Храм Фортуны, стр. 111

— А ты знаешь? — недоверчиво спросил кто-то.

Никомед обиделся.

— Еще бы, — гордо бросил он. — Уж кому, как не мне знать. Это я заманил в Рим того парня, уж не разберу, Агриппа он или Клемент. Это я предупредил преторианцев...

Его слова прервал оглушительный хохот.

— Иди проспись! — закричали ему.

— А за твое вино, наверное, сам цезарь платит, да? — издевались другие.

— Дурачье! — разъярился Никомед. — Не хотите, не надо. Больше ничего не скажу.

И он нетвердым шагом вышел из корчмы на темную улицу.

Лишь один человек в зале не разделял всеобщего веселья, а внимательно присматривался к греку. Заметив, что тот вышел, этот человек незаметно последовал за ним.

В кривом переулке он нагнал Никомеда и крепко схватил его за плечо.

— Постой-ка, приятель, — сказал он. — Так это ты, значит, предал Постума?

— Кто ты такой? — возмутился осторожный Никомед. — Никого я не предавал. Оставь меня в покое.

— Понятно, — сказал человек с нехорошей усмешкой. — А ты, случайно, не помнишь, как подобрал меня в море и хотел без суда вздернуть на рее, а?

Никомеду стало плохо.

— Пусти меня! — взвизгнул он и попытался вырваться.

— Вспомнил, — тихо, с ненавистью произнес мужчина. — Ну, тогда получай. Долг платежом красен.

И он с силой всадил в живот грека широкий, острый пастушеский нож. Никомед всхрапнул, его глаза полезли на лоб, изо рта выбежала струйка крови, и шкипер мешком повалился на землю.

Феликс вытер нож о хитон грека, спрятал его и неторопясь вернулся обратно в корчму.

Глава XXI

Pollise verso! [7]

Ливия встретила сына после заседания сената.

— Что ж ты, — спросила она презрительно, — не мог дать отпор этому наглецу? Ведь он же прилюдно облил грязью и тебя, и меня. Если бы я не отправила Сеяна с письмом, ты бы еще и признался во всем.

— Замолчи, — рявкнул злой, как собака, Тиберий. — Кто мне обещал, что все уже в прошлом? Вот тебе, пожалуйста!

— Ничего, — улыбнулась Ливия. — Сатурнин — наша последняя головная боль. И можешь считать, что мы ее уже вылечили.

— Как же, — не согласился Тиберий. — Он еще должен будет предстать перед судом, и богам только известно, что там наговорит.

— Да ты рехнулся, — спокойно сказала Ливия, — Какой суд? Опомнись! Он просто не выйдет из тюрьмы.

— Думаю, сенаторам это не понравится, — задумчиво сказал Тиберий. — Все-таки патриций, консуляр...

— Да плевать тебе теперь на сенат! — взорвалась императрица. — Неужели ты настолько глуп, и ничего не понял? Ведь ты же цезарь! Настоящий цезарь! Ты и только ты будешь решать, что хорошо и что плохо, как поступить в том или ином случае, кого казнить, кого помиловать. И никто не посмеет возразить!

— А если посмеют? — с вызовом спросил Тиберий.

— Тогда ты не цезарь, — бросила Ливия, — и тебе самое место где-нибудь на Родосе в должности куратора водопроводов.

Тиберий молча проглотил обиду.

— А где этот... беглый раб? — спросил он.

— Здесь, в дворцовом подземелье, — ответила Ливия.

— Ты что? — ужаснулся цезарь. — Слышала, какой шум поднял Сатурнин? А если его вдруг найдут и опознают? Почему ты не убила его, как я требовал?

— Потому что хочу еще раз взглянуть на него, — ответила Ливия. — И приглашаю тебя вместе со мной навестить мятежника и смутьяна.

Тиберий несколько секунд колебался, но потом кивнул.

— Хорошо. Только чтобы сразу потом его... понятно?

— Понятно, — улыбнулась Ливия и взяла его под руку. — Ну, идем.

Они вышли из комнаты и направились к потайному ходу, который вел в подземелье Палатинского дворца.

— Под пыткой он ничего не сказал, как мне сообщили, — говорила императрица по дороге. — Да я и не надеялась...

— Совсем ничего? — удивился Тиберий. — Разве у нас так плохо пытают?

Ливия улыбнулась.

— Ну, нет, наговорил он достаточно, но все не о том, о чем его спрашивали. Мерзавец все время рассказывает разные гадости про нас с тобой.

