Опасный возраст, стр. 76

— А вы взвешивали? — осведомилась таможенница.

— Да что вы, какое там, на глаз…

Попробовала мою ручку на клочке бумаги.

— Вы этим писали?

— Ага.

— Ну так замените единицу на ноль, разрешается до одного килограмма.

Затем без особого интереса осведомилась, есть ли новые вещи. Из-за всей этой кутерьмы вези я живого слона, и то забыла бы про него. Естественно, везла много новых вещей, а вспомнила про одну.

— Знаете, — посетовала я грустно, — все перезабыла, помню только про большой пластмассовый малинового цвета горшок для младенца. Не мой, гарантирую, совсем новый…

Отцу позвонила в кредит — двадцати трех злотых и пятидесяти грошей на разговор не хватило. Он один находился на службе, остальных где-то носило. К счастью, хоть его застала.

— Папа, я в Швецке…

— Где ты? — изумился отец.

— В Швецке.

— А почему в Швецке, где это?

— На границе.

— Ты же едешь поездом. Зачем вышла в Швецке?

— Так просто. Я вовсе не вышла.

— А почему там оказалась?

— Господи прости, все равно. Отстала от поезда в Берлине и еду другим путем.

— Ничего не понимаю…

— Неважно. Потом объясню, а теперь слушай и запоминай. Правда, немного сложновато…

Мне наконец удалось упорядочить свои намерения и объяснить отцу, что приеду в Варшаву каким-нибудь поездом из Познани, не знаю каким, времени прибытия тоже не знаю, на какой вокзал, тоже не знаю, но все семейство пусть встречает, у меня пропасть вещей. Ошарашенный отец, так и не уразумев моих странных капризов, обещал все выполнить.

Затем мне взяли такси марки «Варшава», багаж поместился, и я доехала до Познани. В Познани варшавский поезд отходил вот-вот. Повезло — носильщики околачивались без дела, не только галопом перенесли мое достояние, успели по дороге извлечь меня из поезда на Рачибож, куда я настырно лезла единственно из тех соображений, что поезд очень близко стоял. Свалили они все бремя около уборной и повыскакивали на ходу, на ходу же поймав гонорар. Я всем платила только долларами, и, если учесть все расходы, это оказалась самая дорогая поездка в моей жизни.

На этом несусветная кутерьма не кончилась. Я поискала купе, не загроможденное вещами, и попросила помочь типа, сидевшего у дверей. Молодой человек выглядел симпатично, помог, перенес, часть засунул за полки, а часть пришлось оставить в коридоре — в купе не влезло, после чего пришел другой тип, сел напротив первого, посмотрел на мои «места», заявил:

— Прошу прощения… Я тут сидел и видел, вы тоже сидели, а когда поезд тронулся, вдруг вижу: вы идете и несете два чемодана… И опять несете два чемодана, а поезд идет. Господи Боже, думаю, и откуда у этого человека так много чемоданов, из других купе или как?.. Я собирался было вам помочь поначалу, да засомневался… Извините, пожалуйста…

Пришел проводник и долго не мог уразуметь, почему с международным билетом я еду внутрипольской трассой. Но билет оплачен, к тому же датскими кронами, высадить меня из поезда не удалось. Зато доплачивала за багаж: количество превышало все допустимые нормы на одно лицо. Долларов не взял, поехала в кредит.

Семейство поджидало меня, рассредоточившись по всем вокзалам, ибо поезда из Познани приходили в разное время и на разные вокзалы, и едва не оставили они меня со всем скарбом на волю Божию — вышла я в этой треклятой шляпе, и родная мать меня не узнала. Пошла уже с вокзала, убежденная, что дочь не приехала, я высмотрела ее издалека и чудом успела догнать.

А самое удивительное — все мои пожитки влезли в горбунка. А вот для пассажиров места не осталось.

Я ведь всегда подмечала: только поезда меня не любят…

* * *

Сразу же после моего возвращения начались сцены мерзкие и мучительные.

На вокзале — Войтек ждал на стоянке — я сказала:

— Рада тебя видеть.

— Да что ты говоришь? — ответил он.

