Костры на сопках, стр. 25

— Да, положение создалось сложное. Сегодня Завойко познакомил меня с письмом, полученным из Иркутска. Оказывается, что, кроме требования задержать тебя, в нем еще сообщается, что представляет собой настоящий мистер Пимм. Это совсем не американский путешественник, а не больше не меньше как английский разведчик, пытавшийся пробраться на Камчатку. К счастью, его удалось задержать… Теперь мне понятно, почему господин Лохвицкий вручил тебе письмо. Он, как видно, торгует не только мехами, а кое-чем поважнее: занялся распродажей родины. Признаюсь, мне его поведение давно казалось подозрительным, да все не додумывал свои предположения до конца. А теперь придется им заняться основательно… Кажется, его песенка на этом будет спета. — Максутов бережно сложил письмо и опустил его в карман. — Спасибо, Сергей, за услугу. Негодяй сегодня же будет арестован. А теперь… вам пора трогаться. Все готово?

Сергей вскинул на плечи вещевой мешок, проверил пистолет:

— Кажется, все!

Он обвел глазами бревенчатую избушку, в которой провел несколько дней свободной и спокойной жизни, потухший костер, сдержанно шумящие березы и ольхи, заметил затуманенные глаза Маши.

— Я вас провожу, — спохватилась Маша, поспешно вбежала в избушку и схватила ружье.

— Попрощаемся, Дмитрий! — сказал Сергей. — Когда еще свидимся…

Друзья обнялись.

Что-то сдавило Сергею горло, он легонько оттолкнул от себя Максутова и, не оглядываясь, зашагал вслед за Гордеевым и Машей.

— Прощай, друг мой! Счастливого тебе пути! Максутов долго еще смотрел вслед Сергею, и сердце его сжималось от боли. Потом подошел к коню, потрепал его по шее и принялся отвязывать поводья.

— Подождите, капитан! Куда вы так торопитесь! — неожиданно раздался негромкий голос.

Максутов обернулся. Поднявшись из травы, к. нему приближался Лохвицкий. В правой руке он держал пистолет. Черный глазок дула смотрел Максутову в грудь.

Максутов протянул руку за своим пистолетом, но резкий голос Лохвицкого остановил его:

— Не шевелитесь, или я вынужден буду стрелять!

— Та-ак, — медленно проговорил Максутов, собираясь с мыслями. — Что вам угодно?

— Отдайте мне письмо, что вам передал государственный преступник Оболенский.

— Какое письмо? О чем вы говорите?

— Э-э, бросьте, капитан! Я отлично все видел. Мы теперь с вами вроде собратья по несчастью. Вы сообщник беглого каторжника, я… в некотором роде… тоже в неловком положении… Так что, полагаю, нам лучше не ссориться. — Лохвицкий хрипло засмеялся: — Пойдемте-ка на мировую. Я никому не говорю, что вы устроили побег каторжнику, а вы за это возвращаете мне письмо. И мы квиты. Вспомните, что вам угрожает военный суд за измену.

Кровь бросилась Максутову в лицо:

— Предатель! Я не боюсь ваших угроз! Максутов шагнул вперед, и рука вновь потянулась за пистолетом.

Лохвицкий отпрянул назад и выстрелил. Максутов схватился за грудь, сделал несколько шагов и упал на траву. Испуганный конь шарахнулся в сторону.

Лохвицкий провел ладонью по лицу, потом, обойдя вокруг Максутова, наклонился над ним и стал поспешно шарить в карманах. Руки его дрожали. Наконец письмо нашлось. Лохвицкий пробежал его глазами и хотел было порвать, но тут он почувствовал на себе чей-то упорный взгляд. Он вскочил и заметил за кустами Машу. Она быстро сорвала с плеч ружье.

— Что тебе надо, девка? — бешено крикнул Лохвицкий, делая шаг навстречу Маше.

— Не шевелитесь, стрелять буду!

— Рехнулась ты! Я не грабитель, я чиновник при губернаторе. Видишь, капитан из пистолета себя застрелил.

— А письмо зачем вынимали?

— Какое письмо?

— А то, что в руке! Бросьте его на землю!

