Скандальная мумия, стр. 72

Джинджер села на край низкого табурета, держась прямо, крепко сжимая колени.

– Мой Отец нас избрал. – Пэтч подался к ней, положил волосатую руку ей на колено и улыбнулся. – Если бы только ты…

Джинджер, окаменев от его прикосновения, ударила по этой руке наотмашь.

– Убирайся от меня, старый козел! Вот погоди…

Улыбка сменилась мрачной нахмуренной физиономией.

– Да ты проказница сатанинская, да? – Он потер покрасневшую руку, куда пришелся удар. – Но я незлобив. Пей свой шоколад, подкрепись, и я, быть может, сниму твои оковы. И даже пущу тебя в святилище, если будешь себя хорошо вести.

Джинджер глянула на него прищуренными глазами:

– Обещаете?

Пэтч сцепил руки у себя на колене:

– Я – человек слова.

Она перевела взгляд с Пэтча на открытую дверь, на чашку и печенья, снова на дверь – и улыбнулась:

– О'кей.

Он кивком показал на поднос.

Она подняла чашку и отпила, настороженно глядя на Посланца, снова украдкой глянула на дверь, но ничего там не увидела и никого не услышала.

– Боюсь, я проявила некоторое неуважение, – сказала она, просияв. – Все так быстро случилось… Вознесение Князя, я – Свидетельница, ну, и все прочее…

– Разумеется. Мы должны следовать путем, который Он нам указывает. – На миг глаза Пэтча стали отсутствующими, потом он уставился на Джинджер сквозь толстые стекла не мигая. Увеличенные вдвое его глаза сверлили ее. – Наши судьбы, – сказал он, – твоя и моя, связаны меж собою.

Джинджер вздрогнула, стряхивая с себя его взгляд, но быстро скрыла этот невольный жест словами:

– Вам лучше знать, – и отпила еще глоток шоколада, закусив половинкой печенья.

Он разглядывал ее.

– Если ты не будешь делать то, что праведно, грех притаится у дверей твоих.

– Не беспокойтесь, я буду поступать правильно.

– Тебе шоколад нравится? Сахару достаточно? Я просил твою подругу Бетси выбрать для тебя печенье в том магазинчике на дороге.

– Очень вкусно. – Джинджер осушила чашку, поднесла к губам печенье, надкусила. Глянула сквозь дверной проем в пустой арсенал. – А где все?

– Выполняют Миссию Божью. Возвращают Князя из Музея Библии Живой. Этот жадный святотатственный купец Тадеуш Траут купил его у того музея крючков для пуговиц. – Пэтч сжал кулак. – Эти негодяи из Пиджин-Форджа продали его – за тридцать сребреников, не иначе. Траут его выставил на обозрение, как ярмарочного урода.

Джинджер помрачнела.

– Я вижу, ты разделяешь мое возмущение. Я позвонил этому человеку, объяснил, что Бог хочет поместить Князя в святилище рядом с одеждами, кои оставил он на земле. Ты знаешь, что сказал этот Траут? «Отличная идея, преподобный. Тащите сюда барахло этого парня, и я его развешу в зале мумии». – Пэтч вскочил, дико сверкая глазами. – Адское пламя ждет этого человека!

– Это неправедный поступок, – согласилась Джинджер, потирая глаза.

– Бедное дитя, ты устала… – У него на лице эмоции сменяли друг друга, он бормотал: – Да, Отче. Чудо… все уверуют, все.

Джинджер поставила на поднос пустую кружку, достаточно громко звякнув, чтобы преподобный обратил внимание.

– Ой, это было хорошо, – сказала она, подавляя зевок. – А наручник теперь снимем? Пойдем в святилище и подождем возвращения «светляков».

– Скоро, – ответил он с непроницаемой улыбкой. – Клонит в сон, дорогая?

– Чуть-чуть. Но на свежем воздухе…

– Сперва отдохни. – Пэтч встал и вышел.

– Нет, не уходите!

Джинджер дернулась вслед за ним – и свалилась на кровать, удержанная цепью.

Не только Шики Дун спрятался в Музее Библии Живой после закрытия. Как только зазвучало объявление «Просьба покинуть здание музея», Платон Скоупс нырнул за тяжелую портьеру в какую-то комнату. Он стоял и оглядывался. На штукатурке коринфской колонны пять футов высотой висел плакат:

«ВАШ ДЯДЯ – ОБЕЗЬЯНА? ЭВОЛЮЦИЯ – ФАКТ ИЛИ ВЫМЫСЕЛ? РЕШАТЬ ВАМ. ПОДАЙТЕ СВОЙ ГОЛОС».

