Кыш и Двапортфеля: Повести, стр. 59

Конечно, папа сразу догадался, как попал к нему под подушку свитер, а Корней Викентич — куда Василий Васильевич исчезал по ночам…

— Да, братишка, постарели мы, — сказала Анфиса Николаевна.

— Что ты, сестра! Это только так кажется!

— А где, кстати, ты одеяло припрятал? — спросила Анфиса Николаевна. — Небось в пещере?

— Да. Я там полночи на днях посидел. Всю жизнь припомнил. Это иногда полезно.

— Почему? — спросил я.

— Алёшка, не лезь ты хоть сегодня с вопросами! — сказал папа.

— Правильно спросил Алексей, — сказал Василий Васильевич. — Я припомнил свою жизнь, перебрал в уме дни и годы и понял, что, в общем, жил верно. Бывало, ошибался, но признавал себя неправым.

— Вы совсем как папа! Он больше всего веселится, когда признаёт свою ошибку, — сказал я.

— Тебе бы тоже не мешало иногда обдумывать прожитую жизнь, — сказал папа смутившись.

— А я вот этого не делал никогда: думал, впереди времени много, — вмешался в наш разговор Федя, сидевший всё время угрюмо и молча. — Дурак, значит!

ГЛАВА 68

В этот момент я вдруг совершенно точно понял, какой шаг я совершу завтра в своей жизни. Он напрашивался сам собой, я боялся, что все по моим глазам прочтут, что я задумал, и поэтому весь вечер, пока взрослые вспоминали военные годы, задавал то маме, то папе разные нелепые вопросы. Наконец я спросил у папы, можно ли будет приживить к палиньему хвосту перья, если их найдут, а если нельзя, то почему наука до этого никак не додумается?

Папу этот вопрос неожиданно вывел из себя.

Он забушевал:

— Взгляните, друзья, на этого человека!.. Нет, вы посмотрите на него! Человечество разрывается на части от массы нерешённых проблем! Три четверти населения Земли живёт впроголодь. Не уничтожена опасность войны. Загрязняются моря, леса и реки. Напряжённая умственная работа доводит некоторых энтузиастов до мышечного голодания. Наконец, нам угрожает тепловая смерть! А этот человек больше всего беспокоится о павлиньем хвосте! Если бы ты, Алексей, представил себе в уме весь путь, пройденный человечеством за его историю, ты бы не задавал мне дурацких вопросов! Понятно?

— Честное слово, понятно! — сказал я и ещё больше утвердился в том, что мне совершенно необходимо не завтра, а прямо сегодня же забраться в пещеру, припомнить там свою жизнь, а главное, представить в уме весь путь, пройденный человечеством за его историю.

Но одному под вечер идти в горы мне было страшно. И потом, я подумал, что Феде тоже нужно припомнить ошибки своей жизни, и спросил, отведя его в сторону:

— Послушай, ты знаешь всю историю человечества?

— За десять классов, — сказал Федя.

— А больше пока ещё ничего особенного не произошло, — успокоил его я.

— Не скажи! Город наш новый мы на вечной мерзлоте построили! Это что? Не история, по-твоему? А луноход?

— Верно. Ты прав, — согласился я. — Так вот, слушай: нам с тобой надо подумать о наших жизнях. Давай уйдём сегодня в пещеру. У меня есть одна на примете, и мы там подумаем. Всю ночь у костра будем думать. Еды захватим, спички и собак возьмём. Сначала о себе подумаем, а под утро об истории. Идёт?

— Это мысль! Я именно этим и хотел заняться. Только сформулировать не успел. Поэтому и мучился. Ты теперь мой друг! Пошли!

— Только уйти надо незаметно, — сказал я. — И записку оставить, чтобы не беспокоились.

Взрослые так увлеклись воспоминаниями, что никто не обратил внимания, когда я сложил в мешочек котлеты, колбасу, помидоры, хлеб, зелёный лук и спички.

Записку я написал на телеграфном бланке, который про запас принесла с почты мама. Написал, как Федя, по-телеграфному:

Под словами: «обратный адрес» я написал:

На этот раз в поход я взял папин свитер, потом позвал Кыша, игравшего на огороде с Волной, и мы незаметно ушли из дома. Волна провожала нас, забравшись на ограду, и тоскливо мяукала. Федя ждал меня на улице. Норд держал в зубах его сумку.

