Чернобыльская молитва. Хроника будущего, стр. 37

Поехали мы с ним в зону. Известна статистика: вокруг Чернобыля – восемьсот могильников. Он ждал каких-то фантастических инженерных сооружений, а это – обычные ямы. Лежит в них «рыжий лес», вырубленный вокруг реактора на сто пятидесяти гектарах (в первые два дня после аварии сосны и ёлки стали красными, а затем рыжими). Лежат тысячи тонн металла и стали, мелкие трубы, спецодежда, бетонные конструкции… Он показал мне снимок из английского журнала. Панорамный. Сверху… Тысячи единиц автотракторной и авиационной техники… Пожарные машины и машины «Скорой помощи»… Самый крупный могильник возле реактора. Он хотел его снять – уже сейчас – спустя десять лет. Ему обещали за этот снимок большие деньги. И вот мы кружим с ним, кружим, и один начальник нас отсылает к другому – то карты нет, то разрешения. Мотались, пока до меня не дошло: нет этого могильника, он уже не существует в реальности, а только в отчётах, давно растащили по рынкам, на запчасти по колхозам и своим дворам. Разворовали, вывезли. Англичанин это понять не мог. Не поверил! Когда я сказал ему всю правду, он не поверил! И я теперь, читая даже самую смелую статью, не верю, всегда в подсознании крутится мысль: «А вдруг это тоже ложь? Или какие-то побасёнки». Помянуть трагедию стало общим местом… Расхожим штампом! Страшилкой! (Заканчивает с отчаянием и надолго замолкает)

Тащу все в музей… Стаскиваю… Но, бывает, думаю: «Бросить! Убежать!» Ну, как выдержать?!

Был у меня разговор с молодым священником…

Мы стояли у свежей могилы старшины Саши Гончарова… Из тех, кто был на крыше реактора… Снег. Ветер. Погода лютая. Священник служит панихиду. Читает молитву. С непокрытой головой. «Вы будто и не ощущали холода?» – спросил я после. «Нет, – ответил он, – в такие минуты я всесилен. Ни один церковный обряд не даёт мне такую энергию, как панихида». Я это запомнил – слова человека, который всегда возле смерти. Не раз спрашивал у иностранных журналистов, которые приезжают к нам, многие уже по нескольку раз, почему они едут, просятся в зону? Глупо было бы думать, что из-за одних только денег или карьеры. «Нам нравится у вас, – признавались, – получаем здесь мощный энергетический заряд». Представляете…Неожиданный ответ, правда? Для них, наверное, наш человек, его чувства, его мир, – что-то ещё неизведанное. Загадочная русская душа… Сами мы тоже любим выпить и спорить об этом на кухне…Один из моих друзей однажды сказал: «Вот станем сытыми. Разучимся страдать. Кому мы будем интересны?» Я не могу забыть эти слова… Но я не уяснил, что другим в нас нравится: мы – сами? Или то, что о нас можно написать? Через нас – понять?

Что же мы все вертимся вокруг смерти?

Чернобыль… У нас другого мира уже не будет… Сначала, когда вырвали почву из-под ног, выплёскивали эту боль откровенно, а сейчас пришло сознание, что другого мира нет и податься некуда. Чувство трагической оседлости на этой чернобыльской земле, совсем иное мироощущение. С войны возвращается «потерянное» поколение… Вспомним Ремарка? А с Чернобылем живёт «растерянное» поколение… Мы растерялись… Неизменным осталось только человеческое страдание… Наш единственный капитал. Неразменный!

…Я прихожу домой… После всего… Жена слушает меня… А потом тихо говорит: «Я люблю тебя, но сына тебе не отдам. Никому его не отдам. Ни Чернобылю, ни Чечне… Никому!» В ней уже поселился этот страх…"

Сергей Васильевич Соболев, заместитель

председателя правления Республиканской

ассоциации «Щит Чернобылю»

Народный хор

Клавдия Григорьевна Барсук, жена ликвидатора, Тамара Васильевна Белоокая, врач, Екатерина Федоровна Боброва, переселенка из города Припяти, Андрей Буртыс, журналист, Иван Наумович Вергейчик, педиатр, Елена Ильинична Воронько, жительница городского посёлка Брагин, Светлана Говор, жена ликвидатора, Наталья Максимовна Гончаренко, переселенка, Тамара Ильинична Дубиковская, жительница городского посёлка Наровля, Альберт Николаевич Зарицкий, врач, Александра Ивановна Кравцова, врач, Элеонора Ивановна Ладутенко, радиолог, Ирина Юрьевна Лукашевич, акушерка, Антонина Максимовна Ларивончик, переселенка, Анатолий Иванович Полищук, гидрометеоролог, Мария Яковлевна Савельева, мать, Нина Ханцевич, жена ликвидатора.

