Кыш и Двапортфеля: Повести, стр. 3

— И пять с половиной килограмм мороженого морского окуня, — вежливо подсказал папа.

— Арифметику знаю и без вас! — Тётенька смерила папу с ног до головы страшным взглядом.

— Пять с половиной килограмм окуня мы съедим за сколько? Дней за пять, — подсчитал папа. — А на пару таких рыбок можно любоваться вечно.

— Вы это серьёзно? — поинтересовалась тётенька.

— Вполне, — сказал папа.

Мальчишка, скорей всего шестиклассник, долго приценивался, раздумывал, то и дело лазил в карман, наконец решился и протянул продавцу трёшку.

— Вот эту мне! — Он показал пальцем на рыбку, ничем не отличавшуюся от других. Он настаивал, чтобы была выловлена именно эта рыбка, и продавец поймал ее сачком и осторожно пересадил в банку.

Мальчишка отошёл в сторонку, всё время держа банку с рыбкой перед глазами. Рыбка закружилась так быстро, что мне показалось, будто в банке плавает живое колечко.

— Я вполне проживу без этой рыбки, — заявила тётенька.

— Несомненно, — вежливо подтвердил папа.

Потом мы ходили вдоль рядов, уставленных аквариумами, тазами с живым кормом для рыбок и мешочками с сухим.

— Давай заведём бойцовых! — сказал я папе.

— Подожди. Сначала всё посмотрим. Кстати, если потеряемся, встретимся около вон того дедушки с картиной.

Папа показал на старичка. Тот сидел на ящике, держа картину в позолоченной раме, и щурился на солнце. А эта рама неприятно била в глаза.

— Вдруг он продаст картину и куда-нибудь уйдёт? — сказал я.

Мы подошли ближе. Папа, склонив голову набок, рассмотрел картину и шепнул мне:

— Дедушка никуда отсюда не уйдёт до закрытия рынка. За пятнадцать рублей эту мазню никто не купит.

На картине был нарисован стол, покрытый золочёной скатертью. На столе стояло блюдо. И чего на нём только не было! И яблоки, и груши, и зеленый лук, и куча красных раков, и бледная, как будто недожаренная, курица, и даже непотрошёная щука с раскрытой зубастой пастью. Рядом стояли три кружки пива и гипсовая голова без глаз, как в школьном кабинете рисования. Почему всё это папа назвал мазнёй, я не понял. По-моему, картина была красива.

— Сколько тех рыбок можно купить вместо картины? — спросил я.

— Пять. Как у тебя в школе дела с арифметикой? — неожиданно поинтересовался папа.

— Идут. Считаю палочки, — ответил я.

Потом мы смотрели на кроликов, и мне не надо было задирать голову, как на рыбьей толкучке.

Кролики лежали в корзинках, в картонных коробках и самодельных загонах из дощечек. Одни спали, другие хрустели морковкой и капустными листьями, а некоторые смотрели на меня, привстав на задние лапки, и, поводя длинными ушами, смешно топорщили губы.

Глаза у кроликов были большие, добрые, а главное, у всех разные: синие, чёрные, коричневые и светло-серые.

Я гладил кроликов, а папа беседовал с продавцами насчёт самой лучшей и выгодной породы.

— Ну, правда, здесь необычно? — то и дело весело спрашивал он, и я кивал головой.

ГЛАВА 5

Потом мы очутились на голубиной толкучке. Голубей там было гораздо больше, чем людей, и казалось, что это они разговаривают и торгуются, а голубятники тихо курлыкают.

Папа брал голубей в руки, расправлял им крылья, дул в перышки, осторожно тянул за клюв, потом приценялся и уводил меня за руку дальше.

А около клетки с двумя бело-сиреневыми голубями папа остановился, закрыв глаза, замычал от удовольствия и спросил у продавца:

— Дорогие?

Продавец что-то неохотно ответил, а голуби посмотрели на папу так, словно они были орлами. Когда мы отошли в сторону, папа объяснил:

— Это — почтовые. Пара стоит больше, чем мой костюм. Да что костюм! Если их выпустить в Минске, они вернутся в Москву. Умницы!

Потом мы купили по паре пирожков с мясом и выпили кваса. Папа веселел прямо на глазах и ругал себя за то, что так давно здесь не был.

