Десятый круг ада, стр. 39

— Господин партизанский начальник, что вы хотите делать с Настией?

— Почему вы, господин Шмидт, интересуетесь не своей участью? — вместо ответа спросил тот через переводчицу.

Капитан через силу выдавил из себя болезненную улыбку:

— Моя учесть уже решена. Не хочу лишь, чтобы пролилась невинная кровь Настии.

— Могу заверить, господин Шмидт, ваша жизнь в партизанском лагере более безопасна, чем в доме старой Василисы, — сказал «гигант».

— Мне не нужна жизнь без Настии…

Шмидта отвели в землянку. Вскоре его знакомый партизан, уже чисто выбритый, принес ему котелок с горячей, вкусно пахнущей кашей. Партизан извлек из сапога алюминиевую ложку, вытер ее о полу пиджака и положил рядом с дымящимся котелком. Капитан отвернулся к стене, не притронувшись к еде, хотя и чувствовал голод.

— Пшено — русское, консервы — немецкие, трофейные, так что ешьте! — сказал партизан и вышел из землянки.

Шмидт лег на нары лицом вниз, чтобы не видеть котелок с кашей, раздражающий запах которой наполнил всю маленькую тюрьму-землянку. Невольно всплыл в памяти недавний эпизод в Борисове. Проезжая на машине в штаб строительной бригады, он увидел стайку голодных белорусских ребятишек. Исхудалые, оборванные, они жадно глядели на обедающих немецких солдат, которые бросали им обглоданные косточки и корки хлеба и весело гоготали, наблюдая, как ребятишки кидались за жалкими подачками. Альберта передернуло от этой омерзительной картины. Партизаны тоже могли дать ему объедки, но они поставили перед ним вкусную, только что сваренную кашу.

Вернулся партизан, удивился, что котелок не тронут.

— Передайте кашу Настии, — попросил Шмидт.

Партизан потоптался, не зная, забирать котелок с остывшей кашей или нет.

— У нас на всех пищи хватит, — сказал он и положил перед офицером небольшую книжку. — Почитайте вот это. В Германии ведь такое запрещается.

Когда партизан вышел, Шмидт взял оставленную книжку и страшно удивился, узнав томик стихов Гейне. Обложка оказалась сильно потрепанной — очевидно, кто-то из его соотечественников долго носил книжку в своем ранце, пока не попался к партизанам. Смелый человек был обладатель книжки, если так долго носил крамолу при себе.

Наугад раскрыл томик и прочел первое попавшее в глаза стихотворение великого немецкого поэта.

Гейневская Грета тут же напомнила Настю. Бедная, несчастная девушка. Что с ней сейчас? Как могло случиться, что они оба, точно глупые кролики, попали в западню?

Медленно тянулись для Шмидта часы ожидания. Ночью он не смыкал глаз, не спалось и днем. Таинственное одиночество мучило его. Иногда к нему заходил тот же самый молодой партизан, ставил в котелке еду и быстро уходил. Ему вернули документы и все письма отца, чему он был особенно рад. Не отняли у него и ценности — в частности, золотые швейцарские часы, которым завидовал сам полковник Голльвицер. А ведь партизаны, как писали немецкие газеты, являлись бандитами и грабителями.

Лишь на вторую ночь забылся коротким тревожным сном Шмидт, но вскоре проснулся от прикосновения руки знакомого партизана. У землянки его ждали еще несколько вооруженных партизан. Они повели Шмидта по темному лесу одним им известной дорогой. Шли долго. Наконец лес кончился, и они очутились на сравнительно большой поляне. Бросились в глаза три яркие точки горевших костров. Донесся рокот моторов, и на партизанский ночной аэродром приземлился самолет. Подошел «гигант», с которым он беседовал в штабной землянке, и молча указал на самолет.

Сердце Шмидта сжалось от страха. Он понимал, что все кончено. Если здесь в лесу и была какая-то, пусть самая ничтожная, надежда на освобождение от партизан карательными немецкими частями, то в глубоком советском тылу его уже никто не спасет. Оставалась единственная надежда — самолет собьют в воздухе немецкие зенитчики, и тогда он, капитан Альберт Шмидт, с честью погибнет по-солдатски.

