Забытый сад, стр. 30

Миссис Суинделл кашляла и задыхалась от столь неожиданного веселья. Она хлопнула себя по костлявой груди и отшвырнула маленькую Хэтти.

— А ну прекрати свой кошачий концерт, а то я сама себя не слышу.

Она мгновение помолчала, затем глянула на Элизу сузившимися глазами, кивнув пару раз, пока план обретал форму.

— Ты так ныла, что я все решила. Лично прослежу, чтобы мальчишка не получил ничего сверх того, что заслуживает. Его ждут бедняцкие похороны.

— Прошу вас…

— А пятнадцать пенсов положены мне за хлопоты.

— Но, миссис Суинделл…

— Что миссис Суинделл? Это научит тебя, как ловчить и прятать деньги. Вот погоди, придет мистер Суинделл домой и обо всем узнает, тогда тебе влетит по первое число. — Она протянула Элизе свою миску. — А теперь подай мне добавки и можешь отвести Хэтти наверх, в кровать.

Хуже всего было по ночам. Уличные шумы разрастались до грохота, тени беспричинно колебались, и впервые в жизни Элиза осталась одна в крохотной комнатке. Девочка пала жертвой ночных кошмаров, куда более страшных, чем те, что она воображала в своих историях.

Днем мир словно был вывернут наизнанку, подобно одежде на веревке. Все той же формы, размера и цвета и все же донельзя неправильно. И хотя тело Элизы двигалось, как и прежде, ее разум скитался по миру страхов. Вновь и вновь она воображала Сэмми на дне ямы у церкви Святой Бригитты: лежит, руки раскинуты, брошен среди тел безымянных мертвецов, пойман в капкан под землей, глаза открыты, рот пытается крикнуть, что это ошибка, что он вовсе не умер.

Миссис Суинделл настояла на своем, и Сэмми похоронили с бедняками. Элиза достала брошь из тайника и даже отнесла ее к дому Джона Пикника, но так и не смогла продать. Она добрых полчаса стояла перед домом, пытаясь решиться. Девочка знала, что если продаст брошь, то денег хватит на достойные похороны Сэмми. А еще она знала, что мистер и миссис Суинделл захотят узнать, откуда взялись деньги, и безжалостно накажут за то, что хранила такой подарок судьбы в секрете.

Но убедил ее не страх перед Суинделлами и даже не голос матери, звучащий в воспоминаниях и молящий не продавать брошь, пока не явился с угрозами призрачный человек, а ее собственный страх, что будущее может оказаться хуже прошлого. Что настанет день, ныне таящийся в туманной дали, когда брошь окажется единственным ключом к спасению.

Элиза развернулась, так и не ступив в дом мистера Пикника, и поспешила обратно в тряпичную лавку. Брошь прожигала дыру в кармане. Девочка сказала себе, что Сэмми понял бы, так как он не хуже ее знал цену жизни на изгибе реки.

Затем она как можно аккуратнее сложила воспоминания о нем, обернула слоями чувств — радости, любви, долга, — в которых больше не нуждалась, и заперла глубоко внутри. Отчего-то ей казалось правильным избавиться от подобных воспоминаний и чувств. Ведь со смертью Сэмми Элиза стала получеловеком. Точно комната, лишенная света, ее душа была холодной, темной и бездонной.

Когда эта мысль впервые посетила ее? Элиза не помнила. В тот день не случилось ничего важного. Она проснулась как обычно, открыла глаза в полумраке комнатки и осталась лежать, возвращаясь в тело после мучительной и долгой ночи.

Девочка отбросила угол одеяла и села, поставив босые ноги на пол. Длинная коса упала через плечо. Было холодно, осень уступила место зиме, и утром было темно, как ночью. Элиза чиркнула спичкой и поднесла огонек к фитилю свечи, затем посмотрела наверх, на дверь, где висел передник.

Что заставило ее так поступить? Что заставило пренебречь передником и взять рубашку и бриджи, которые висели за ним? Что заставило влезть в одежду Сэмми вместо своей?