— Опомнись, глупая девка!

— Буду стрелять, попаду в глаз без промаха! Кладите письмо!

— Ну, постой, я на тебя управу найду… — пятясь, забормотал Лохвицкий.

В этот момент раздался слабый стон Максутова.

— Вы живы, сударь? — Маша бросилась к Максутову, наклонилась над ним.

Этим воспользовался Лохвицкий. Он ринулся в овраг и скрылся в густом кустарнике. Маша бросилась было за ним, но ее остановил голос Максутова, к которому вернулось сознание:

— Люди! Кто здесь?

— Это я, сударь, Маша!

— Где Лохвицкий?

— Убежал.

— Помоги мне… Жжет… тяжко… — Максутов попытался расстегнуть мундир, но снова впал в беспамятство.

— Что с вами, сударь? Очнитесь! — с испугом закричала Маша.

Но Максутов лежал без движения.

Тогда девушка расстегнула ему мундир, увидела кровоточащую рану и кинулась в избушку. Она вынесла чистый рушник, туго перевязала Максутову грудь, потом осторожно приподняла раненого и понесла в избушку.

Часть третья

ЖАРКИЕ ДНИ

Глава 1

Плавание “Авроры” к родным берегам оказалось чрезвычайно тяжелым. Штормы и бури почти непрерывно сопровождали фрегат на всем его пути, ломая снасти, изматывая и обессиливая матросов.

Опасаясь быть настигнутым англо-французской эскадрой, которая, вероятно, двигалась по пятам фрегата, капитан Изыльметьев не остановился у Гавайских островов с их удобнейшим портом Гонолулу, где всегда так радушно принимали русские корабли. Кто знает, какие неожиданности могли там встретить “Аврору”, когда Англия и Франция объявили России войну!

Фрегат держал курс только на Камчатку.

Начались трудности с питьевой водой, запасы пищи подходили к концу.

От недоедания матросы теряли силы, многие стали болеть цынгой. Часть экипажа уже не могла нести вахту. Матросы тихо лежали в темных углах кубрика, стараясь ничем не выдавать своего присутствия: ни жалобами, ни стонами, ни просьбами о пище. Только иногда кто-нибудь просил извиняющимся тоном:

— Попить бы водички, братцы!

Приносили воду, и матрос успокаивался.

Похудевший, с воспаленными от бессонницы, глазами, но всегда внешне подтянутый и спокойный, капитан Изыльметьев часто обходил больных матросов, шутил с ними, подбадривал, говорил, что скоро фрегат прибудет в Петропавловск и всем будет оказана помощь.

А чуть только на море усиливалось волнение, Изыльметьев поднимался на капитанский мостик и охрипшим, но сильным и властным голосом отдавал команды. Ни по виду, ни по голосу никто бы не смог догадаться, что творится у него на душе, какие мысли и чувства волнуют этого замкнутого и внешне холодного человека. Больше всех остальных членов экипажа он знал, сколь опасно и трудно их положение: продовольствие подходило к концу, многие матросы выбыли из строя, да и сам фрегат имел большие повреждения. А до Камчатки было еще далеко.

“Может быть, изменить маршрут и пристать к какому-нибудь населенному острову? — возникала иногда мысль. — Починим фрегат, пополним запасы пищи, воды, дадим людям отдых…” Но Изыльметьев тотчас же гнал от себя эту мысль, как постыдную и недостойную; остановиться на полпути к дому — означало пропустить время. Ведь англо-французская эскадра могла притти в Петропавловский порт раньше “Авроры”, и тогда все усилия и жертвы матросов были бы напрасны. Нет, пока есть силы хоть в одном человеке, фрегат обязан плыть на запад, к родным берегам.

На сороковой день плавания капитан вызвал к себе офицера Лекарева:

— На сколько дней еще у нас хватит продовольствия?

— На пятнадцать дней, — доложил Лекарев, который уже много раз спускался в трюм и проверял ящики и бочки с продуктами. — Да вот еще дельфина острогой убили… хорошее подспорье.

— Уменьшить нормы выдачи на одну треть, — распорядился Изыльметьев. — Порции воды не уменьшать только больным.