Приключения Ибрагима, стр. 21
Предводитель каравана издали заметил его и вглядывался, заслонив рукой глаза от солнца. Узнав верблюда, отбившегося от каравана, он поскакал вперёд, поравнялся с Ибрагимом и схватил верблюда за узду.
— Стой, плут! Как к тебе попал этот верблюд? Хозяин повсюду ищет его! А ну-ка слезай!
— Знаю, что ищет, — спокойно отозвался Ибрагим. — Мы его вместе отыскали. Ведь ваш хозяин Мешади-ага Гуламгусейн из Фирузабада, верно? Да продлит аллах ему жизнь. Он только что расстался со мной, ускакал вперёд, а мне, новому слуге своему, велел ехать на этом верблюде вам навстречу и передать его приказание: пусть караван, не задерживаясь, идёт за ним вон по той дороге.
— Вот тебе на! А нам он велел устроить бивуак и ждать его у ручья под ивами! — в недоумении воскликнул предводитель каравана. — Странно, почему он выбрал ту дорогу? Ведь она ведёт в лес?
— Вот именно к лесу. Мой господин, пока искал верблюда, открыл через лес кратчайший путь в столицу и ускакал вперёд, чтобы окончательно всё проверить. Я вас провожу к нему. Он мне объяснил, где будет дожидаться.
Подъехали остальные всадники, начали о чём-то совещаться, с сомнением поглядывая на Ибрагима.
— Вижу, вы не доверяете мне, — обиженно произнёс Ибрагим. — Оказывается, Мешади-ага был прав, когда говорил: «Ибрагим, мои люди могут тебе не поверить — покажи им этот фирман».
Он достал из кармана бумагу, найденную в хурджине, и подал предводителю каравана. Тот прочитал фирман, почтительно поцеловал его, приложил к глазам.
— Фирман главного визиря, выданный нашему господину на право торговли! — объяснил он громко остальным.
— Да, — важно поддержал Ибрагим. — Хозяин рассказывал, как визирь его уважает. А теперь, после того как он сумел отобрать у этих мошенников крестьян сорок верблюдов съестного...
— Ну, я вижу, ты не лжёшь, — успокоился предводитель каравана. — Ты и в самом деле слуга нашего господина.
И он дал команду всем двигаться прямо к лесу, по пути, указанному Ибрагимом.
В знакомом Ибрагиму уголке леса на дереве сидел дозорный и внимательно наблюдал за приближавшимся караваном. Криком совы он дал знать об этом другому дозорному, а тот, в свою очередь, третьему.
Караван проходил между деревьями, где в густой листве таились вооружённые люди. Ибрагим, ехавший бок о бок с предводителем каравана, чтобы отвлечь внимание стражи, громко запел одну из своих любимых песен.
Стражники, сопровождавшие по обе стороны караван, заслушались. Но пение его услышали и бывшие узники визиря, зашевелились, стали переговариваться в кустах.
Улучив момент, Ибрагим подал знак притаившимся людям — он не сомневался, что его поймут.
— Ты чего размахиваешь руками? — спросил предводитель каравана, устремив подозрительный взгляд на юношу. — Куда ты всё-таки нас ведёшь? Не похоже, чтобы это была дорога к столице.
Ибрагим прервал песню, привстал на верблюде и протянул вперёд руку.
— Во-он туда веду. Видишь, там горит костёр нашего хозяина.
Предводитель каравана пригнулся, чтобы получше разглядеть костёр. Тогда Ибрагим бросился с верблюда прямо на него, крепко схватил его руками и вместе с ним покатился в кусты. Это было сигналом для дозорных. С пронзительными криками они стали прыгать с деревьев на ошеломлённых стражников и погонщиков.
Метались перепуганные кони. Ревели верблюды. С разбегу прыгали на крупы коней люди, выбежавшие из чащи.
В воздухе свистели арканы, падали наземь подхваченные ими всадники. В панике кричали растерявшиеся погонщики. По земле, вцепившись друг в друга, катались предводитель каравана и Ибрагим.
Мужественно сражались бывшие узники и вскоре захватили весь караван. Усевшись на коней и верблюдов, они с весёлым гиканьем погнали к своему лагерю верблюдов с поклажей, стражников и охранников со связанными руками.
