Проект «АЦ», стр. 14

Мы сидели на прежних местах, трое одиноких присмиревших переростков, и старались не смотреть друг на друга. Я буквально чувствовал толстую матово-белую полусферу, нависшую над крышей общежития, над тёмными пальмами, над моей головой. Мама, Москва, огни магазинных витрин, снежные кучи вдоль тротуаров, Октябрьские праздники – всё это было где-то далеко… или нигде, как мираж.

– Телевизор работает? – спросил я.

Соня вздрогнула.

– Что? Телевизор? Нет, не знаю. Давно не включала.

Олег протянул руку, не глядя нашарил тумблер. Раздался громкий щелчок.

Минуту мы смотрели на тёмный экран, потом он засветился голубым… Пусто.

– Ну, и где же мы находимся? – спросил я как можно более беспечно, но голос меня подвёл: я охрип и закашлялся.

– Трудно сказать, – проговорил Олег и выключил телевизор. – Нет внешних ориентиров. Во всяком случае, далеко: видишь, антенны брать перестали.

– Далеко – это в каком смысле?

– В самом прямом, – ответил Олег и отвернулся к окну.

– Ну, а лес, озёра?

– Это всё, Андрюша, кино, – сказала Соня. – Видишь, даже самолёт тебе показывают.

В самом деле, высоко по белому куполу плыли, мигая, красный и зелёный бортовые огни самолёта.

– С правым-левым у них непорядок, – пояснил Олег. – Мы давно уже это заметили.

Олег был прав: судя по огням, самолёту нужно было двигаться в противоположную сторону.

– Да ну вас к чёрту! – сказал я. – А письма как же?

– Письма приходят только с их марками, – устало ответил Олег. – Это проверено. В ящике сгорают твои письма. А мама твоя получает их копии.

Видимо, то же самое происходит и на Земле.

Слово было сказано, и я замер с открытым ртом.

– Вот такие дела, Андрюша, – сказал Олег и посмотрел на меня в упор. – Собственно, прямых доказательств у меня нет: не хватает приборов. Так…

кое-какие наблюдения. Отклонения от ускорения свободно падающего тела… ну, и несложный расчёт. Кстати, двигатели, если они здесь есть, были включены буквально в момент твоего прибытия.

Я это помнил. «Вот так мы и живём», – сказал тогда Дроздов.

Я обозлился:

– На что они рассчитывают, подонки? Ведь нас же хватятся!

– Навряд ли, – возразил Олег. – Они знали, кого выбирать. До тебя только Славка переписывался с двоюродным братом… Кстати, о письмах. Кому ты пишешь? Маме? Так вот, во-первых, побереги свою маму, она ничем нам не может помочь. А во-вторых, в нашем положении нельзя делать резкие движения.

Последствия могут быть самые неожиданные.

– Например?

– Например, они прекратят эксперимент и отправятся набирать новую партию.

– А мы?

Олег пожал плечами.

– Они этого не допустят! – запальчиво сказал я.

– Ты же сам назвал их подонками, – напомнила Соня.

Я умолк.

– С нашей точки зрения они, безусловно, подонки, – сказал Олег. – Но они-то, возможно, уверены, что творят нам добро. Вся беда в том, что мы – как бактерии в запаянной колбе, и никакой аппаратуры связи здесь не предусмотрено. Что-то они недоучли, недооценили наши способности.

– Хоть бы знать, – проговорила Соня, – где они прячутся!

– Почему прячутся? – возразил я. – По куполу, наверное, ползают.

Соня передёрнула плечами:

– Ты скажешь!.. Ночь теперь не засну.

Мы снова замолчали.

– Господи, тихо-то как! – вздохнула Соня. – Слушайте, ребятки, в самом деле пора. Засиделись мы сегодня. Всё равно ни до чего не договоримся.

– Мы ещё не слышали предложений Андрея, – сказал Олег. – Собственно, для этого и собрались.

– Ну что тут можно сказать? – начал я, подумав. – Если всё правда, что вы говорите… (Олег зашевелился.) Ладно, ладно, не дёргайся. Это я так… Мне почему-то кажется, что нас благополучно отправят домой по первому нашему требованию. Не могу объяснить, почему: просто кажется, и всё. Другой вопрос – захотим ли мы этого сами. В конце концов, такое случается не каждый день…

– Это уж точно! – Олег усмехнулся.