Primo, сидел в машине, не вышел мне навстречу, и вовсе не потому, что был плохо воспитан. Secundo, я сказала правду. Tertio, с такими словами я могла обратиться ко многим людям, и «да что ты говоришь» могли мне ответить Аня, Петр, Алиция, Ежи, Эва, мой экс-хахаль, Люцина, Мартин и многие другие. И прозвучало бы это шутливо, доброжелательно, весело, растроганно, по-разному, но всегда позитивно. «Да что ты говоришь» в устах Войтека ядовито кусалось.

Возможно, такой ответ стал последней каплей, и я потеряла терпение, да и по всему видать, время приспело. До меня дошло — обманывал он меня во всех отношениях и во всех сферах безобразно, от подробностей не уклонюсь. Кадрил не только чужих баб, но и моих приятельниц, а уж это бестактность неприемлемая, и наконец-то я поняла, этот человек совсем меня не любит.

Ладно, не любит так не любит, где записано, что обязан любить, но в этом случае зачем мне сосед по квартире? Я понимала, легко мне от него не отделаться, и пустилась на подкуп. Потребовала серьезного разговора.

— Ты недооцениваешь Зосиной глупости, — объявила я вежливо и ядовито. — Она проговорилась, ты с ней спишь. Пожалуйста, спи с кем угодно, только подальше от меня, ибо я брезглива. Живи где-нибудь в другом месте. Наслышана, у тебя долги, я заплачу твои долги…

Я положила на стол сто долларов. Войтек надулся.

— Подумаешь, сто долларов, меня это не устраивает.

— Ну что ж, насильно мил не будешь, — я забрала деньги и завелась. — Устраивайся сам. Была бы честь приложена, а там как знаешь. Ты прекрасно осведомлен, машину купила я, черт с ней, отказываюсь от машины. Если выедешь завтра со всеми потрохами и инвентарем, забирай горбунка.

— Завтра не успею.

— Если не завтра, горбунка на получишь.

Подумал, поторговался и согласился на предложенный вариант. На следующий день удалился смертельно оскорбленный, явно ожидая: верну его с порога. Но даже моя дурость не бесконечна. И я не поверила, что ему придется спать под мостом.

Через полчаса мне сообщили: новое местожительство давно предусмотрел, устроился у своей постоянной любовницы. Пассия его жила в том же доме, где мои знакомые, приезжал к ней, псякрев, машину беззаботно оставлял под окнами на всеобщее обозрение и делал из меня полную идиотку. Это уж слишком, я позвонила Ане.

— И ты отдала ему машину? — с ужасом осведомилась Аня. — Ошалела совсем? На каком основании?!..

Я вышла из ступора, умственное затмение прошло, глупенькое благородство улепетывало свинячьей трусцой, проливая слезы стыда. Признаюсь в этой глупости сама, дабы никто не мог шантажировать угрозой рассказать о моем позоре. На следующий день позвонила в прокуратуру и потребовала разговора. Войтек охотно согласился явно в надежде на мольбы о прощении.

Почему-то поехали в кафе в аэропорт Окенче, сейчас только догадываюсь: город был битком набит его обманутыми зазнобами и в ближайшем кафе боялся кого-нибудь встретить. К разговору я отлично подготовилась.

— Я передумала. — Сообщив это, я уселась за столик. — Оказывается, ты устроился в жизни великолепно и в моих услугах не нуждаешься. Я не требовала вернуть деньги за «шкоду», горбунка тоже купила на собственные деньги, к тому же заплатила половину пошлины. Ты пользовался машиной более двух лет. Теперь буду пользоваться я. Перерегистрируешь и доставишь машину завтра.

— Нет, — ответил Войтек.

Мегера во мне взвилась и с триумфом брызнула ядом.

— А у меня тут бумажка, — холодно и безжалостно сообщила я, предусмотрительно откопав документ в своих залежах. — В ней черным по белому написано, ты взял у меня взаймы тридцать тысяч злотых и не только не вернул мне, но и не декларировал займа в финансовом отделе. Я с удовольствием положу эту бумажку на стол судье.

Войтек побледнел.

— Это шантаж! — возмутился он.

— Шантаж, — охотно согласилась я. — Единственный способ справиться с тобой.

Выторговал вернуть машину в понедельник, через три дня, собрался отвезти вещи к семейству в Лодзь. Я уступила. В понедельник не объявился, я опять позвонила в прокуратуру, подъехала к суду, вышел, отдал одни ключи и регистрационное свидетельство.