Странствия убийцы, стр. 170

Я смотрел вниз, на свои руки. Потом поднял взгляд на шута. Еще раз наши глаза встретились. Я медленно потянулся к нему своим Скиллом. И не почувствовал ничего. Может быть, мой неверный талант снова изменил мне? Но я был почти уверен, что Кеттл права: эльфовая кора, только что выпитая шутом, закрыла его для меня.

Кеттл сняла с огня котелок, и шут молча протянул ей свою кружку. Она высыпала в нее еще щепотку горькой коры и долила воды. Потом она выжидательно посмотрела на меня. Я оглядел лица моих друзей, но не нашел никакой помощи. Я вытащил из груды посуды кружку. Я видел, как потемнело морщинистое лицо Кеттл. Она поджала губы, но ничего не сказала. Она просто сунула руку в мешочек, стараясь взять кору с самого дна, где она превратилась в порошок. Я посмотрел на Кеттл:

— Вы сказали, что волна Скилла могла уничтожить их?

Кеттл медленно покачала головой:

— Не стоит на это рассчитывать.

Я ни на что не мог рассчитывать. Ни на что определенное.

Тогда я поставил кружку и пополз к своему одеялу. Неожиданно я почувствовал себя ужасно усталым. И испуганным. Я знал, что Уилл где-то здесь и ищет меня. Я мог попытаться спрятаться за туманом эльфовой коры, но этого могло оказаться недостаточно. Может быть, настой просто ослабит мою и без того слабую защиту. Я понял, что не буду спать этой ночью.

— Я покараулю, — предложил я и встал.

— Ему не следует оставаться одному, — проворчала Кеттл.

— Его волк будет караулить вместе с ним, — уверенно сказала Кетриккен. — Он как никто другой может помочь Фитцу в борьбе с этой предательской группой.

Мне было интересно, откуда она это знает, но я не посмел спросить. Я просто поднял свой плащ и вышел, чтобы сесть у огня и ждать, как приговоренный к смерти.

32. КАПЕЛЛИН-БИЧ

Уит считается достойным презрения. Во многих местах его называют извращением и рассказывают о людях, совокупляющихся с животными или приносящих человеческих детей в жертву, чтобы овладеть этой магией. Некоторые рассказчики говорят о сделках, заключенных с древними демонами земли. На самом деле, я думаю, Уит — самая естественная магия, какой только может владеть человек. Это Уит заставляет летящих птиц одновременно повернуть в сторону или стайку мальков держаться вместе в бурном потоке. Это Уит посылает мать к постели ребенка, как только малыш просыпается. Я верю, что это он лежит в сердце всех бессловесных связей и что все люди обладают определенными способностями к нему, знают они об этом или нет.

На следующий день мы снова достигли Дороги Скилла. Когда мы шли мимо запретной каменной колонны, я почувствовал, что меня тянет к ней.

— Верити, может быть, всего в шаге от меня, — тихо сказал я.

Кеттл фыркнула:

— И твоя смерть тоже. Ты что, совсем потерял разум? Неужели ты думаешь, что даже самый одаренный человек, владеющий Скиллом, может в одиночку противостоять целой группе?

— Верити может, — ответил я, вспомнив Тредфорд и то, как он спас меня.

Оставшуюся часть утра она задумчиво молчала.

Я не пытался вызвать ее на разговор, потому что нес собственную ношу. Меня мучило грызущее чувство потери. Это было почти то же раздражающее чувство, когда знаешь, что забыл о чем-то, но не можешь понять о чем именно. Что-то пропало. А может быть, я забыл сделать что-то важное, что-то, что должен был сделать. Поздним вечером с упавшим сердцем я наконец понял, чего мне не хватало.

Верити.

Я думал о нем, как о зернышке, терпеливо ждущем под землей своего часа, чтобы прорасти. Бесчисленное количество раз я искал его в себе и не мог найти, но все это ничего не значило. Теперь это не было подозрением. Это была растущая уверенность. Верити был со мной больше года, а сейчас пропал.

Он умер? Я не был в этом уверен. Чудовищная волна Скилла, которую я ощутил, могла быть им. Или чем-то другим, что вынудило его уйти из моего сознания. Вот, вероятно, и все. Чудо, что прикосновение Скилла длилось так долго. Несколько раз я пытался заговорить об этом с Кеттл или Кетриккен, но так и не решился ничего сказать. Стоило ли говорить им: прежде я не знал точно, со мной Верити или нет, а теперь я его больше не чувствую? Ночью у костра я изучал морщины на лице Кетриккен и спрашивал себя, какой смысл увеличивать ее тревогу? И я подавил собственное беспокойство, решив хранить молчание.

