Клоун с Осенью в Сердце, стр. 15
Не знаю, как я буду жить. В вашем мире я жить не смог, а в своем я совсем один.
Страна Фантазия
Я могу рассказать и даже показать, как это делается, потому что я бывал в стране Фантазия. Главное — чтобы не было скучно, а потом…
Возьмите, например, что-нибудь самое обыкновенное, ну, скажем, метлу. Теперь повертите ее в руках. Как видите, это уже не метла, а гитара. Теперь вскиньте ее на плечо. Как видите, она уже винтовка. Ваша метла может превратиться в секиру, и тогда вы будете отброшены на пятьсот лет назад. Затем она внезапно становится хоккейной клюшкой и через секунду — плакатом болельщика, поддерживающего любимую команду… Но вот хоккейный матч отгремел и ваша метла уже просто метла, которой пожилой человек, некогда мечтавший, быть может, стать хоккейной звездой, подметает трибуны.
Когда вы справитесь с метлой, возьмите что-нибудь посложнее, например, уличный фонарь… Он умеет превращаться в мечту и уносить далеко-далеко…
Если получится и это, тогда вы можете взять звездное небо, очень похожее на сито, черное сито с неровными дырочками. Просейте сквозь него все ваши фантазии и покажите их друзьям. И если в глазах друзей вы увидите светлые капли грусти от смеха, смешанного с печалью, значит, вы уже…
Однако главное — чтобы не было скучно.
Сказочник
Всю ночь в огромном доме светилось одно окно. За окном жил сказочник (некоторые называли его поэтом); он писал сказки и дарил их людям, потому что без сказок людям живется трудно.
У него на столе лежало много разноцветных карандашей. Страшные сказки он писал черными карандашами, а веселые — красными, желтыми, зелеными, белыми. Но однажды… какой-то злой и неумный человек взял и похитил все эти карандаши. Он оставил сказочнику только черные и белые и, уходя, сказал: «Вот теперь он будет писать так, как надо!»
Долго стоял опечаленный художник у своего опустевшего стола, потом поднял воротник куртки, погасил лампу и вышел.
Он шел, не зная куда. Он медленно шел под дождем по своему городу.
Когда он устал и остановился, к его щеке прилип мокрый березовый листок и он увидел, что листок темно-зеленый, затем он увидел, что асфальт серебристо-серый, горизонт уже светло-голубой, а крыши чистые, черепично-красные.
Он улыбнулся, собрал все эти краски и вернулся домой.
Он снова пишет. Он снова счастлив.
Самая длинная ночь
Это случилось в ночь с 21 на 22 декабря. Ночь была длинная-предлинная. Она стала казаться бесконечной. По городу поползла сплетня, страшнее самой ночи. Ее Гадкое Ползучество Сплетня: «Ночь не кончится… ночь не кончится… ночь никогда не кончится…»
Устало мигали фонари, потрескивали и горбились языки огней. Электричество было на исходе. А кому же тогда светить и гореть, а значит, и сопротивляться…
Был отдан приказ: собраться всем на главном стадионе и обсудить создавшееся положение.
Всем, Всем, Всем… замигало на стадионе световое табло, передавая приказ, и эта весть треском электрических разрядов молниеносно распространилась по городу.
Первыми на стадион прибыли уличные фонари, покачивая головами-лампами, старые и модерновые с так называемым дневным светом, которого они, кстати, сами стыдились и между собой называли покойницким. За ними прискакали модницы — настольные лампы в разноцветных мини-абажурах. Притащились с киностудии огромные «диги», целыми семьями, со своими «бабками» и «бебиками», они трещали и шипели остатками графитных углей, волоча за собой толстые кабели, без которых они никогда и нигде не появлялись. Примчались на стадион автомобильные фары, тараща свои глаза.
А приглашенные все прибывали и прибывали, стадион сверкал и переливался тысячью огней. Кого здесь только не было!
Около главной трибуны примостился маяк, огромный, апоплексически красный от натуги, ведь пришлось тащить с собой на стадион и старуху-башню. С ним рядом — его брат, тоже маяк. С детства его мучила наследственная болезнь маяков — мигание.
Коптила небо неумытая керосиновая лампа, дочь известной в городе керосинки, — ее еще с вечера накачали, — убеждала всех, что она, мол, никогда не изменяла своему примусу, и, мол, взорвался он совсем не поэтому. Карманный фонарик носился по всему полю, путаясь между основаниями и треногами, пока его батарейка не села, и тогда он угомонился. Стеариновая свеча примостилась около военного прожектора, она таяла от любви, обливаясь стеариновыми слезами, а он тупо уставился в небо и молчал: не переносил женских слез. Засиженная мухами шестисвечовая лампочка ругалась на чем свет стоит. Два светофора безуспешно пытались навести порядок, а новые все прибывали и прибывали, не было только вечного огня, но на него никто не обижался, все понимали — он на вечном посту.
Говорили и кричали одновременно, ораторы уже осипли, каждый жаловался на свою беду, кто — на перекаливание волосков, у кого лопнули стекла, уже троих отнесли в медпункт с коротким замыканием.
Только квадратные темно-красные огни из кинотеатров с надписями «вход» и «выход» молчали. Они у себя на работе такого насмотрелись, что их уже ничем нельзя было удивить.
И вдруг в разгар всеобщего волнения на световом табло стадиона вспыхнули первые лучи Солнца! Все стихли.
Медленно после тяжелой борьбы всходило Солнце. Старое доброе Солнце, дружившее еще с Маяковским. Оно не стонало и не паниковало, оно боролось. И победило. И сейчас оно грустно улыбалось, распрямляя свои лучи. И всем стало немного стыдно за свое малодушие. Все стали гаснуть и расходиться со стадиона, давая себе слово всегда бороться до конца.
Утром
— Весна, весна, — раскаркалась старая ворона, — ну что вы все зачирикали! Все равно все состаритесь, и перья выпадут рано или поздно. Как будто осень не придет, и зимы не будет.
— Гм… — хмыкнула старая лошадь и посмотрела на ворону, хотела было сказать, что весна — это зеленые луга, любовь…
Но ее огрели кнутом: когда ты в оглоблях, то не философствуй. И она пошла дальше.
А ворона взмахнула крыльями и опустилась на дорогу к еще теплому завтраку.
Кошка
Кошка с полосатым хвостом сказала Великой Богине: «Пожалуйста, очень прошу, Великая Богиня, ты можешь все, сделай меня женщиной! Мне так этого хочется!»
И Великая Богиня сказала: «Сделать это не трудно, трудно любить, а женщина, если она не умеет любить, перестает быть женщиной».
«Я буду, буду любить!» — поклялась кошка с полосатым хвостом.
«Ладно! — сказала Великая Богиня. — Раз! Два! Три!»
И кошка превратилась в женщину.
Она полюбила. Он был красивый и высокий, и у него были светлые волосы, потому что он был такой высокий, что головой касался солнца.
Он тоже полюбил кошку.
Но когда он хотел ее поцеловать, случилось несчастье. В углу промелькнула мышь!
И кошка забыла, что она уже не кошка, бросилась на мышь и… опять стала обыкновенной кошкой с полосатым хвостом.
А он? Что мог сделать он? Он ушел.
Он был высокий и красивый, и у него были светлые волосы, потому что он был такой высокий, что головой касался солнца.
Долго плакала кошка, но Великая Богиня была неумолима. Она ведь сама была женщина.