Первый ученик, стр. 5
— Дурак, — покачала головой мать, — а как бы ты дальше ехал?
— Охотился бы, — насупился Медведев и вытащил из-за сапога старый пистолет с одной пулей.
Мать вздохнула и сказала грустно:
— Не знала я, что ты такой осел…
Медведев обиделся.
— Ничего не понимаете, — пробурчал он, — а я много читал.
— Вижу. Снимай сапоги.
Медведев снял.
— Садись и учи уроки.
Тут Медведев не выдержал. Заплакал…
А Нифонтову Самоха сказал так:
— Растешь ты, как пальма. Настоящая мачта. Соорудят вокруг тебя винтовую лестницу и гуськом по ней на Марс… Парень ты ничего, только высокий слишком. Тебе бы на голову солнце поставить. Предсказываю: жизнь будет твоя неудобная. Еще подрастешь — будет трудно тебе. Под прямым углом согнешься — Швабре в живот головой упрешься. А вообще в люди выйдешь. По всему видать. Хоть и длинный, а гнучий. Директор любит… Чего еще надо? Живи спокойно, не пропадешь. Давай копейку.
— Язык у тебя… — обиделся Нифонтов. — Копейку на, а в рыло когда-нибудь тоже получишь.
Самохин посмотрел на товарищей, прищурил голубые глаза и сказал:
— Принесите лестницу. Полезу на Нифонтова. Авось, завтра к вечеру до его башки доберусь.
— Ловко! — засмеялись кругом.
— Не тяни, Самоха, — сказал кто-то, — тут очередь большая. Кто там следующий?
Следующим был Амосов. Он подошел с таким видом, точно делал Самохину величайшее одолжение:
— Ну, гадай, гадалочка. Хи-хи…
— А! И ты? — улыбнулся Самохин. — А не боишься в будущее заглянуть? Впрочем… Ну, слушай, Коля.
Все столпились. Каждому было интересно, что скажет Самоха Амосову.
— Ну, Колечка, — сказал Самохин, — прежде всего давай копейку, а то потом с тебя ищи-свищи.
— Не беспокойся, — надулся Амосов. — Я не какой-нибудь жулик.
— В том-то и дело, что человекус ты ненадежный. Ну, шут с тобой, слушай! Выйдет из тебя, Коля, самый пышный генерал. Да… Орденов у тебя, Коля, будет больше, чем у нашего Бобика блошек. Ей-ей. Ты не думай, что я шучу. Будешь ты, Коля, важный-важный и… противный-противный…
— Глупо. Ты не болтай чепуху.
— Ну, уж это я, брат, не знаю. Видимо, так тебе на роду написано. Сейчас ты, правда, очень хороший, только бить тебя, подхалима, некому…
— Какой я…
— Да ты погоди, не перебивай. Не порть гадание. Думаешь, легко предсказывать? Слушай. Вот когда ты будешь генералом, придет к тебе один человек, вроде меня, и скажет: «Ваше превосходительство…»
Ты пузо выпятишь и спросишь: «Чего вам надо, такой-сякой?»
А человек, который придет, как ахнет тебя по башке. Честное слово, Коля, так будет. Ты не обижайся.
— И что? — насторожился Амосов.
— И побежит от тебя. Ты — за ним. Он — от тебя. Ты — за ним, он — от тебя. Наконец ты его догонишь. Только догонишь, а он опять тебя, — бац! После этого тебе, Коля, дадут ленту через плечо, и будешь ты самый… разгенерал. А умрешь ты, Коля, от обжорства, от миндальных пряников. Вот и все.
— Дурак ты, — сказал Амосов. — Ничего не мог умней: придумать.
И пошел, надувшись. Самоха вслед:
— Эй, а копейку?
— Не дам. Нарочно не дам. Мне не жалко, а не дам, потому что нахал ты, — ответил Амосов. — Вот, гляди…
С этими словами он подошел к окну, влез на подоконник, открыл форточку и, показав всем копейку, выбросил ее на улицу.
— Ошалел? — удивился кто-то.
— Судьба не понравилась, — покачал головой Медведев. — Конечно, обидно: генерал — а тебя бац да бац.
— А что, — вдруг серьезно сказал Корягин, — недавно в одного губернатора стреляли, а уж на что, кажется, генерал важный. Революционерка одна. Как бахнула! Только плохо прицелилась. Не убила…
— А слыхали? — спросил кто-то. — В городе обыски были…
— Кого же искали?