Она чувствовала лишь, что это правильно, словно ничего иного ей не оставалось. Рубашка пахла так знакомо, похоже на ее собственную одежду, и все же иначе. Когда девочка натянула бриджи, то насладилась любопытным ощущением голых лодыжек, прохладного воздуха на коже, привыкшей к чулкам. Она села на пол и зашнуровала потертые ботинки Сэмми, которые пришлись как раз по ноге.

Затем Элиза встала перед маленьким зеркальцем и пострела в него, внимательно приглядываясь в свете мерцающей свечи. На нее глядело бледное лицо, длинные волосы, огненно-рыжие, голубые глаза с бесцветными бровями. Не отводя глаз, Элиза взяла ножницы для шитья, которые лежали в корзине со стиркой, и отвела косу в сторону. Коса была толстой, пришлось потрудиться. Наконец она упала в подставленную ладонь. Более не скрепленные волосы разметались, растрепались вокруг лица. Девочка продолжала резать, пока волосы не стали той же длины, что были у Сэмми, затем нахлобучила его матерчатую кепку.

Брат и сестра были близнецами, вполне естественно, что они очень похожи, и все же Элиза затаила дыхание. Она улыбнулась, совсем чуть-чуть, и Сэмми улыбнулся в ответ. Она протянула руку, коснулась холодного зеркального стекла и поняла, что больше не одинока.

Тук… тук…

Ручка метлы миссис Суинделл стучала в потолок снизу: ежедневный призыв начинать стирку.

Элиза подобрала с пола длинную рыжую косу, расплетшуюся сверху, где прошлись ножницы, и обвязала конец куском бечевки. Позже она спрячет ее вместе с маминой брошью. Коса больше не нужна ей, она принадлежит прошлому.

Глава 17

Кассандра, разумеется, знала, что автобусы будут красными и двухэтажными, но видеть, как они катятся мимо с табличками вроде «Кенсингтон-Хай-стрит» или «Площадь Пикадилли» на ветровых стеклах, было тем не менее удивительно. Словно ее забросили в книгу рассказов из детства или в один из множества фильмов, в которых черные носатые такси, похожие на жуков, неслись по булыжным мостовым, фасады эпохи короля Эдуарда стояли вдоль широких улиц, а северный ветер гнал прореженные облака по низкому небу.

Она провела уже почти двадцать четыре часа в этом Лондоне тысяч киносерий и тысяч историй. Когда Кассандра наконец очнулась от навеянного разницей во времени сна, то обнаружила, что в квартирке никого нет, а полуденное солнце бросает на ее лицо косой узкий луч сквозь ряд соседях домов.

На маленьком стуле рядом с диваном лежала записка от Руби:

«Обязательно» и «интересное» были подчеркнуты тройной чертой.

Так и вышло, что в час дня, с урчащим животом, Кассандра оказалась посередине Кромвель-роуд, ожидая, пока машины прервут свое бесконечное движение по венам столицы и она сможет перейти на другую сторону.

Музей Виктории и Альберта, огромный и величественный, возвышался перед ней, плащ полуденной тени быстро скользил по его каменному фасаду. Гигантский мавзолей прошлого. Она знала, что внутри много этажей-слоев истории. Тысячи предметов вне времени и пространства, тихое эхо радостей и горестей забытых жизней.

Кассандра наткнулась на Руби, когда та объясняла группе немецких туристов дорогу в новую музейную кофейню.

— Честно говоря, — громко прошептала Руби, когда толпа побрела прочь, — я обеими руками за кофейню в здании, я люблю кофе ничуть не меньше других, но ничто так не действует на нервы, как люди, которые проносятся мимо моей коллекции в поисках Святого Грааля, кексов без сахара и импортного лимонада!

Кассандра улыбнулась несколько виновато, надеясь, что Руби не услышит, как урчит у нее в животе от вкуснейших запахов, исходящих от кафе. Вообще-то она шла именно туда.

— В смысле, как они могут упустить возможность взглянуть прошлому в лицо? Как они могут?