Конец сказки, стр. 52

Впрочем, у нее было при себе кое-что, над чем бы раньше она наверняка посмеялась, если б кто-то стал утверждать, что это оружие. Изящные маникюрные ножницы, которые ей посчастливилось стащить накануне. Конечно, это было немного, но все же лучше, чем ничего. В продолжение своего многочасового заключения в библиотеке Мила предприняла три попытки применить ножницы вместо ключа, все три окончились неудачей.

В промежутках между этими своими первыми неуклюжими опытами взлома, Мила Сергеевна попыталась перелистать старые книги, которые знала по детству. Сначала она сняла с полки томик из полного собрания сочинений Джека Лондона, это оказались Северные рассказы. Но, с ее рассудком творились странные вещи. Вместо Смока и Малыша, продирающихся через пургу и ледяную крошку на северном склоне гор Маккензи, она почему-то увидела себя, волокущую через безлюдный пляж неподъемную тушу Гриши Любчика. За Смоком и Малышом гнались голодные волки, ее и умирающего милиционера тоже преследовали звери, только на двух ногах, и куда как более опасные. У волков с Клондайка животы прилипали к спинам, голод подстегивал их бичом. Желудки зверей, охотившихся за Милой, переполняла пища, а голод, терзавший их, был несколько иного толка. Это был долларовый голод, утолить который можно, только набив страждущий рот сырой землей. Рассеянно отложив Лондона, Мила Сергеевна перелистала Хаггарда, [75] но и здесь наваждение повторилось. Копи царя Соломона казались ей валютными банковскими счетами Артема Поришайло в оффшорной зоне, а незадачливый вождь Твала, обмишуренный бледнолицыми колонизаторами – полковником УБЭП Украинским, под носом которого эти самые копи, тихо шелестя зелеными, либо слоновьими бивнями, которые еще дороже, поменяли форму собственности. Вернув на место «Копи», Мила Сергеевна, прихватив Майн Рида, пошла с ним к окну, но автомобили уже миновали ту часть дороги, которая была оттуда видна.

Через десять минут Мила вернулась в кресло, оставив книгу на подоконнике, потому что зловещий всадник без головы, напугавший ее когда-то в детстве, напугал теперь еще больше, потому что оказался, в конце концов, не несчастным братом Луизы Пойндекстер, [76] а Леонидом Витряковым. «Цыпа, б-дь на х… иди сюда», – пролаяла своими перекошенными синими губами отрезанная голова, которую Витряков, как и полагалось всаднику-призраку, держал под мышкой. Правда, сидел он верхом на мотоцикле.

Потом Мила провалилась в забытье и проспала, как ни странно, около трех часов.

Из забытья ее вывели торопливые шаги, оборвавшиеся прямо под дверью библиотеки. Она вздрогнула, подумав, что за ней пришли бандиты, и не сразу сообразила, что последние бы наверняка не таились. А зачем?

Мила напрягла слух. Сначала ее ушей достиг короткий металлический перезвон, с которым человек под дверью нащупывал нужный ключ. Затем тот с характерным звуком очутился в замочной скважине, щелкнул язычок, заскрипели петли. Дверь приоткрылась наполовину, в образовавшуюся щель заглянула мужская голова. На дворе давно стемнело, а Мила Сергеевна не зажигала свет. Поэтому незваный гость не увидел Милу, а она не представляла, кто пришел. Первым ее желанием было спрятаться за одним из стеллажей, с маникюрными ножницами в руке. Однако, она сразу отказалась от этой затеи. Стоило вошедшему включить освещение, как она была бы разоблачена. Поэтому она осталась в кресле, делая вид, что спит, и подглядывая при этом из-под ресниц. Ножницы были стиснуты в правой руке.

Как ни странно, комната оставалась темной, видимо, вошедший в нее мужчина не хотел привлекать лишнего внимания. Он на цыпочках двинулся между книжными шкафами, при этом паркет все равно хрустел, свидетельствуя о немалом весе незнакомца.

Вскоре выяснилось, он знает, куда идет, в маленький и уютный закуток между стеллажами, где располагались журнальный столик, диван и приютившее Милу кресло. Когда он, наконец, увидел ее, то, кажется, даже вздрогнул. А затем перевел дух.