— Не знаю. Говорят, кого-то из рабочих арестовали.
— За что?
— За что арестовывают, разве не знаешь?
— Политических?
— Ну, конечно…
— Так им и надо, — спрыгнул с парты Бух. Обтирая накрахмаленным платком ботинки, он продолжал с видом знатока: — Они против царя идут. Разве можно против царя?
— Ну, ясно. Особенно тебе без царя будет скучно, — заметил Корягин.
— Мне?
— А то кому же? Думаешь, я не знаю, кто твой папочка? Полиция — она всегда против рабочих.
— А ты за кого?
— Отстань. Чего привязался? — огрызнулся Корягин и, подмигнув Самохину, сказал: — Пошли, Ванька. Брось гадание. Надоело. Пойдем, расскажу что-то.
Компания расстроилась.
Бух пошел искать Амосова. За Бухом — Нифонтов.
Коряга, Самоха и Медведев пошли секретничать в раздевалку.
Лобанов остался в классе. Не знал, за кем пойти. Сморщил острую мордочку и, как мышонок, понюхал воздух…
ПРО АМОСОВА, ВДОВУ И ПЕТУХА
— Будили?
— Уже два раза. Не встают, — отвечает горничная.
— Ах, боже мой, боже мой! — волнуется Колина мама. — Каждый день одно и то же.
И она спешит в спальню:
— Коля! Коля! Что ж ты не встаешь? Опоздаешь… Вставай, мальчик.
— Мм… — мычит Коля. — Отстаньте вы от меня, ради бога.
— Варя, где его брюки? Подайте ему брюки.
— Да я уже подавала, а они брыкаются.
— Ха-ха-ха! — гогочет из-под одеяла Коля. — Кто это «они»! Брюки брыкаются? Смотри — опять сапоги плохо вычистила. Ручки свои жалеешь.
— Да уж одевайтесь, барчук, что вы в самом деле… В класс опоздаете.
— Не твое дело… Давай умываться… Опять вода холодная. Сто раз одно и то же тебе говорить…
— Коля, чай остынет.
— Сейчас. Не мешайте…
Плотно позавтракав, Коля надевает шинель, блестящие калоши, фуражку с новеньким гербом и идет в гимназию.
Как- то, шагах в сорока от гимназии, Коля увидел Швабру. Отделился от товарищей и пошел один. Натянув потуже перчатку, взялся за лакированный козырек, высоко приподнял напружиненную фуражку и сказал вкрадчиво:
— Доброе утро, Афиноген Егорович!
А подойдя ближе, еще раз:
— Доброе утро!
Швабра любезно приложил к козырьку два пальца и молча кивнул головой.
Подошел Самохин с приятелями. Копируя Колю, Самоха еще выше поднял фуражку и еще вкрадчивей произнес:
— Уброе дотро.
— Что? — не расслышал Швабра.
— Уброе дотро, — еще раз повторил Самохин и важно прошел в ворота. За ним, спеша и толкая друг друга, Медведев, Коряга и остальные.
Ввалились гурьбой в раздевалку и дали волю себе — хохочут:
— Ну и Самоха! Ну и выдумал! Ха-ха-ха!
С шумом, топотом двинулись в класс.
Амосов и еще несколько гимназистов сидели уже, склонившись над книгой. Заткнув пальцами уши, Амосов в сотый раз долбил давно уже выученное наизусть.
Корягин подошел к доске и стал рисовать. Нарисовал смешную картинку: огромную кафедру, а перед ней на коленях малюсенького гимназиста. Гимназист выпятил на аршин губы и почтительно целовал край кафедры. Внизу подпись: «Верноподданный Коля».
Самохин исправил подпись, переделав ее в стихи:
Доску обступило человек пятнадцать. Толкали друг друга, острили, фыркали, по очереди добавляли к рисунку маленькие, но существенные подробности. Лобанов сел на корточки и, хихикая, дорисовал капающую с губы слюнку и тут же аккуратненько подписал: «Ах, как вкусно!»
— А ну, отойди, крыса, — сказал Медведев, — дай и я что-нибудь изображу.
И вывел своей неуклюжей лапой огромную букву «Ш», окруженную колами и двойками. Плюнул на пальцы, испачканные мелом, обтер их об штаны и пояснил: