Первый ученик, стр. 47
— Вот уж не ожидал! Где же ты пропадал до сих пор?
— Да все в этой паршивой аптеке. И так мне не нравится это, Володька. А потом в аптеке такие люди… Чтоб им… Один старичок ничего, тот хоть все время молчит, а что хозяин, что лопоухий, так я бы их… Да ну их к черту. Я к тебе по делу.
— Какой там лопоухий? — удивился Володька.
— А, да ну его. Потом расскажу. Мама дома?
— Нет. Скоро вернется.
— Ну так вот, — сказал Самоха и стал стягивать с себя сапог. Ему не хотелось сразу говорить Токареву, в чем дело. Он думал, что тем солиднее будет выполнено им секретное поручение, чем спокойней и неторопливей он все расскажет.
— Мозоль у тебя, что ли? — спросил Володька. — Ты знаешь, что сегодня было? Сегодня, брат, я чуть-чуть в полицию не попал.
— Я тоже, — не зная зачем, соврал Самохин. — Мимо нашей аптеки шли, так я одного полицейского булыжником…
— Да? — обрадовался Володька, и Самоха вдруг стал ему еще родней. — Булыжником, говоришь?
— Кто-то выстрелил, да так близко… Полиции хорошо набили… Вот я по этому делу и пришел.
— Серьезно?
— Нет, не серьезно, — притворно обиделся Самоха. — По-твоему, только ты можешь серьезно.
— Чего же ты сердишься?
— Погоди. Вот видишь записку? Это тебе. Я, честное слово, не читал.
— От кого? — удивился Володька.
— А там, наверное, написано. Ну, одним словом, от Лебедева.
— От Лебедева? — всполошился Володька и, развернув записку, прочитал: «Сведи меня с тем, с кем уже раз свел ночью. Сделай это завтра обязательно».
Володька задумался…
— Хорошо, — сказал он. — Передай Лебедеву, что я все сделаю.
Самоху так и подмывало спросить: «Ну, а что же Лебедев тебе пишет?» Но он делал вид, что это его мало интересует, и спокойно натягивал снятый сапог. Однако, занятый мыслью о записке, он не находил темы для других разговоров и молчал.
— Ну как, Самоха? — бросив в огонь записку, заговорил Володька. — Не везет нам с тобой, а? Меня ведь из мастерских выгнали.
— Да что ты говоришь?
— Правда. Мастер все время придирался, за меня заступился рабочий Алферов, и началась целая история. Да я что, — вздохнул Володька, — тут дела посерьезней. Не знаю, что будет дальше… Мать так расстроена, так расстроена… Проклятая полиция. А казаки, как озверелые. Мы с мамой думаем уезжать, отсюда.
— Куда?
— Куда-нибудь, где отца не знают. Здесь ни мне, ни матери не дадут работать.
— И я уеду, — сказал Самоха.
— А тебе зачем?
— Чего я здесь не видел? Знаешь, Мухомор, если ты устроишься где-нибудь на заводе, то и меня устрой. Я сейчас же приеду.
— Ох, если бы это удалось! — искренне воскликнул Володька. — Вот бы мы вместе… А?
— Да. Ну, я пошел, меня Карл Францевич на один только час отпустил. Слушай, Мухомор, забегай ко мне в аптеку. А?
Поболтав еще минут пять, Самоха простился и ушел.
Проводив товарища, Володька стал с нетерпением поджидать мать. Когда та пришла, он сказал ей:
— Я побегу.
— Поздно, Володя, куда ты?
— Мне очень надо. Я быстро.
Одевшись, вышел на улицу, постоял, подумал и решительно направился к Лихову.
Вспомнилось ему, как он шел туда в первый раз, когда они с Самохой опустошили церковную кружку. Как тогда было велело, хорошо… А вот теперь… Теперь не игрушки, теперь он уже по-настоящему… Вот так, как и его отец…
«Отцу бы все рассказать», — подумал Володька. И так ему захотелось увидеть его… Но он знал, что это невозможно. Отец далеко и… И фамилия у него, может быть, уже иная. Правда, приходят иногда от него письма, но в них он никогда не указывает своего адреса. Адреса он дает чужие. Пока дойдет письмо до отца, наверное, раза три адрес изменится…
Незаметно дошел он до Кольцовской улицы и очутился возле квартиры Лихова.
Было поздно. Войдя во двор, Володька постучал в ставень. Когда его впустили в комнату, он спросил:
— Лихов дома?
Мать Лихова ответила ему не сразу. Она тяжело вздохнула и покачала головой. Володька заметил, что она не на шутку встревожена чем-то, и терпеливо ожидал ответа.
