Во цвете самых пылких лет, стр. 6
Сейчас на море не было никакой бури, но Славке казалось, что все происходит именно так, как описано в стихах. Он даже начал догадываться, кто такой «тот злобный дух, геенны властелин, что по вселенной розлил горе…» Славка хотел и с Васькой поделиться своими мыслями, однако друг сидел скорчившись, дрожал, и он не стал его трогать.
С рассветом жарче не стало, и ребята, вспомнив, как ночуют безработные в капиталистических странах, пошли собирать по пляжу газеты, чтобы укрыться ими. Но все газеты оказались мокрыми от росы, и Васька со Славкой искренне посочувствовали лишенным одеял безработным.
Невыспавшиеся и хмурые, они сосчитали свои деньги. Осталось семнадцать копеек. Куда делся вчерашний, а больше того — позавчерашний, пыл, когда им казалось, что стоит только добраться до моря, увидать его — и разом ухнут в пропасть, превратятся в ничтожность все пошлые мирские заботы? И уже кощунством казалось всякое загорание, бесцельная потеря времени на пляже, когда надо было зарабатывать на жизнь и искать себе настоящий ночлег.
11
Друзья вышли в город, пожевали купленного на последние копейки черного хлеба и стали обдумывать план действий на сегодняшний день.
— Давай разделимся! — предложил Васька. — Ты, Славка, иди на железнодорожную станцию и спроси, не требуются ли им люди на разгрузку вагонов.
— А ты?
— А я пойду по главной улице и буду заходить подряд во все конторы, спрашивать работу. Увидимся здесь же, часов так в двенадцать. Еще и покупаемся!
Снова начался солнцепек. От солнца плавился асфальт. Люди ползали по нему, словно сонные мухи, и среди них — Васька, заливаемый потом, упорно передвигающийся по главной улице от одной конторы к другой. На беду, учреждения все попадались солидные: проектные институты, тресты, разные лаборатории, управления и отделы. Солидные кадровики не хотели и времени тратить на Тарабукина, даже не прекращали телефонных разговоров. К двенадцати он, так ничего и не добившись, пошел, как было условлено, на место встречи со Славкой.
Несмотря на жару, на бульварчике пребывало много праздного народа. На скамейках играли в шахматы, читали газеты, книжки; бабушки и мамаши качали коляски с младенцами. Лавочку, куда примостился Васька, как раз занимала такая мамаша. Она была возбуждена, румяна, и мелодия, которой она пыталась убаюкать своего младенца, походила скорее на боевую песнь. Увидав Ваську, она еще больше оживилась и спросила, помедлив лишь самую чуточку:
— Вы не посидите с мальчиком? Мне на пять минут, буквально… Очередь в универмаге, понимаете? Да вы не беспокойтесь, он у меня очень спокойный и к тому же сейчас должен заснуть. Я быстро, быстро!
Она исчезла, даже не услыхав, кажется, Васькиного согласия, и мгновенно ввинтилась в очередь, ползущую в двери магазина. Васька тоскливо проследил ее путь и склонился над коляской.
Младенец и не думал засыпать. Как только он увидал Васькино лицо, он так заорал, что прохожие стали бросать реплики типа: «Ну и папаша! Сам только от соски, а туда же…» Ваську они смущали и обижали: как это его, взрослого, самостоятельного, — и совсем не принимать всерьез?! Он дулся на прохожих и судорожно качал ногой коляску.
Мамаша оказалась совсем нерадивой: время шло, а она и не думала появляться. Васька стал проделывать перед лицом мальчишки разные манипуляции пальцами; неожиданно тот перестал вопить и заулыбался. Моментально, как это всегда бывает в юности, Васька уверовал в свой талант укрощения младенцев и исполнился гордости.
Мамаша явилась минут через сорок. Она шла, напевая, чуть подпрыгивая, и вся сияла от радости. В каждой руке она держала по большой цветной коробке.
— Купила мини-бар! — сказала она, садясь рядом с Васькой.
«Мини-бар, мини-бар… — соображал Васька. — Наверно, это какие-нибудь восточные сладости».
