Рассказы о потерянном друге, стр. 36

— Что с ним? — спросил я, показав глазами на собаку.

— Да как вам сказать… так… Нет, он не болен, — предупредил мужчина мой новый вопрос. — Он здоров… И вообще он очень здоровый, крепкий…

Собеседник явно уклонялся от ответа, и я не стал надоедать, начавшийся разговор оборвался.

Но видимо, человека мучило желание выговориться или поделиться с кем-то, потому что через минуту или две он заговорил сам:

— А вы… извините… уже бывали здесь?

Типичный интеллигент, после каждого слова «извините», «простите», даже когда разговаривает с собакой. Самая беззащитная и самая душевная категория людей: всегда думают о других, о себе — никогда.

— Не люблю больниц и лекарств…

— О, я тоже!.. Мы с Чангом всегда обходимся без них. Спартанское воспитание, знаете… Как у людей, верная гарантия от всякой физической немочи…

— Тогда — что же вас привело сюда?

Растерянно пожевал губами. Чанг, уставясь на хозяина, внимательно ждал, что тот скажет. Подчеркнутое внимание и благовоспитанность демонстрировал и мой Джекки.

— Невестка, понимаете… жена сына… приказала…

— Приказала?

— Да… Говорит, все равно он уже старый. А он еще совсем не старый. Она у нас с характером, пишет диссертацию… извините… — Он опять пожевал губами, в голосе прибавилась новая нотка. Теперь я слушал его не один: долговязый дядя и мужчина со спаниелем (они были рядом с нами), повернувшись в нашу сторону, тоже прислушивались к беседе.

— Понимаете, я вышел на пенсию, а Чанг продолжал приходить и стаскивать с меня одеяло… знаете, как делают хорошо приученные к режиму собаки… Будил в пять часов утра. Как много лет до этого. Я всегда вставал рано… Невестке это тоже не нравилось. Спать не дает… поднимает всех… У нее очень чуткий сон, она говорит… Хотя Чанг делал все тихо, никогда не залает, не зашумит, не наделает беспокойства…

Дальше я узнал, что он бухгалтер по профессии, всю жизнь просидел за бухгалтерскими гроссбухами и счетами, сын — инженер, а невестка — научный работник. Готовит диссертацию, повторил еще раз. «Очень способный человек, требует, чтоб все ей беспрекословно повиновались… Она все знает…»

Он говорил медленно, монотонным, скучным голосом без всякого выражения, делая паузы после каждой фразы. Скажет, замолчит, снова скажет. А рука все на голове собаки.

Я представил мысленно этого деспота в юбке, целиком занятого собственной карьерой. Портрет получился непривлекательный. Лучше поговорим еще о Чанге.

— А вы его очень любите?

Глупый вопрос, я пожалел, что задал его. Ясно и так.

Глаза собеседника подозрительно заблестели.

— Я же сам вырастил его… Рос вместе с сыном… Хороший пес, такая умница, вы знаете… жили дружно… — Голос говорившего становился все глуше, безжизненнее. Он хотел сказать еще что-то, но слова не повиновались ему.

В эту минуту дошел их черед. Мой собеседник, опять извинившись (в который раз!), тяжело поднялся, подтянул к себе Чанга, и они скрылись за дверью.

Их долго не было. Очередь уж начала роптать. Ушли — и с концом. Что они там делают столько времени?

— Наверное, рассказывают про невестку. Такие любят поговорить…

— А делать-то что ему — пенсионер!

Понемногу разговор сделался общим, всем хотелось высказаться, каждый припомнил какую-нибудь историю. Разумеется, о животных, о том, как иногда неумно и даже жестоко обходимся с ними, а в результате человек лишается верного друга.

— Бывает, — авторитетно заявил владелец спаниеля. — Я знаю случай. В доме ждали дитя. Будущая бабушка потребовала: «Надо усыпить». Собаку, значит. Видите ли, ребенок и четвероногая тварь не могут находиться в одной квартире. Темнота двадцатого века! Начиталась всяких медицинских изданий. Развернулась борьба за собаку. Собаку переселили на другое место. Чувствовала она себя там бесприютно; потихоньку переберется на старое, ее гонят. В конце концов зло взяло верх: пришлось отказаться от собаки…

— В одной семье мне рассказывали, почему вынуждены были продать собаку, — вступил в разговор гражданин с сиамским котом. — Старуха бабушка лежала в больнице. Пес туда же пожаловал: тосковал без нее. Сидит около. «Я думаю, — рассказывала бабка, — газету бы мне хоть дал. Что зря сидит. А он подает. Я пить хочу, только подумала — а он кружку с водой…» Перепугалась старая, кричит: «Чур меня, чур! Избавьте от нечистой силы!» Пришлось продать…

Рассказчик раскатисто расхохотался. Кошка, подняв голову, внимательно смотрела ему в рот.

