Безумный корабль, стр. 41

Малта немедленно ухватилась за предоставленную возможность. Пусть он мучится, пусть сомневается, но не теряет надежды! Она изобразила робкую, боязливую улыбку:

– Я просто… совсем не привыкла… я имею в виду, что до сих пор никто не говорил со мной о подобном… – И замолкла с видом полной растерянности. Потом вздохнула, как бы собираясь с мыслями: – Как бьется сердце… Иногда, когда я пугаюсь, я… Не мог бы ты мне принести немного вина?…

Она подняла руки и чуть похлопала себя кончиками пальцев по вискам, словно борясь с нахлынувшими чувствами. «Тот сон, что мы с ним видели вместе, – думала она в это самое время. – Поверит он после этого, будто я до того уж нежная и утонченная, что едва в обморок не падаю от его откровенного признания?… Или не поверит?…»

Он поверил. Он поспешил за вином, и было что-то в напряжении его плеч, что безошибочно сказало ей: Рэйн близок к панике. Он подхватил с ближайшего буфета стакан и так торопливо наклонил над ним бутылку вина, что напиток едва не перелился через край. Когда же он принес и протянул ей вино, Малта чуть отстранилась, словно бы страшась принять стакан из его рук. Рэйн, кажется, едва слышно охнул, а у Малты (каких усилий это ей стоило!) возникла на губах трепетная улыбка. Кто угодно мог бы сказать по ее виду, что она призвала на помощь все свое мужество, дабы взять стакан, поднести его к губам и отпить деликатный глоток. Вино, кстати, было великолепное. Малта опустила стакан и тихо вздохнула:

– Спасибо… Мне уже лучше…

– Я заставил тебя так разволноваться, а ты еще меня же и благодаришь!…

Она старательно округлила глаза и подняла на него взгляд:

– О, нет-нет, это я сама во всем виновата, – выговорила она со святым простодушием. – Наверное, я показалась тебе такой глупенькой, начала дрожать от самых простых слов!… Мама, видно, не зря предупреждала меня – я совсем еще толком не понимаю, что это значит – быть женщиной… Наверное, она и это имела в виду… – Малта сделала легкий жест, обводя рукой комнату. – Ты сам видишь, мы тут ведем тихую и скромную жизнь… Я выросла под крылом у мамы и бабушки, плохо зная жизнь, и, наверное, это сказывается. Я слишком привыкла к тому, что моя семья вынуждена жить очень просто, по средствам… Хотя это и лишило меня определенных возможностей… – Она еле заметно передернула плечами и продолжала тоном исповеди: – Я настолько не привыкла беседовать с молодыми людьми… Я могу не так что-нибудь истолковать…-Она сложила руки на коленях и скромно потупилась: – Я буду старательно учиться, а до тех пор, боюсь, мне придется просить тебя о терпении и снисхождении. – И на него был брошен взгляд сквозь опущенные ресницы. Добивать так добивать! – Я лишь надеюсь, что не покажусь тебе тупой и скучной… что ты не разочаруешься, будучи вынужден наставлять меня в самых простых вещах… Не сочтешь меня такой уж безнадежной простушкой… Жалеть ли мне, что у меня никогда не было другого поклонника? Я почти жалею: ведь тогда я хоть что-нибудь знала бы о путях мужчин и женщин… – Опять движение плечика, тихий вздох. Малта на несколько мгновений задержала дыхание, надеясь, что к щекам прильет кровь. А потом прошептала, ни дать ни взять, задыхаясь от собственной дерзости: – Признаться, в ту ночь, когда я открыла сновидческую шкатулку и увидела сон… я почти ничего в нем не уразумела. – И, не поднимая глаз, обратилась к нему с милой мольбой: – Ты не мог бы объяснить мне, что и как следует понимать?

Ей не было никакой нужды видеть его лицо. Ей не потребовалось даже оценивать его осанку и поворот головы. Она уверилась в своей полной и окончательной победе, когда Рэйн ответил:

– Для меня нет большего удовольствия, нежели быть твоим наставником в этих вещах, Малта…

ГЛАВА 8

ПОГРУЖЕНИЯ

– ОН… ПЕРЕСТАЛ! – В голосе Проказницы смешались ужас и изумление.

– Нет!!! – завопил Уинтроу. Его голос, голос мужающего подростка, сорвался и прозвучал тонко, по-детски.