ГЛАВА 69

Когда мы в сумерках шли вверх по тропе, Федя сказал:

— Испортил я замечательную скалу. Смотри: белеет после ацетона.

Впереди над нами и вправду смутно белел огромный неровный квадрат.

— Ничего. Второй раз смоешь начисто, — сказал я.

Незаметно совсем стемнело, но мы уже были около двух валунов, под которыми находился вход в пещеру. У Феди оказался фонарик. Он жужжал, и Кыш начал потявкивать. Жужжание фонарика напоминало ему ненавистную папину электробритву.

Федя залез на валун. Я ему кинул мешочек с едой и передал Кыша, а Норд с разбегу запрыгнул сам.

— Ты стой, а я посмотрю, что это за пещера. — Федя осторожно стал спускаться вниз. — Ногой бревно нащупал… Вроде бы ступеньки… Толково придумано… Ого! Целая квартира!.. Двухкомнатная! — немного погодя услышал я его гулкий голос. — Давай сюда собак!

Я последним спустился по приступочкам толстого, полого стоящего бревна и не сразу сумел осмотреться, хотя Федя всё время светил фонариком. Нашим собакам было легче: они принюхивались. Это была пещерная прихожая с очень низким сводом. Я касался его затылком, а Федя стоял на коленках. Фонарик осветил штабелёк ровно нарубленных дров и закопчённый котелок, метёлку из сосновых веток, старые ботинки, пустые консервные банки, разобранную гранату, гильзу от снаряда.

Сквозь широкий лаз мы спустились ещё ниже, в самую пещеру. Федя мог ходить по ней пригнувшись, а я разгуливал как по комнате. Первым делом мы разожгли в очажке, окружённом камнями, костёр, и дым потянулся, словно в печке, к дыре в дальнем углу пещеры. И сразу стало светло и тепло. Я увидел верблюжье одеяло Анфисы Николаевны на соломенной подстилке и сказал Феде:

— Давай вот здесь сядем, будем смотреть на огонь и думать.

— Сначала я лежанку излажу. Сейчас вылезу, нарублю веток и вот здесь набросаю.

Я сидел, обхватив руками коленки, и представлял, как четырнадцатилетний Васька прятался здесь от фашистов и как ему было одному жутковато и голодно. Тогда, как сейчас, догорали сосновые ветки. Внутри их взрывались капельки смолы, и из сучков, шипя и попыхивая, вырывались струйки дыма. И у Васьки так же, как и у меня, немного рябило в глазах от бликов огня на бурых стенах. Только я приехал в Крым с папой и мамой загорать и купаться, а он тогда в одиночку партизанил, и его фашисты повесили бы, если бы поймали…

Федя вернулся с ворохом свежих веток и устроил себе лежанку напротив меня. А Кыш и Норд лежали рядышком, смотря на угольки, и глаза у них сверкали.

ГЛАВА 70

— Ну, давай поедим, — предложил я, потому что мне хотелось есть. Ведь за обедом я ни до чего не дотронулся, а только слушал рассказ про войну.

— Вот тут я запас кой-чего. — Федя достал из сумки банку консервов, хлеб, колбасу и бутылку минеральной воды.

Я тоже выложил всё взятое из дома. Федя дал собакам колбасы, потом открыл консервы и подогрел на угольках. Это были болгарские голубцы. Мы съели по одному с хлебом и помидорами.

Потом я подумал: каково было первобытным людям? Потрудней, конечно, чем нам, и намного. Ведь они ещё не умели шить пальто и костюмы. Надо было охотиться, кормить детей, защищаться от всяких крокодилов и динозавров и, главное, воспитывать отстающих обезьян, которые почему-то не желали становиться людьми… Начало истории человечества мне рассказывала бабушка, когда я лежал с ангиной и не ходил в детский сад…

Наши собаки тоже наелись и дремали у огня, а может быть, вспоминали историю своей дружбы с людьми. Федя ворошил угольки. Я спросил у него:

— А что было после того, как люди вышли из пещер и начали строить дома?

— Словами я сказать не умею. Вот в чём дело. Меня про всё это нарисовать тянет. Веришь? Как зашёл сюда, так почуял волнение души. Не пойму, что со мной. Веришь?