Тиберий в ярости скрипнул зубами и умолк.

Они спустились в подвал, где несколько человек — палач и его помощники — трудились над Агриппой Постумом.

Молодой человек был привязан к поперечной балке, он был весь залит кровью, тело носило следы побоев. Лицо исказилось от боли, голова поникла, но глаза по-прежнему смотрели дерзко и вызывающе. При виде Тиберия и Ливии он сделал попытку улыбнуться.

— Ну, — надменно произнес цезарь, подходя ближе, — откуда ты такой взялся? Что-то не встречал я тебя раньше в роду Юлиев.

Он упорно делал вид, что не узнает Постума и принимает его за беглого раба Клемента.

— Оттуда же, откуда и ты, — хрипло ответил Агриппа. — Август усыновил нас в один день. Забыл уже? Старческий склероз начинается?

— Ах ты, мерзавец, — прошипела Ливия и повернулась к палачу. — Сказал что-нибудь?

— Нет, — ответил тот.

— Ну, тогда от его языка толку мало, — хищно оскалилась императрица. — И можно смело его отрезать. Очень уж он у него беспокойный.

Палач послушно кивнул и взял со стола узкий острый нож.

— Нет, — остановила его Ливия. — Лезвие слишком холодное. Подогрей его.

Тиберий побледнел.

— Что ты делаешь? — шепнул он. — Это же все-таки твой внук.

— Не мой, а Августа, — отрезала императрица. — Это большая разница.

— Пойдем отсюда, — сказал цезарь. — И прошу тебя, пусть этого мятежника казнят немедленно, но без мучений.

— Ты цезарь, — улыбнулась Ливия. — Твое слово закон. Привыкай, сынок.

Она повернулась к палачу.

— Ты слышал приказ своего повелителя?

— Да, госпожа, — ответил тот.

Он быстро подошел к Агриппе, который почти лишился сознания от боли и потери крови, и точным выверенным движением всадил ему нож в грудь. Голова Постума дернулась, тело обмякло и замерло.

— Вот и все, — прошептал Тиберий, отводя глаза.

— Да, — подтвердила Ливия. — Здесь — все. Ну, можешь идти отдыхать. Сегодня у нас был тяжелый день.

— А ты? — подозрительно спросил цезарь.

— А мне нужно нанести еще один визит, — с нехорошей улыбкой ответила императрица.

Сенатор Гней Сентий Сатурнин, скованный цепями, сидел на грязном полу в отдельной камере Мамертинской тюрьмы. Он тупо смотрел в пол и ни о чем не думал. Сенатор прекрасно понимал, что его долгая жизнь подошла к концу, но не жалел об этом. Он предвидел, какие страшные времена наступят, когда Тиберий и Ливия крепко ухватятся за власть, и не хотел быть свидетелем позора и унижения римского народа.

Беспокоила его лишь судьба жены и внучки, но он верил, что Луций Либон сумеет отыскать их и защитить.

В коридоре послышались легкие шаги, и к тюремной решетке подошла женщина. Тут было темно, но, даже не видя лица, Сатурнин сразу догадался, кто это такая.

Он гордо поднял голову.

— Зачем ты пришла? — спросил он глухо.

Ливия коротко засмеялась.

— Поговорить.

— О чем?

— О прошлом. Будущего у тебя уже нет.

— Уходи отсюда, — сказал Сатурнин. — Я не хочу с тобой разговаривать. Ты выиграла, чего тебе еще надо?

— А, так ты теперь признал, что я выиграла? — с торжеством воскликнула Ливия. — А помнишь, как ты смеялся надо мной? Помнишь, как я умоляла тебя не бросать меня, а ты что ответил?

Сатурнин промолчал.

— Вспоминай! — с пылом говорила Ливия. — Вспоминай Перузию и юную, беззащитную девчонку, которую ты...

Она всхлипнула.

— Я ведь полюбила тебя, — с горечью добавила императрица, — а ты меня бросил...

Сатурнин продолжал молчать.

— Ты посмеялся надо мной, над моими чувствами, и я поклялась тогда, что отомщу. И отомстила. Через пятьдесят лет.

— Скажи мне одно, — попросил Сатурнин. — Друз был моим сыном?

— Да! — крикнула Ливия. — Твоим! Но ты сам отказался от него. И теперь душа Друза в Подземном царстве, а мой Тиберий правит империей. Помнишь, как ты смеялся, когда я сказала тебе, что сделаю его цезарем?