"Давно не вижу счастливых беременных женщин… Счастливых мам…

Вот она только родила. Пришла в себя… Зовёт: «Доктор, покажите мне! Принесите!» Трогает головку, лобик, тельце. Пальчики считает… На ногах, на ручках… Проверяет. Хочет удостовериться: «Доктор, у меня нормальный ребёнок родился? Все хорошо?» Принесут его кормить. Боится: «Я недалеко от Чернобыля живу… Я под „чёрный дождь“ попала…»

Сны рассказывают: то телёночка родила с восемью ножками, то щенка с головой ёжика… Такие странные сны. Раньше таких снов у женщин не было. Я не слышала.

У меня тридцать лет акушерского стажа…"

"Я всю жизнь живу в слове… Со словом…

"Преподаю в школе русский язык и литературу. Это, кажется, было в начале июня, шли экзамены. Вдруг директор школы собирает нас и объявляет: «Завтра всем прийти с лопатами». Выяснилось: мы должны снять верхний заражённый слой земли вокруг школьных зданий, а потом приедут солдаты и заасфальтируют. Вопросы: «Какие выдадут защитные средства? Привезут ли специальные костюмы, респираторы?» Ответили, что нет. «Возьмите лопаты и будете копать». Только двое молодых учителей отказались, а остальные пошли и копали. Подавленность и в то же время чувство исполненного долга, живёт это в нас: быть там, где трудно, опасно, защищать родину. Разве я чему-то другому учила своих учеников, только этому: пойти, броситься в огонь, защищать, жертвовать. Литература, которую я преподавала, она не о жизни, она о войне. О смерти. Шолохов, Серафимович, Фурманов, Фадеев… Борис Полевой… Только двое молодых учителей отказались. Но они из нового поколения… Это уже другие люди…

Рыли землю с утра до вечера. Когда возвращались домой, казалось странным, что работают городские магазины, женщины покупают чулки, духи. В нас уже жили военные ощущения. И было куда понятнее, когда вдруг появились очереди за хлебом, солью, спичками… Все кинулись сушить сухари… Мыли пол по пять-шесть раз в день, законопатили окно. Все время слушали радио. Это поведение показалось мне знакомым, хотя я родилась после войны. Пыталась анализировать свои чувства и поразилась тому, насколько быстро перестроилась моя психика, каким-то непостижимым образом мне оказался знаком военный опыт. Могла себе представить, как брошу дом, как мы с детьми уедем, какие вещи возьмём, что напишу маме. Хотя вокруг текла обычная мирная жизнь, по телевизору показывали кинокомедии.

Нам память подсказывала… Мы всегда жили в ужасе, мы умеем жить в ужасе, это – наша среда обитания.

Тут нашему народу нет равных…"

"Я не была на войне… Но мне это напомнило…

Солдаты заходили в деревни и эвакуировали людей. Деревенские улицы были забиты военной техникой: бронетранспортёры, грузовые машины под зелёным брезентом, даже танки. Люди покидали свои дома в присутствии солдат, действовало это угнетающе, особенно на тех, кто пережил войну. Сначала винили русских – они виноваты, их станция… Следом: «Коммунисты виноваты…» Сердце стучало от неземного страха…

Нас обманули. Пообещали, что мы через три дня вернёмся. Оставили мы дом, баню, резной колодец, старый сад. Ночью перед отъездом я вышла в сад и увидела, как раскрылись цветы. А утром все упали. Мама не смогла пережить переселение. Через год она умерла. У меня два сна повторяются… Первый – я вижу наш пустой дом, а второй – возле нашей калитки, среди георгин стоит моя мама… Живая… И улыбается…

Все время сравнивают с войной. Но … войну можно понять. О войне мне отец рассказывал, я книги читала…. А тут? Осталось от нашей деревни три кладбища: на одном люди лежат, оно старое, на втором – расстрелянные собаки и кошки, которых мы бросили, на третьем – наши дома.