Волшебный корабль, стр. 218
Он говорил тем же голосом, что и в минуты любви. Тихо, почти задыхаясь… и так ободряюще. Никогда она еще не чувствовала себя ближе к нему, чем сейчас, когда ей выпало разделить с ним его любовь к кораблю, который он вел сквозь яростный шторм. Никогда еще она не чувствовала себя сильней, чем сейчас, когда она крепко и бережно держала штурвал, помогая «Мариетте» взбираться на крутые горбы волн. Где-то наверху Соркор орал на матросов. Они рифили какие-то паруса, и происходившее по-прежнему казалось ей непостижимым, но внезапно ее охватила жгучая жажда постигнуть. Ибо это не было чем-то превыше ее разумения. И, стало быть, она сможет! Об этом ей убедительно говорили и обхватившая ее рука Кеннита, и вес его тела, прижимавшегося к ее спине, и тихий голос, звучавший над ухом. Она сощурилась, смаргивая с ресниц дождь. Сырость и холод перестали быть для нее чем-то таким, чего следовало всеми силами избегать. Нет! Отныне это была всего лишь часть жизни — быть может, не самая приятная, однако закономерная… часть ее жизни. Жизни, которая неслась вперед, словно подхваченный течением и ветром корабль. Жизни, которая что ни день выковывала из нее новую личность. Личность, достойную уважения — и самоуважения… В какой-то миг она спросила его:
— Ну почему всегда не может быть как теперь?…
Он изобразил удивление и спросил громче:
— Что? Шторм, который того и гляди швырнет нас на Проклятые скалы, милее тебе, чем спокойное плавание в тихих водах?…
Она расхохоталась. Ее обнимал ее капитан. Ее обнимал неистовый шторм. Ее обнимала эта новая жизнь, которую Кеннит ей подарил.
— Ты — мой шторм, Кеннит! — сказала она. И добавила потихоньку, про себя: — И, когда я несусь на крыльях твоих ветров, я даже сама себе нравиться начинаю…
Глава 33
Судный день
Уинтроу слыхал о религиозных учениях, признававших существование в загробном мире определенных царств, населенных демонами, коим дано было право вечно терзать души людей… Вот такой преисподней, наверное, следовало уподобить корабль, мчавшийся в водовороте свирепого шторма и населенный двуногими бестиями, неистово вопившими и бившимися друг с другом…
Священные писания Са никого не запугивали посмертными муками, и Уинтроу верил: истязания собратьев были собственным изобретением человечества, и благой Всеотец сокрушался, глядя с небес на такие деяния. Этой жуткой ночью на корабле Уинтроу во всей полноте постиг истинность учения Са. Вокруг завывал ветер, хлестал ливень… Но не стихии проливали кровь и исторгали жизни из тел. Этим занимались люди, создания Са. И ничего от Са не было в кровавом кошмаре, происходившем на палубах.
С того момента как Са'Адар запустил фонарем в Гентри, от Уинтроу уже ничего не зависело. Не он начал кровопролитие, не он был зачинщиком смертоубийства. Он вообще даже внутренне никаких решений не принимал. Просто ходил вместе с Са'Адаром и помогал освобождать невольников от цепей. Было ли это правильно? Или лучше было бы попытаться предупредить отца и команду?… Не задавай себе таких вопросов, Уинтроу. Не позволяй им вообще возникать. Эти смерти случились не по твоей вине…
«Это не моя вина», — раз за разом твердил себе мальчик. Да что он мог сделать в одиночку, как остановить бешеный поток ненависти и насилия? Он был листочком, подхваченным ураганом…
Узнать бы еще мнение Гентри на сей счет…
Они с Са'Адаром пробрались в самый нижний трюм «Проказницы» и снимали цепи с «расписных», когда наверху послышались первые крики. Там начинался бой, и, едва упала длинная общая цепь, как «расписные» рванулись к выходу, попросту сшибив Уинтроу с ног. Са'Адар повел их, светя фонарем, и замешкавшийся Уинтроу остался один в чернильном мраке, перепуганный и вконец сбитый с толку. И вот он ощупью пробирался по трюмам, то и дело падая в грязь, переползая через тела рабов, то ли слишком ослабевших, то ли слишком запуганных, чтобы принимать участие в схватке. Другие метались туда и сюда, окликая друг друга и расспрашивая, что происходит. Уинтроу то проталкивался между людьми, то на ощупь полз вдоль переборок… и все никак не мог отыскать главный трап наверх. А ведь он отлично знал корабль, знал его весь, до последнего дюйма. Вот только это знание плохо помогало ему теперь, когда «Проказница» превратилась в кромешный лабиринт смерти, крови и страха. По палубе у него над головой грохотали шаги, раздавались крики ярости и ужаса… предсмертные крики…
И вот раздался еще один голос, голос, жутко прозвеневший по всем трюмам, и мечущиеся рабы ответили эхом испуганных воплей… «Проказница»! — ахнул про себя Уинтроу.
