он затем с издевкой.

Солдаты взяли Сабина в кольцо, и группа двинулась по коридору. Трибун шел, не глядя по сторонам, опустив голову. И напрасно — тогда он наверняка бы заметил хитрую мордочку Никомеда, который следовал за ними, держась на некотором расстоянии. Но ему уже было все равно, из всех чувств в нем осталось одно безразличие. Ну, и может, еще немного злости. Ни страха, ни жалости к себе не было. Трибун Сабин был настоящим солдатом.

Глава X

Бегство

Они вышли из дворца и быстро направились вниз по холму. Один из преторианцев попытался было подтолкнуть Сабина в спину, но трибун пронзил его таким взглядом, что тот моментально опустил руку. Старший двигался справа от группы. А в нескольких футах за ними, невидимый и неслышимый, крался шкипер Никомед со злорадной усмешкой на губах и острым кинжалом в руке.

Конвой с арестованным оставил позади Палатин и шел сейчас через Тусский квартал, направляясь к Мамертинской тюрьме. Город уже полностью погрузился в сон, людей на улицах не было, везде темно и тихо. Лишь издали доносился слабый скрип повозок, которые привозили в столицу продукты и другие товары и могли двигаться по улицам Рима только ночью, глухие удары копыт лошадей и мулов и невнятные ругательства погонщиков.

Лишь однажды им встретился патруль вигилов — ночной стражи, но командир патруля сразу увидел украшенные изображением орла нагрудники преторианцев, и даже не стал с ними заговаривать. Этих гвардейцев лучше не трогать, а то потом с ними хлопот не оберешься. Две группы разминулись, и каждая зашагала своей дорогой.

Теперь Сабин и те, кто его конвоировал, миновали храм Луцины и углубились в Эсквилинский район — район трущоб, грязных забегаловок и прочих злачных мест.

Трибуна поначалу удивило, что солдаты идут очень уверенно, так, словно среди этих кривых узких улочек прожили всю жизнь. Они даже факелов не зажгли, хотя и несли их с собой. Но вскоре Сабином овладели другие мысли, и он перестал забивать себе голову вопросами, почему солдаты цезарской гвардии так хорошо ориентируются в Эсквилине, где им и бывать-то было запрещено без особого разрешения.

Неизвестно, то ли холодный свежий ночной воздух подействовал, то ли наглость этих грубых вояк вывела его из себя, но только Сабин вдруг почувствовал, как к нему возвращается воля к жизни. С ним, впрочем, такое случалось довольно часто еще в армии: то трибун внезапно впадал в беспросветную апатию, и полностью полагался на волю богов, то вдруг закипал энергией, и тогда лучше было не становиться ему поперек пути.

Вот и сейчас — еще несколько минут назад подавленный, безразличный, готовый безропотно принять смерть человек превратился в чуткого; напряженного, хищного бойца, готового использовать любой шанс на успех в борьбе, а в крайнем случае дорого продать свою ставшую вдруг такой драгоценной жизнь.