19

— На сходку! На сходку! — орали полицаи, бегая от одного дома к другому. Прикладами винтовок они стучали по наличникам до тех пор, пока в окне не показывалось испуганное лицо хозяина или хозяйки. Того, кто не спешил выходить на улицу, они силой вытаскивали из дома и под конвоем вели к сельской церкви — месту сходки.

Староста с паперти оглядел полутысячную толпу и, убедившись, что полицаями люди собраны со всех окружавших село деревень, громко оповестил:

— Селяне! Сейчас с вами будет говорить господин Пенитш. Слушайте его внимательно, селяне!

На паперть важно поднялся лысый пожилой мужчина в светлом костюме. Приняв театральную позу, он не спеша, явно красуясь перед собравшимися, заговорил на немецком языке. Переводчик тут же переводил угрюмо молчавшей толпе. Пенитш расхваливал положение славянских рабочих в Германии, призывая крестьян добровольно поехать туда на работы.

— Прошу добровольцев по одному выходить на паперть для регистрации, — закончил Пенитш длинную речь.

Толпа заколыхалась, загудела, Пенитш терпеливо ждал, однако к нему никто не подходил. Укоризненно поглядел на смутившегося старосту. Тот виновато пожал плечами — дескать, я здесь ни при чем. Народ собран, ну а дальше уже дело гостя агитировать людей покинуть родные, обжитые места и отправиться в неметчину.

— Кто желает поехать в Германию? — снова последовал вопрос.

Толпа еще сильнее заколыхалась и громче загудела. Люди, с детства знавшие друг друга, подозрительно оглядывались, боясь увидеть среди своих предателя.

«Тупицы, скоты, свиньи, — ругал про себя Пенитш крестьян. — Пухнут от голода, мрут как мухи, а ехать на приличные заработки и удовлетворительное питание не хотят». А так требовались добровольцы в пропагандистских целях!

— Последний раз спрашиваю: есть добровольцы? — с угрозой спросил он.

— Есть!

Толпа мгновенно притихла и замерла. Сотни глаз с ненавистью устремились на высоченного бородатого мужчину, пробирающегося к паперти.

— Кто, кто этот холуй? — послышался женский голос.

— Ладушкин Федька. Михалишек. Али не узнаете?

— Матери-то, поди, каково? — допытывался все тот же голос. — Родила такого ирода…

— Умерла мать-то.

— Хорошо, что не дожила до такого позора…

Ладушкин, не обращая внимания на злобные упреки земляков, взошел на паперть.

— Есть доброволец! — повторил он. — Кто регистрировать меня будет?

Пенитш одобрительно закивал. Ему явно пришелся по душе русский великан-бородач. Такого физически крепкого слугу захочет взять к себе любая немецкая семья.

Оформив необходимые документы у старосты, Пенитш увез с собой на машине в Псков единственного добровольца. В конторе Ладушкину было выдано направление на работу в Германию и пропуск. В этот же день его вместе с уже подобранной группой рабочих посадили в концевой вагон поезда, следующего через всю Прибалтику и Пруссию в Берлин. Сопровождал их дряхлый, морщинистый старик солдат, должно быть призванный из запаса.

Поезд шел медленно, подолгу задерживался на узловых станциях. К месту назначения прибыли лишь на третьи сутки. Русских рабочих в Берлин не пустили. Вагон отцепили в пригороде, и солдат-охранник повел своих подопечных на пересыльный пункт. Сдав «живой товар» под расписку дежурному полицейскому, конвоир отправился обратно в Псков.

Вновь прибывшую партию славян завели в столовую, где им налили по миске жидкого гороха и дали по куску черного хлеба. Не успели они отдохнуть после еды, как раздалась команда всем славянам пройти на пустырь, огороженный высоким дощатым забором. Это и был берлинский рынок торговли рабочей силой, куда со всех концов Германии приезжали за дешевыми восточными рабами.