Но женщина открыла коробку и начала вынимать оттуда и рассматривать бутылочки.
«Зачем это ей? — удивлялся Васька. — Молодая, а выпивку покупает, да еще в очереди за ней стоит…» Но тут он вспомнил своего дядьку, Виталия Григорьевича: у того дома стояли под стеклом в шкафу разнообразные непочатые пачки сигарет, но ни одну из них он никогда не открывал, только показывал. А если кончалось курево (сам он курил исключительно «Беломор»), ходил занимать по соседям. Так же, может быть, и эта наставит бутылки — и давай показывать, а выпить никому не дает. Форсит!
Вдруг Васька почувствовал, что на ладонь ему что-то упало, а женщина, толкая перед собой колясочку, пошла к выходу с бульвара. Васька взял с ладони двадцать копеек, хотел броситься за мамашей и гордо заявить, что свои благородные поступки он совершает не за подачки, но тут же ничтожная мысль голодного человека перебила высокий порыв: «Двадцать копеек — это почти три сайки! Целый ужин при наших финансах!»
И сразу Васькины суждения пошли по такому пути: а) почему он должен отдавать деньги, если они честно заработаны? б) любой труд почетен и достоин уважения; в) если же это так, то почему бы еще не попытать счастья таким же образом, ибо — г) младенцы, как выяснилось, реагируют на него весьма положительно; д) а не попытаться ли сделать это вообще источником временного заработка?
И Васька пошел по бульвару, высматривая следующую жертву. У одной старухи младенец вопил как резаный, а она сидела и читала книжку как ни в чем не бывало. Васька остановился, поставил чемодан рядом с коляской, нагнулся и улыбнулся во весь рот слюнявому существу. Тот зашелся ужасным воем. Озадаченный Тарабукин достал из кармана ручку с блестящим колпачком, сначала повертел ее перед глазами ребенка, а потом отдал ему. Тот перестал орать. Бабка тотчас опомнилась, увидала гримасничающего над коляской чужого человека и отреагировала должным образом: сунула руку в коляску, вынула оттуда старомодный зонтик, громко и воинственно ухнула и ткнула им Ваську в ребро. Он отскочил. Бабка продолжила атаку, отогнала врага метров на десять, вернулась с победой к скамейке, пнула и опрокинула чемодан чужака и погнала перед собой коляску с вырванным из чужих рук сокровищем, а также с отбитым трофеем: Васькиной авторучкой. Васька бежал за бабкой до выхода с бульвара, умоляя отдать авторучку, но бабка только убыстряла бег и грозилась участковым. И Васька сломился, отстал. Отстал, вернулся на прежнюю скамейку. «Посчитала меня за жулика! — с горечью думал он. — А сама ручку утащила, проклятая!»
Славка опаздывал. Прошли уже все мыслимые сроки, когда он появился. Был он грязен, хромал, а в руках держал огромного матерого кота.
12
Со Славкой случилась такая история. Станционный начальник отдела кадров, озадаченно похмыкав в ответ на рассказанную историю, послал его на товарный двор, объяснив при этом, что иногда там набирают людей на срочную разгрузку или погрузку и сразу же после работы выдают деньги. Это Славку устраивало. Указанным маршрутом он добрался до товарного двора.
Бригада грузчиков как раз перекуривала. Выслушав Славку, грузчики повздыхали, посочувствовали, но принять его в свой коллектив отказались: мол, Славка несколько тщедушен для погрузочно-разгрузочной работы, а срочных грузов нет и пока не предвидится. У него сделался такой унылый вид, что бригадир, низенький рябой мужик с толстыми вывороченными губами, тоже повздыхав и поразводив руками, вдруг сорвался с места и побежал в бытовку. Вынес оттуда круг жирной домашней колбасы с едким чесночным запахом и отдал Славке. У того сразу закружилась голова и потекла слюна. Не попрощавшись с добрыми людьми, он вылетел с товарного двора и за воротами сразу же вонзил в колбасу зубы. Вкусно! Поел, замотал остаток в брошенную газету и положил в карман: для Васьки. После еды на душе стало уже не так тяжело. Славка запел негромкую песню и через станционный поселок двинулся в город.