— Проказница!.. — закричал он что было сил, только молясь, чтобы она услышала его, услышала и поняла, что он спешит ей на помощь. Наконец-то его руки, протянутые вперед, нащупали трап, и он со всей возможной быстротой устремился наверх.
…Едва выбравшись на палубу, под льющий как из ведра дождь, Уинтроу споткнулся о тело матроса, прижатое крышкой полузакрытого люка. Это был Майлд… Уинтроу не мог разобраться в потемках, как именно тот погиб, он видел только, что Майлд был мертв. Уинтроу опустился подле него на колени. Где-то совсем рядом шла борьба, но Уинтроу был способен осознавать одну только эту смерть. Грудь Майлда еще хранила тепло… Дождь и брызги, летевшие из-за борта, успели уже выстудить его руки и лицо. Туловище остывало медленнее…
Они умирали каждый миг — и рабы, и члены команды. «А ведь Проказница все это переживает, — сообразил вдруг Уинтроу. — Она же все это чувствует. И она там одна…»
Он еще додумывал эту мысль — а сам уже вскочил на ноги и, спотыкаясь, поспешил в ее сторону. Его путь лежал через шкафут, где, как он помнил, под парусиновым тентом устраивался спать кое-кто из матросов: холод и дождь были все-таки лучше, чем вонь, проникавшая в кубрик. Теперь тент, конечно, свалился, ветер рвал его, а под ним и поверх него рвали друг дружку люди. Рабы превратили свои кандалы в оружие, страшное в ближнем бою. И гвоздили цепями безо всякой пощады.
Уинтроу как мог лавировал между озверевшими от крови бойцами, крича:
— Остановитесь, остановитесь! Корабль не вынесет этого, прекратите!..
На него не обращали никакого внимания. Там и сям на палубе валялись люди. Кто-то еще шевелился, другие уже нет. Уинтроу через них перепрыгивал. Он все равно ничего не мог поделать. Разве что попытаться помочь кораблю. Проказница отчаянно кричала, вновь и вновь бросая в ночь его имя… Уинтроу споткнулся обо что-то, вполне могущее быть телом, увернулся от чьих-то протянутых рук… и наконец-то достиг короткого трапа, ведущего на бак.
— Проказница!.. — закричал он. Собственный голос показался ему тонким, жалким и никому не слышным за ревом шторма… Но Проказница услыхала.
— Уинтроу, Уинтроу!.. — взывала она, как кричит имя своей матери ребенок, увидевший страшный сон. Уинтроу бегом взлетел на бак… и оттуда его едва не смыло за борт налетевшей волной. Он судорожно вцепился в ступеньку трапа и некоторое время думал только о том, как бы вздохнуть. Едва схлынула вода, он не рассуждая кинулся вперед, к носовым поручням. Он по-прежнему не ощущал Проказницу, лишь видел внизу ее темную тень.
— Проказница!.. — закричал он в который раз.
В первый миг она не ответила… Он еще крепче схватился за поручни — и потянулся к ней всем своим существом, всей силой души. И вот… как теплые руки, обнимающие в холодной и страшной ночи… их восприятия наконец воссоединились.
Но потом ему в душу хлынуло ее потрясение, ее ужас.
— Они убили Комфри! Там никого нет, у штурвала!..
Новая волна — и оба, носовое изваяние и мальчик, окунулись в холодную соленую воду. Уинтроу опять боролся за жизнь, в то же время ощущая отчаяние корабля: шторм грубо тащил «Проказницу», лишенную управления, по громадным волнам. Ее морякам было не до парусов и снастей. Некоторые заперлись в кормовой каюте и дрались не на жизнь, а на смерть. Остальные один за другим умирали на палубах, где прежде служили. Жизнь обрывалась за жизнью — и Проказница словно бы теряла частицы себя самой. Уинтроу никогда раньше не ощущал с такой ясностью, сколь велик океан и сколь мал скорлупка-кораблик, оберегающий его жизнь… Вот схлынула волна, и он сумел встать на ноги.