Утоли моя печали, стр. 70
Засыпавшийся агент не подозревал, что такая запись существует, диктофона он не видел, поэтому наверняка хорохорился, что удалось выкрутиться из рук прокуратуры во второй раз. Он так же был уверен, что Бурцев не полезет в лапы всесильных резидентов, не выяснив, кто они, чем занимаются и под чьим покровительством орудуют.
А если где и заикнется, назвав фамилии Клепикова и Скворчевского, ему сразу скажут «ша!»
И все-таки Елизарову можно было отомстить за все – за его каннибальскую профессию, за его принадлежность к некоему тайному ордену, собирающему черепа, за его пренебрежение к закону.
Можно, только не в нем, обыкновенном исполнителе, дело, да и нет смысла дразнить гусей, когда вопросов стало больше, чем ответов…
Что ни говори, а контора у них была серьезная, если судить об операции по отстрелу переводчика с охотбазы Николая Кузминых. Задействовали иностранного агента – голландца Гюнтера, а его товарища по охоте, лишнего свидетеля, убрали после возвращения на родину. Гюнтер получил всего лишь два года, и то с учетом времени нахождения под следствием, однако отсидел всего четырнадцать месяцев и освободился по какой-то очередной амнистии.
Своих в обиду не давали, кадрами не разбрасывались, если гробокопателю простили его промахи…
Тут же Бурцеву пришлось переквалифицироваться в гробокопатели. Не ожидая весны, еще по мерзлой земле, он довольно быстро установил местонахождение могилы родителей Николая Кузминых в Угличе и провел эксгумацию. Как и следовало ожидать, в полуистлевшем гробу отца черепа не оказалось, но среди костей нашлась маленькая меднолитая иконка – по утверждению экспертов, старообрядческого происхождения, на обратной стороне которой был выцарапан уже знакомый приговор на языке, который существовал, по заверениям ученого дьячка из МГУ, только в среде сатанистов.
Теперь Бурцев не сомневался, что род Кузминых каким-то образом относится к царскому роду Романовых – всех связывала эта символическая надпись. То ли это были родственные, кровные связи, то ли какие-то иные, позволяющие головорезам рассматривать эту ничем не выдающуюся семью равновеликой романовской династии. Причем их интересовала только мужская линия, если считать зубцовского старца родственником Кузминых, как утверждал бесхозный агент КГБ акушер Сливков. Для полной уверенности следовало бы разыскать и вскрыть могилу Николая, но было неизвестно, куда дядя Алексей Владимирович свез и где похоронил тело племянника.
А потом и сам исчез вместе со всей семьей…
И еще бы лучше найти захоронение останков Романовых, расстрелянных в Ипатьевском доме. И если там не окажется черепов, то пирамида выкладывается только из царских…
Бурцев не ожидал, что все его действия, как бы неосознанная еще погоня за тонкими материями, связующими вещи несвязываемые, незримо отслеживаются и вызывают реакцию неожиданную и, главное, непредсказуемую. После командировки в Углич пресса организованным хором заговорила о малоизвестном писателе, который вдруг отыскал близ Екатеринбурга останки расстрелянной царской семьи.
Это был сильный ход, вышибавший из рук Бурцева веские козыри. Все скелеты оказались с черепами – факт, говорящий о том, что никаких пирамид из голов никакими спецслужбами не выстраивается и все это – домыслы следователя или его горячечные фантазии.
Поступила команда – сделать отвлекающий маневр и найти останки, что и было выполнено с достойным прилежанием…
А у Бурцева в то время, благодаря бывшему каперангу и хранителю «ядерной кнопки», были полностью развязаны руки, так что он не особенно-то испугался сильного хода противника, ибо помнил, что если хорошо прищучить такую мелкую рыбешку, как Елизаров, то и она выдаст черную икру. Особенно не обольщался, но, следуя методике Фемиды, стал долбить в одну точку с монотонностью отбойного молотка.