— Нет его, — наконец сказала она. — А зачем он нужен?
— Дело есть важное. Он скоро придет?
— Он болен.
— Болен? — удивился Володька. — Он что, в больнице?
— Нет. У одних людей… Только… Да зачем он?
Володька понял, что с Лиховым случилось что-то. Не знал, как быть. Расспрашивать, выпытывать считал нетактичным, а уйти в неведении не хотелось. Постоял, переступил с ноги на ногу и осторожно спросил:
— Скажите, что с ним? Я, честное слово, не разболтаю.
— Побили его в день маевки сильно, — сказала мать, — да, спасибо, товарищи не дали полиции арестовать. Понесли его было, а потом он кое-как сам пошел, ну и спрятали они его. Доктора потихонечку приводили. Ключица повреждена. Говорит доктор, что опасности для жизни нет, а пролежит долго. Лишь бы не пронюхали, где лежит-то он… Ох, ох, ох… Что делается только?! А я вот сижу, сижу здесь одна и так мне скучно. А пойти к сыну боязно, как бы за собой какого-нибудь соглядатая не привести. А ты входил сюда — никого возле дома не было?
— Я не обратил внимания, — сказал Володька. — Когда буду уходить от вас — посмотрю.
— Будь осторожнее. Ну, а у вас как?
— Да все то же… В мастерских меня рассчитали.
— Это плохо… А как сообщили мне о сыне, я так вся и обмерла… Но он хоть живой остался, а вот Алферов…
— А что с Алферовым? — вдруг громко крикнул Володька. — Что с ним?
— Разве не знаешь?
И оба умолкли. Володька не решался уже ни говорить, ни спрашивать…
Наконец мать сказала:
— Городовой его… Наповал…
Володьке не верилось. Он думал: «Да нет, этого быть не может. Ведь это же, это же…»
И вдруг почувствовал себя таким усталым, Точно прошел сто верст.
Сел и опустил голову…
— Иди ты домой, — ласково сказала мать Лихова. — Уже одиннадцать пробило. А что же Васе-то передать, если в случае чего?
— Скажите, — поднялся Володька, — что хотел его видеть Лебедев. Ну, до свидания. Я еще как-нибудь забегу. Может быть, вам что понадобится, так я… А Васе, если будете что-нибудь передавать, мой поклон передайте. Скажите, чтоб поправлялся скорее.
И опять подумал: «Алферов…»
Надвинул поглубже шапку, вздохнул и вышел.
Глухими темными переулками стал он пробираться на свою горбатую уличку. Вот и калитка. Вошел во двор, сел у дверей на ступеньки, задумался и долго просидел так, сжимая руками голову.
Наконец, встал и постучал.
Мать впустила его и сказала:
— Как ты поздно, Володя. Чаю дать?
— Не хочу.
— Что такой бледный?
И вдруг она испуганно вскрикнула:
— Что с тобой? У тебя слезы?
— Ал… Ал… феров, — еле выговорил Володька и, склонившись к столу, заплакал…
КОЛЯ ПОДРАСТАЕТ
В прихожей раздался звонок. Поправляя на ходу фартук, Варя побежала открывать дверь.
Минуту спустя в гостиную вошел Швабра. Он весь сиял. На нем был новый форменный сюртук с золотыми пуговицами, а из рукавов выглядывали белоснежные, накрахмаленные манжеты.
— Господа дома? — спросил он Варю.
— Дома, дома, милости просим.
— А, дорогой Афиноген Егорович, — раздалось из соседней комнаты, и в гостиную вошла Колина мама. Протягивая руку Швабре, она улыбнулась и сказала: — Давненько вас не видать.
— Помилуйте, — ответил Швабра, — уж я ли не частый гость? Супруг ваш?
— Дома. Хоть бы вы, Афиноген Егорович, на него повлияли. Зарылся в своих бумагах, и не подступись к нему. И вечерами, и ночами сидит, сидит, сидит. И все, знаете, над чем? Над этими разными, ну, как бы вам сказать, делами. На днях опять будет суд и опять ему выступать с обвинительной речью.
— Это суд над этими-с, над политическими-с? — спросил Швабра.
— Да, да. Я прямо не понимаю, откуда их столько берегся, этих политических.
— Хе-хе! — весело засмеялся Швабра. — Так уж устроено-с. Чем одни довольны, тем другие недовольны-с. Фантазеров много на свете. Воображают, что могут переделать мир. Да-с. Но все это пустяки. Лето, лето на носу, наступили каникулы.