– Фух, – с облегчением сказал незнакомец. – Ну, вы меня и напугали. Вы чего, спите, да? Пора вставать. Только т-с, тихо. Не кричать.

Поскольку Мила Сергеевна продолжала прикидываться поленом, незнакомей склонился к ней, стараясь заглянуть в лицо.

– Эй, женщина? Да что с вами?

В этот момент Мила Сергеевна выбросила вперед руку, метя ножницами в горло незнакомцу. Поскольку в закутке было еще темнее, чем между стеллажами, мужчина, должно быть, сообразил, что к чему, когда сталь проткнула сонную артерию. Незнакомец вытаращил глаза так, что Мила решила, сейчас они вывалятся. Потом на нее хлынула кровь. Она хлестала у него изо рта и раны на шее. Затем мужчина отшатнулся, зажимая ладонями рану с тем же успехом, с каким можно заткнуть прорвавшую трубу, сделал несколько неуверенных шагов и повалился на пол, уронив при этом несколько стеллажей. Его ноги болтались по воздуху, словно он качал пресс, делая «велосипед», но при этом не попадая по воображаемым педалям. Госпожа Кларчук не стала смотреть на агонию. По-прежнему сжимая в окровавленной руке ножницы, она бросилась вон.

Глава 7 

ДЕВЯТЬ ЖИЗНЕЙ ЛЕНИ ВИТРЯКОВА

– Черт, – прокашлявшись, Бонифацкий восстановил контроль над голосовыми связками. – Черт, черт, черт. Кого опять нелегкая принесла, хотел бы я знать?!

– Вацлав Збигневович, откройте! – крикнул из-за двери голос его телохранителя по прозвищу Белый. – Откройте, Вацлав Збигневович, беда!

– Это не обычный дом, это сумасшедший дом! – простонал Бонифацкий, делая знак Тамаре, чтобы встала. – Самая натуральная богадельня, чтобы я пропал!

Тома неохотно, но одновременно безропотно покинула насиженное место. Бонифацкий, кряхтя и чертыхаясь, спустил босые ноги на пол.

– Чтобы вы все провалились, отморозки проклятые!

– Вацлав Збигневович! – взвыл из-за двери Белый. – Вы тут?!

Да здесь я, б-дь! – взбеленился Бонифацкий, хоть, вопреки бандитскому окружению, предпочитал не употреблять матерных выражений сам и не одобрял, когда сквернословят другие. Впрочем, он не пробовал с ними бороться, потому как был прагматиком. Человек поддается воспитанию до пяти, может быть, семи лет, потом попытки преобразовать в нечто путное заложенную от рождения пустоту – бесполезная трата времени и сил, как выражались в каком-то старом советском фильме, Боник подумал, эта фраза прозвучала в военно-патриотическом боевике «В зоне особого внимания». Там, где еще одному из главных героев, кажется, лейтенанту Виктору Павловичу Тарасову очень нравилось играть в войну. [77] Вероятно, оттого, что он понятия не имел, что вскоре его и других гвардейцев-десантников ожидает совсем не смешная война в Афганистане, а затем, уже постаревших, целая плеяда всевозможных локальных конфликтов и войн на территории бывшего СССР, так что еще наиграются. И он сам, и еще не родившиеся мальчишки.

– Тамара, дай мне какой-нибудь халат или пижаму, что ли! – распорядился Боник. Тома, вскочив, поспешила к платяному шкафу в углу, извлекла оттуда полиэтиленовый пакет с новым банным халатом, с треском разорвала упаковку, помогла ему одеться. Халат оказался вызывающе-ярким, вышитым чем-то вроде золота, в нем Боник показался себе баем из какого-нибудь фильма о басмачах, причем, не обыкновенным баем, а вконец зажравшимся баем, которому совершенно наплевать не только на тяготы, выпавшие на долю простых трудящихся-хлопкоробов, но и на проблемы нукеров из своей свиты. В общем, это была одежда откровенного мироеда, у которого нет ни совести, ни вкуса. Накидывая халат, Бонифацкий брезгливо поморщился:

– Откуда ты эту гадость взяла, а, Тома? Нет, что за дрянь?!

– Это Юлия Сергеевна Леониду Львовичу подарила, – оправдывалась Тамара. – Они такое любят. Оба. То есть, я хотела сказать, любили. Так ведь Леониду Львовичу он теперь без надобности.