Резким движением оттолкнувшись от поручней, он крутанулся и во всю прыть кинулся с бака на главную палубу. Бегом промчался по ней, прыгнул на трап… Так вот что заставляло пирата так яростно цепляться за жизнь. Токмо и единственно страх перед смертью! И вот, когда Уинтроу с Проказницей убедили его отказаться от этого страха, он попросту оставил борьбу. Вот так…

Оказавшись перед дверью капитанской каюты, Уинтроу не стал тратить время на вежливый стук – попросту влетел через порог. Этта, щипавшая корпию, вскинула голову с видом недоумения и негодования. Когда же Уинтроу ринулся прямо к постели капитана, она все уронила прямо на пол и попыталась остановить его.

– Не смей будить его! Он наконец-то уснул…

– Последним сном, – буркнул Уинтроу. И плечом отпихнул ее с дороги.

Склонившись над пиратом, он схватил его за руку, окликая по имени. Никакого ответа! Уинтроу потрепал Кеннита по щеке – сначала легонько, потом закатил ему полновесную оплеуху… Ущипнул капитана за щеку – осторожно, потом сильнее. Он пытался добиться хоть какой-то реакции… Все тщетно. Кеннит не дышал.

Он был мертв.

Кеннит погружался в темноту, опускаясь в нее плавно и медленно, точно осенний листок, слетающий с ветки. Ему было так тепло и покойно. Слегка мешала лишь серебристая нить – ниточка боли, еще привязывавшая его к телу… и к жизни. По мере погружения нить все истончалась. Скоро она совсем сойдет на нет, и это будет означать полное освобождение от плоти. Это была малость, не стоившая его внимания. Собственно, ничто и не стоило внимания. Он уходил от себя, чувствуя, как расширяется сознание. Никогда прежде он не понимал, до чего скованы и стиснуты мысли человека, заключенного в темницу бренного тела. Всякие мелкие глупости, грошовые треволнения и мечты… ни дать ни взять – моряцкое барахло, беспорядочно впихнутое в брезентовую кису*! [Киса – плотный парусиновый мешок с ручками и завязками. Матросы парусного флота держали в таких мешках свои личные вещи. В кисах разного размера могут также храниться паруса, сигнальные флаги и прочее имущество.] То ли дело теперь, когда его помыслы могут обособиться и каждая мысль обретет свое собственное величие…

Совершенно неожиданно его потянуло в сторону. Его властно затягивала чья-то настойчивость, и воспротивиться ей он не мог. Очень неохотно Кеннит поддался… И почувствовал, что им полностью завладели, но вроде как не знают, что же делать с ним дальше! Он растерянно погрузился в это чужое присутствие… Ощущение было такое, точно он нырнул в кипящий котелок с рыбной похлебкой. То одно всплывет на поверхность, то другое, то третье, но лишь для того, чтобы сразу исчезнуть. Кеннит увидел себя женщиной, что чесала длинные волосы, задумчиво глядя в морскую даль… Потом он стал Ефроном Вестритом, и во имя Са он собирался довезти этот груз в целости и сохранности, как бы ни бушевал шторм!… А потом он ощутил себя кораблем, и холодная морская вода ласково мурлыкала, убегая под киль, а внизу сверкали серебром рыбы, и звезды смотрели на него с ночных небес… А за ними всеми, глубже и некоторым образом выше, чувствовалась еще одна индивидуальность. Она расправляла крылья и парила в солнечном воздухе летнего дня… И она-то притягивала его сильнее всех остальных, и, когда токи воздуха понесли ее прочь от него, Кеннит попытался за нею последовать.

Нет! —ощутил он чей-то ласковый, но твердый запрет. – Нет. Я не устремляюсь туда, и тебе там тоже не место.

Нечто удерживало его от полета… удерживало его в целостности. Он чувствовал себя как дитя в объятиях матери. Он был защищен, он был любим. Она души в нем не чаяла. Он удобнее устроился у нее на руках… Она была кораблем – дивным разумным кораблем, который он завоевал. Пробуждение этого воспоминания было точно свежее дуновение на еле тлевшие угли его бытия. Он разгорелся ярче… и почти сразу вспомнил, кем был он сам. Но этого ему не хотелось, совсем не хотелось. Он неосязаемо повернулся, и теснее прижался к ней, вливаясь в нее, становясь ею. Дивным, дивным кораблем, лежащим на ласковой ладони моря, бегущим вослед беззаботному ветру… Я – это ты, а ты – это я. Когда я – это ты, я – чудо, и я – сама мудрость… Он ощутил, как позабавила ее его лесть, но только это была совсем не лесть. Пребывая в тебе, я мог бы стать совершенным, —сказал он ей. Он так хотел раствориться в ее существе. Но не получалось – она ограждала его, удерживала его целостность.