Мысль объединить два уголовных дела – надругание над мертвым телом старца и убийство переводчика Кузминых – у Бурцева появлялась. Теперь их можно было смело сводить под одну обложку, назвать, допустим, «Дело семьи Романовых» и раскручивать его уже в ином направлении. Для этого требовалась еще одна срочная командировка в Студеницы, дабы уточнить происхождение и судьбу старца, жившего у Кузминых, и старца, похороненного в Зубцовске. А потом начинать следующий этап – подтягивание к объединенному делу еще одного – о похищении инока Рафаила, который кровно интересует спецслужбу Скворчевского. Только так можно нарисовать общую картину.
Так похожую на «Апофеоз войны».
2
А для этой общей картины требовалось во что бы то ни стало отыскать монаха, который, по предположениям службы Скворчевского, якобы находился в неком центре «Удар возмездия». Но слать запросы в Генштаб было бессмысленно, а снова лезть с щепетильными вопросами к Генеральному – себе дороже. Действительно отправит районным прокурором в какой-нибудь Запупинск.
Но он же существовал, этот центр, и занимался чем-то таким, что не давало покоя секретной службе: держал бывшего хранителя «ядерной кнопки», преобразившегося в монаха Рафаила.
Это преображение было единственной лазейкой, сквозь которую можно было проникнуть в таинственное житие каперанга Губского и, пожалуй, в центр. Не сам же он вздумал и подался в монастырь и не сам ушел оттуда. Если его кто-то привез, значит, отец Антоний должен знать этого человека или хотя бы видеть. А если учесть, что интуиция Бурцева верна и настоятель внедрен в церковные круги через КГБ, то появление каперанга можно вообще рассматривать как некую спланированную акцию спецслужб. Губского попросту спрятали в монастыре, но хозяева отыскали и выкрали.
Работа в спецпрокуратуре, контролирующей спецорганы, позволяла Бурцеву получать полную информацию о секретных сотрудниках Госбезопасности, и он без усилий добыл сведения об отце Антонии и погордился за себя, что точно вычислил настоятеля Спасо-Кирилловского монастыря. Тот действительно когда-то был штатным сотрудником КГБ, но слово «был» не применимо к службе такого порядка. Даже если Антоний полностью отдал себя монастырской службе, ему никогда до конца не порвать с прошлым. Это как судно, стоящее на якоре: свобода плавания на длину цепи…
Человек, доставивший Губского в Спасо-Кирилловский монастырь, точно знал, что его там примут, ни о чем не спросят, совершат постриг – короче, спрячут, и потому-то его привезли именно к Антонию, и никуда больше. То есть настоятель принимал каперанга либо от лица, ему известного, либо по какой-то рекомендации.
Отыскать бывшего резидента Антония тоже не составило труда. Правда, он уже три года был на пенсии, никаких рекомендаций не давал, однако согласился помочь спецпрокуратуре. Не раскрывая перед ним сути дела, Бурцев доставил пенсионеру радость – отправил в командировку, и тот вернулся через неделю счастливый и слегка озадаченный. От удовольствия, что оказался нужен, он землю копытом рыл и отрыл взаимосвязи, которые могут существовать только в России. Оказывается, не было там никаких хитростей и сложных комбинаций, вначале предполагавшихся Бурцевым. Каперанга Губского к Антонию в монастырь привез старый знакомый, которому настоятель никогда и ни в чем отказать бы не мог. Узнали они друг друга во время Карибского кризиса, когда молоденького лейтенанта приставили для личной охраны к штабному офицеру-ракетчику по фамилии Срубов. Этот подполковник выполнял какие-то ответственные задания партии и имел в подчинении нескольких генералов, был невероятно крут, хладнокровен и решителен, как молодой Жуков. В самый разгар кризиса, когда ядерная война могла разразиться в любую минуту, он был совершенно уверен, что ничего не произойдет и выиграет это противостояние тот, у кого есть воля и осознание своей правоты. А у жирной, слабоумной и трусливой мировой шпаны, как он называл американцев, ничего этого нет и будет не скоро, поэтому они обязательно сломаются и сдадутся.
Так и произошло. Однако Срубов, как выяснилось, и сам переживал, потому что, когда кризис миновал, он в порыве радости обнял будущего настоятеля и сказал: «Запомни, лейтенант: мы спасли мир еще лет на тридцать. Показали им, у кого нервы крепче. Пока штаны отстирывают, войны не будет».