– В конце концов, ничего плохого нам пока не делают, – продолжал я, приободрившись. – Кормят, поят, одевают, учат… Лично я никогда себе не прощу, если вернусь домой просто так, с чистыми ушами. Мы должны добраться до НИХ и поговорить с ними начистоту. В конце концов, имеем же мы право знать, что они затеяли! Не за тех они нас принимают. Слушайте, а через вертолётную площадку вы не пробовали?

– Пробовали. Глухо, – ответил Олег. – Выхода наверх нет. У тебя всё?

– Всё, – ответил я и тут же уточнил: – Пока всё.

– Ясно, – сказал Олег, вставая. – Главное – не падать духом. Интересно же, чёрт возьми! – Он хлопнул меня по плечу, улыбнулся. – Ведь интересно?

– То ли ещё будет! – отозвалась Соня.

– Слушайте, – сказал я нерешительно, – давно хочу спросить: какая у вас специализация?

– В смысле – к чему они нас готовят? – уточнил Олег. – Это тебя интересует?

Я кивнул.

– Видишь ли, – Олег помедлил, – об этом у нас не принято рассказывать.

– Почему?

– Ну как тебе объяснить…

– А свою специализацию ты уже знаешь? – быстро спросила Соня.

– Знаю.

– Расскажи.

Я смутился: никакого секрета здесь не было, но рассказывать не хотелось, это было слишком… это было частью меня самого.

– Вот видишь, – удовлетворённо сказала Соня, – о таких вещах не говорят.

– Но в целом… – проговорил я с запинкой, – в целом это хорошее?

– В целом – да, – ответил Олег. – Верно, Софья?

– Да, – сказала она.

– Это у вас, – не унимался я. – А как у Борьки, у Славки?

– У них тоже, – уверенно ответил Олег. – Ты не думай, они неплохие ребята.

Притворяются больше.

– Здорово притворяются, – сказал я.

Мы попрощались и разошлись «по домам». Точнее, Соня осталась у себя, я пошёл в свою комнату, а Олег отправился на улицу подключать учительский домик. Я хотел было прогуляться с ним, но он предпочёл идти один, «на всякий случай».

Стоя в вестибюле, я долго смотрел Олегу вслед: он шагал неторопливо, вразвалочку, по-хозяйски. Ни дать ни взять монтёр или сантехник, совершающий обход ЖЭКа. От него одного теперь зависело, поднимется ли завтра «птичий базар», будет ли подан горячий обед в столовую, зашумят ли кондиционеры, имитирующие утренний ветерок…

Придя к себе, я не стал укладываться спать: не хотелось. Я сел на подоконник, взглянул на белое «небо» – и чуть не взвыл от тоски. Нет, мне не казалось, что я задыхаюсь, мне не мерещилось, что по куполу бегают мохнатые пауки. Умом я понимал, что мы все находимся внутри наполненного тёплым воздухом баллона, который, вращаясь, мчится в темноте и пустоте… а может быть, стоит на месте, а вокруг вращаются звёзды. Как раз это меня не пугало.

И не только меня. Если б мы боялись этого, то сидели бы сейчас в одной комнате, тесно прижавшись друг к другу, как маленькие заброшенные дети. И проблема возвращения домой тоже меня не волновала. Как легко я попал в эту «школу», думалось мне, так легко и вернусь обратно. В парусиновой куртке, доставшейся мне от отца, в вельветовых брюках и уютно стоптанных кедах я появлюсь на пороге нашей комнаты и скажу: «Здравствуй, мама. Вот, я вернулся». Нет, всё это было не страшно. Страшно было оттого, что в какой-нибудь сотне метров отсюда, в слепом голубом домике, стоят, пусто глядя друг на друга, неподвижные Воробьёв, Скворцов и Дроздов. Мне казалось теперь, что у всех троих мёртвые глаза, механический смех, мелкие зубы из серой пластмассы… Как я завтра посмотрю им в лицо, как заставлю себя учиться?

ЭТИ? ЭТИ меня не пугали. Я думал о них скорее с досадой. Чёрт их побери, как они не понимают, что нельзя оставлять семерых ребят наедине с тремя мёртвыми машинами! Неужели им в голову не приходит, что мы давным-давно всё поняли?

(Я-то понял только сегодня, но мне казалось, что это произошло давным-давно.) Или мы должны подать им знак? Но каким образом? Объявить голодовку? Собраться в столовой и застучать стаканами по столу? «Мы хотим знать всё! Мы хотим знать всё!» Глупости, разумеется. Им и в голову не придёт, что мы подаём им сигнал. Так же как и нам совершенно неясно, что им от нас надо.