Люди и не заметили, как исчез Ибрагим. На вороном коне предводителя каравана он мчался в сторону столицы, радуясь, что сумел помочь голодным, разорённым людям. Но сейчас он очень торопился: как мог он забыть про горькую участь несчастного Ганифы! Кончался четверг, и через несколько часов должна была наступить пятница, день устрашающих публичных казней на площади...
ПРИКЛЮЧЕНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ,
и последнее, после которого, возможно, в жизни Ибрагима никогда уже не произойдёт таких удивительных событий...
Неистово гремели огромные барабаны на главной площади столицы. Пронзительно звучали фанфары. Со всех сторон на площадь стекались люди.
На деревянное возвышение с виселицей посредине поднялся бледный Ганифа со связанными за спиной руками. Вслед за ним — рослый палач, одетый в красное с чёрным. Красное — чтобы никто не заметил на его одежде крови, чёрное — как напоминание о смерти, помощником которой был здесь, на эшафоте, этот не знающий жалости человек.
Волнение людей усилилось при виде измученного Ганифы. Многие увидели в нём своих сыновей и братьев, которых в любую минуту мог отнять и погубить визирь.
В адрес визиря посыпались проклятия. Стражники, держа пики поперёк, оттесняли напирающих людей. Палач набросил петлю на шею Ганифы.
— Ганифа, сын мой! — с рыданием бросился вперёд старик в траурной одежде, который некогда у дворцовых ворот уговаривал Ибрагима не садиться на камень для женихов.
Стражники оттолкнули старика назад.
— Возьмите меня! Убейте меня вместо сына! — умолял старик, хватаясь за острые пики.
И вдруг пронзительно просвистела стрела, перерезала верёвку, Ганифа свалился на помост, поднялся на одно колено и с недоумением, будто после долгого тяжёлого сна, огляделся вокруг.
На вороном коне прямо к эшафоту через толпу пробивался Ибрагим в одежде стражника, размахивая какой-то бумагой.
— Фирман от самого визиря! — кричал Ибрагим, и изумлённые люди молча расступались перед ним.
— По велению главного визиря казнь Ганифы Омар-заде отменяется, и он отпускается на волю! — важно объявил Ибрагим и протянул бумагу палачу.
Тот принял её почтительно, приложил к глазам, потом сделал вид, будто читает. К нему спешил сардар — распорядитель казни, а Ибрагим, пользуясь общим замешательством, увлёк Ганифу с эшафота.
— Скорее, скорее! — повторял он, пробираясь вместе с Ганифой к своему коню. — Пока они не разобрались, в чём дело.
Ибрагим развязал Ганифе руки, усадил его на коня и велел мчаться к лесу, туда, где скрывались остальные беглецы.
Сбрасывая с себя одежду стражника, Ибрагим не обращал внимания на шум и крики, которые поднялись на площади. Он и так знал, о чём мог кричать обманутый сардар: ведь Ибрагим подсунул ему скреплённый печатями фирман визиря, выданный купцу Мешади Гуламгусейну из Фирузабада на право беспрепятственной торговли во владениях падишаха...
Пятница — не только день устрашающих народ казней, но и торговый день. Шумная и пёстрая базарная площадь была битком набита торговым людом. Среди рядов бродили калеки и нищие, собирая скудное подаяние. Ибрагим, пробираясь через толпу, вздрогнул, увидев перед собой высокого слепого старца с седой бородой и всклокоченными волосами, одетого в рубище. Ибрагим сразу узнал в нём несчастного старого падишаха, отца Нурджахан, и отшатнулся в ужасе. Пустые, ещё незажившие глазницы ослеплённого визирем падишаха были неподвижны. Он двигался неуверенной походкой недавно ослепшего человека, но губы его уже привычно повторяли:
— О добрые мусульмане, подайте слепцу ради аллаха милосердного...
Как вкопанный стоял Ибрагим, провожая взглядом этот страшный призрак. Лишь зычный голос прискакавшего на площадь глашатая заставил его очнуться.
— Эй, люди, навострите уши и слушайте! — на весь базар кричал глашатай. — Наш новый падишах, да сохранит аллах ему жизнь, тяжко занемог! Того, кто исцелит его, падишах щедро вознаградит!