Постоянные трудности со временем приобретают монотонность, и в пересказе дни начинают походить друг на друга. То и дело шел дождь, дул сильный ветер. Наши запасы угрожающе таяли, так что зелень, которую мы собирали на ходу, и мясо, которое мы с Ночным Волком добывали по ночам, были для нас очень важны. Я шел рядом с дорогой, а не по ней, но постоянно чувствовал исходящее от нее бормотание Скилла, похожее на шум речной воды. Шута одурманивали чаем из эльфовой коры. Очень скоро им овладели безудержная энергия и мрачное настроение — типичные последствия приема коры. Для шута это означало бесконечные прыжки и акробатические фокусы и едкий оттенок жестоких острот.

Он слишком часто говорил о тщетности наших поисков и со свирепым сарказмом парировал любую попытку подбодрить его. К концу второго дня он окончательно превратился в плохо воспитанного ребенка. Он не боялся ничьих упреков, даже Кетриккен, и не догадывался, что молчание может быть величайшей добродетелью. Его бесконечная болтовня могла привести к нам группу, но еще больше я боялся, что мы просто не услышим их приближения из-за постоянного шума. Было одинаково бесполезно умолять его вести себя тише или сердито требовать заткнуться. Он так действовал мне на нервы, что мне почти хотелось придушить его. И я был не одинок в этом стремлении.

Единственное, что улучшилось в эти долгие дни на Дороге Скилла, — это погода. Дождь стал слабеть, на деревьях, стоящих вдоль дороги, раскрылись листья, а холмы вокруг нас позеленели чуть ли не за одну ночь. Джеппы, подкрепив свои силы свежей пищей, почувствовали себя лучше, а Ночной Волк в избытке находил мелкую дичь. Недосыпание сказывалось на мне, но я не позволял волку охотиться в одиночку. Я боялся спать. Хуже того, Кеттл тоже боялась дать мне поспать.

По собственной инициативе старая женщина взяла на себя заботу о моем сознании. Я негодовал, но был не настолько глуп, чтобы сопротивляться. И Кетриккен, и Старлинг признавали, что она лучше всех осведомлена о Скилле. Мне больше не разрешалось ходить одному или в компании одного шута. Когда мы с волком охотились по ночам, Кетриккен сопровождала нас. Мы со Старлинг дежурили вместе, и в это время, по настоянию Кеттл, она заставляла меня учить наизусть песни и истории из своего репертуара. В недолгие часы, когда я спал, Кеттл следила за мной, держа под рукой крепкий отвар коры, чтобы при необходимости влить его мне в глотку и заглушить Скилл. Все это очень раздражало, но тяжелее всего было днем, когда мы шли. Мне не разрешалось говорить о Верити, о группе или о чем-нибудь, что могло иметь к ним отношение. Вместо этого мы решали задачи Кеттл или собирали травы для вечерней трапезы, а иногда я повторял Старлинг ее истории. В любой момент, когда Кеттл подозревала, что мое сознание начинает уплывать, она чувствительно била меня своим дорожным посохом. А если я пытался задавать ей вопросы о ее прошлом, она надменно сообщала мне, что это может привести нас к тем самым темам, которых мы должны избегать.

Нет более трудной задачи, чем удерживаться от мыслей. Запах растущих на дороге цветов заставлял меня вспомнить Молли, а от нее до Вериги, звавшего меня к себе, был всего один шаг. Или случайная болтовня шута вызывала в памяти короля Шрюда и напоминала мне о том, как и на чьих руках умер мой король. Хуже всего было молчание Кетриккен. Она не могла больше разговаривать со мной о своей тревоге. Я не мог видеть ее и не думать о том, как она жаждет найти Верити. И так для меня проходили долгие дни нашего путешествия.

Местность вокруг нас изменилась. Мы спускались в долину. Некоторое время наша дорога шла параллельно молочно-серой реке. В некоторых местах вода размыла край дороги, превратив ее в узкую тропку. Наконец мы подошли к огромному мосту. Когда мы увидели его издали, его паутинное изящество напомнило мне скелет огромного существа, и я боялся, что мы найдем там только прогнившие остатки балок. Но мы легко прошли по гигантскому сооружению, которое вздымалось над рекой даже чересчур высоко, как будто строители получали удовольствие оттого, что могут так поднять его. Дорога, по которой мы шли, была блестящей и черной, а арка моста отливала приглушенно-серым. Я не мог понять, из чего это было сделано, из металла или какого-то необычного камня. Мост был похож на искусно свитую веревку, и его изящество и элегантность даже шута заставили притихнуть на некоторое время.