Стоп. А что «приказала» невестка свекру, владельцу боксера? Ну конечно! Как мы не сообразили все? Конечно, усыпить! Потому он такой невеселый. Да, но он уже там, в кабинете… Разве можно так? Остановить!! Остановить скорее, помещать, пока не поздно…

Поздно.

Дверь приоткрылась, вышел хозяин боксера. Один, без Чанга; в руке бессильно болтался поводок. Пошатываясь, никого и ничего не видя перед собой, он медленно брел мимо притихших посетителей лечебницы, тяжело переставляя ноги, на ощупь, как слепой. Зацепился ногой за что-то, чуть не упал; стоявший ближе других мужчина с кошкой кинулся поддержать его, но тот даже не заметил, никак не реагировал. Поводок упал на пол и остался лежать — теперь он был не нужен…

Бедный, бедный осиротевший человек, собственноручно отправивший друга на эшафот, что с тобой будет?

Думаю, что держаться мужественно до последней минуты его заставляло присутствие Чанга: ведь собака чувствует все, и зачем мучить ее, когда она и так обречена. Чанг поддерживал его силы. Теперь все кончилось; кончились и силы.

Сейчас я уже испытывал чувство потрясения. Особенно страшно, когда такое происходит с человеком пожилым, и мужчиной. Женщина слабее, но она и выносливее, более подготовлена природой переносить испытания судьбы.

Ушел. Оставшиеся еще долго молчали и смотрели вслед. Вероятно, как и я, каждый думал: как сложится дальнейшее существование этого человека? Имея сына, родственников, тем не менее на склоне дней остался один…

Вышла девушка в белом халате и бойко возгласила:

— Чья очередь? Кто следующий?

Бодо, Рыцарь Чести

— А я рассказывала вам о Бодо-»медведе»? — спросила меня Марина Николаевна Маркова. — Только это было уже не в Катовицах, а в Лигнице, в Германии…

Отлично владея немецким языком, с безупречным выговором, которому мог бы позавидовать уроженец Померании или Вестфалии, Марина Николаевна на протяжении нескольких лет, с 1941-го по 1945-й, то есть весь период военных действий, была переводчицей в частях Советской Армии, которыми командовал ее муж-полковник. Кроме немецкого и русского она знала французский, польский и украинский — всего пять языков, и это делало ее поистине незаменимым работником в тех условиях, когда зачастую приходится иметь дело с людьми разных национальностей, а минута иной раз стоит целой жизни. Это ее муж был начальником советской комендатуры в Катовицах.

Мы познакомились во Львове. Она частенько заглядывала в клуб служебного собаководства — там и состоялось наше знакомство. К тому времени она уже была вдова и существовала на скромную пенсию, снимая маленькую уютную квартирку в полуподвальном («цокольном») этаже на одной из окраинных уличек старого Львова. Здесь она доживала свой век, коротая дни в обществе дяди Гриши, дальнего родственника со стороны мужа, девяностолетнего старика. Она называла его «папой Гришей». Он был удивительно крепок для своего возраста, еще помогал ей усердно по хозяйству. (Поразительный старикан: даже готов был при случае пуститься в пляс, но, сделав одно-два колена, вспоминал, что, пожалуй, лучше не надо, не под силу.) Она нарочно взяла его к себе, чтоб был кто-то около нее и чтоб самой заботиться о ком-то. Третьим членом семьи был таксик Дашка, веселое озорное существо, заслуживавшее, по мнению хозяйки, чтобы о нем написали отдельный рассказ.

Удивительная, славная Марина Николаевна, она поражала меня. Пройдя сквозь страшное горнило войны, много испытав и много потеряв, лишившись самого дорого человека — мужа, она не утратила ни свежести ума, ни живости характера, ни женского очарования. На старую пенсионерку никак не похожа. Осталась одна, без близких и родных, которых почти всех прибрала неумолимая смерть, но природное жизнелюбие, общительность не давали ей поддаваться хандре и унынию, помогали держать форму, оставаться приветливой, интересной — короче говоря, помогали жить. Подрабатывала уроками иностранного, подготовляя, как она говорила, великовозрастных оболтусов для поступления в вуз.