Около забора, где продавались белые цыплята и курицы, я увидел тётеньку, которая считала, что лучше мороженый окунь, чем красивая рыбка. Я толкнул папу, и мы подошли поближе.

Оказывается, тётенька хотела купить того самого петуха, кукарекнувшего на эскалаторе в метро. Она строго говорила хозяйке, что гребешок у него бледный, а в хвосте не хватает самых красивых перьев.

— А вы посидите целый день в корзине и тоже небось побледнеете, — с обидой сказала хозяйка.

— Мне кажется, что в этом петухе течет павлинья кровь, — сказал папа, погладив петуха по разноцветному перу, свесившемуся с края корзины. — Купим для домового зоосада?

Я кивнул, и тогда тётенька быстро отдала хозяйке петуха деньги.

Самого петуха со связанными ногами переложили в огромную, с десятком «молний» сумку. Он не вырывался. Только тихо и печально говорил: «Ко-ко-ку-ко», — и глаза его были полузакрыты.

— Простите, сколько рыбок можно было купить вместо петушка? — все так же вежливо поинтересовался папа.

— Три! — радостно сказала тётенька и охотно добавила: — На даче в траве он будет ужасно красив.

— Не забудьте повесить на заборе дощечку: «Осторожно! Злой петух!» — посоветовал папа.

Очень довольная тётенька улыбнулась и ушла, а из сумки торчал петушиный хвост, похожий на целую связку воронёных сабель.

Мы пошли дальше, туда, откуда всё громче доносился до нас птичий свист. Но я не мог забыть печальное «ко-ко-ку-ко» и спросил у папы:

— Петухи бывают почтовые, как голуби?

— А как же! И рыбы бывают, и птицы, и кошки. Даже черепахи бывают почтовые. Только они долго возвращаются, — пошутил папа.

— Ну а теперь тебе всё не кажется серым?

— Пожалуй, мир расцвел. «Всё стало вокруг голубым и зелёным…» — пропел папа и потащил меня за руку к воротам, совсем в другую сторону от птичьего свиста.

ГЛАВА 6

Мы прошлись вдоль чугунной решётки скверика, за которой прогуливались люди с собаками. И все собаки были разных пород.

— Вот главный собачий пассаж, — сказал папа, когда мы свернули в переулок за Птичьим рынком.

Здесь продавались не только взрослые собаки, но и щенки.

Взрослые собаки прижимались к ногам хозяев, не обращали внимания друг на дружку и совсем не лаяли, когда их осматривали.

А щенки так же, как и кролики, тесно лежали в корзинках, сумках и коробках.

Самые маленькие спали, устроившись поудобней. Те, что постарше, копошились, взвизгивали и щурили подёрнутые светлой пленкой глаза.

Изредка нам попадались люди, продававшие кошек и котят.

Папа объяснил мне, что желтые, длинные, голубоглазые кошки с тёмными носочками на лапах и такими же тёмными кончиками ушей привезены из Азии. Из страны Сиам. Это дорогие кошки, но папа купил бы, если бы не длинные когти и скрытный, как у всех кошек, характер.

Мне показалось: кошки не понимают, что их продают, а собаки понимают и чувствуют. И от этого мне стало так жалко собак, что я захотел уйти обратно к птицам.

Но папа не торопился. Он брал щенков на руки, гладил их, приценялся, а у хозяина здоровенного пса спросил:

— Простите, а почему вы продаёте собаку, если, как вы говорите, она хороший сторож, умница, жрёт что попало и к тому же не имеет блох?

Хозяин пса немного смутился и хмуро сказал:

— Надо — покупай. Не надо — проходи. Уезжаю я.

Пёс вдруг вскочил и залаял на папу. Папа после этого погрустнел и сказал, когда мы отошли:

— Если бы у нас была собака и мы бы всей семьёй поехали в командировку, скажем, на полюс, — папа помахал рукой над головой, а потом показал под ноги, — или в Антарктику… я бы взял собаку с собой… В крайнем случае оставил бы соседям, родственникам или друзьям.

— А вдруг они не взяли бы?

— В тот самый момент они перестали бы быть моими друзьями и родственниками.

— Правильно, — сказал я.