На верхушке колонны сидела на стопке книг тридцатидюймовая статуэтка обезьяны и рассматривала человеческий череп, держа его волосатой рукой.

Дальше заинтересованный Скоупс увидел высокий мускулистый манекен, с белокурыми локонами и синими глазами. На шее висел плакат, сообщающий, что это – «Адам». Слева от Скоупса стояла большая мохнатая обезьяна с плакатом «Обезьяна». Это был не зоологически идентифицируемый примат – шимпанзе, горилла или орангутанг, а скорее идея скульптора о злобной обезьяне, снятой в плохом фильме про Тарзана: размером с человека, сгорбленная, с бусинками глаз, со слюной, стекающей из клыкастой пасти. С другой стороны стояла женская фигура, Ева, скромно укрытая купальником-бикини из двух фиговых листьев. Вдоль стен стояли пластиковые тропические растения, они же были расставлены между статуями, доходя им до колен.

Прямо перед Скоупсом расположилось зеркало в полный рост. Сбоку у него была коробка со светодиодным счетчиком и тремя большими красными кнопками. На одной была надпись: «Вы произошли от Адама?», на другой – «Вы произошли от Евы?», на третьей – «Вы произошли от Обезьяны?» Из крышки ящика торчали три здоровенные лампочки: синяя, зеленая и оранжевая, все выключенные. Любопытствуя посмотреть, как этот экспонат будет демонстрировать массам непогрешимую логику эволюции, Скоупс нажал кнопку «Адам». Вздрогнул, когда его голос был зарегистрирован с резким звоночком, загорелась синяя лампа, яркие театральные прожектора с потолка осветили Адама и одновременно с ним – лицо Скоупса. Скрытые полупосеребренные зеркала, поставленные под углом, наложили в зеркале изображение Адама на изображение Скоупса, и лицо Адама слилось с его лицом. На один восхитительный миг Скоупс увидел себя с белокурыми локонами и накачанным телом, одетого в плавки из фигового листа.

Испуганный Скоупс отпустил кнопку, резко обернулся, прислушался, ожидая звука шагов и воя сирен. Не услышал ни того, ни другого. Портьеры на входе, предназначенные для сохранения в зале полумрака днем, сейчас скрыли его действия от обхода охранников.

Он снова повернулся к зеркалу – теперь там отражалось только его собственное невыразительное лицо. Не желая видеть себя в виде Евы, но интересуясь третьей возможностью, он навел палец на кнопку «Вы произошли от Обезьяны?», нажал, увидел, как загорелась оранжевая лампа, услышал звоночек – и тут же превратился в волосатую обезьяну с руками до колен, с мордой в бакенбардах клокастого меха. Вместо собственного рта Скоупс увидел слюнявые клыки и крупные заячьи резцы.

Передернувшись, он отдернул палец и снова нажал на кнопку Адама. Звонок. Он улыбнулся и снова увидел мысленным взором, как бы он выглядел, будь в небесах сочувственный Бог – или будь у него более эстетичные родители. Он ухмыльнулся, убрал палец, снова нажал кнопку Адама, и снова, и снова. Скоупс… Адам, звонок. Скоупс… Адам, звонок. Скоупс… Адам, звонок. Звонок. Звонок. Звонок.

Вдруг с застывшим над кнопкой пальцем он краем глаза углядел счетчик сбоку от зеркала и в гневе отдернулся. Платон Скоупс только что семь раз подал свой голос против эволюции.

– Чушь! – рявкнул он и пнул коринфскую колонну.

Она покачнулась. Свалилась. Упала керамическая обезьяна. Пустая штукатурная колонна разлетелась с глухим стуком, и тут же разбилась с куда более музыкальным – хоть и не менее громким стуком, упавшая фарфоровая обезьяна. Зазвенели осколки.

Скоупс закрыл рот ладонью. Наверняка уже дюжина охранников бежит к нему, выхватывая на ходу оружие.

Но в этот самый момент – как будто Бог, о котором Скоупс точно знал, что его нету, решил сотворить ради антрополога мини-чудо – возле входа в музей заскрипел какой-то отчаянно фальшивящий рожок, а за ним раздались звуки ударов, звон стекла и рассерженные голоса.

56

Как бегущий кабан в тире, Джимми бросился к Залу Мумии, подальше от заварухи возле входной двери. Он остановился, развернулся на месте, сделал шесть шагов обратно и снова повернул, направляясь опять к своему высушенному предку. Что там у входа? Может, пьяные в дверь колотятся. Он посмотрел в другую сторону, где мумия ждала от него избавления. Разрываясь между долгом и честью, Джимми останавливался, вертелся, нерешительно танцевал на месте.