Крысоlоvе, стр. 31

ты зачем-то продолжаешь существовать между двух ипостасей – лягушкой и царевной.

и тебя спасти – это от тебя отказаться, заморозить для завтрашнего дня, отойти в сторону. уйти и оставить.

**/**/2008 lina write:

любовь не входит в принятый список жизненных ценностей: семья, дом, здоровье, работа, успех, творчество, деньги, карьера, гендерная востребованность, свобода – и прочее (я плохо разбираюсь в принятых жизненных ценностях, только точно знаю, что любовь в этот список не попадает).

любовь – довольно неприятная штука – она обесценивает весь этот список, но ничего не дает взамен.

я вообще, совсем, совсем о другом. я о том – чем любовь отличается от эгоизма.

любовь – это не собственничество, но и не жертвенность.

я где-то прочла, что эгоист даже позволит другому человеку быть счастливым, если этим счастьем тот будет обязан ему

самопожертвование – это тоже довольно эгоистичная сладость

но любовь – это совсем другое. любовь – это когда ты позволяешь человеку быть счастливым – даже без тебя.

это такая редкость.

и тут вопрос – ради чего ты готова отказаться от любви. и от чего ты готова отказаться ради любви. вопроса два – ответ один: ради любви я готова отказаться от любви.

XXI

В качестве эпиграфа:

Николай Гумилев

«Потом» – наступило довольно скоро, когда выпал уже настоящий плотный снег и укрыл своей белизной все беды и горести. Хорошо начинать новую жизнь – с белого снега. Как новый роман – с белого листа.

Особенно хорошо начинать эту новую жизнь в деревенском старом доме, со скрипящими половицами, с настоящей русской печкой, с морозными узорами на стеклах.

В городе не бывает такой зимы, особенно в Петербурге, где серая мразь и слякоть – и под ногами, и над головами.

А тут белое-белое поле, снег слепит глаза. Все белое и бескрайнее. Пуховые сугробы – похожи на гигантские пирожные меренги. И ослепительно синее небо – куполом.

Крошка Цахес сходил с ума от счастья – взрывая эти сугробы; Виктор с удовольствием бы составил ему компанию – носиться с радостным визгом, падать плашмя, валяться на снегу, зарываться в самую глубь сугроба – и выскакивать оттуда ракетой.

Но эти щенячьи удовольствия стоило оставить на «потом». Сначала надо было заняться хозяйством. Растопить печь, разгрести дорожку от ворот до крыльца, смести паутину из углов дома, который пустовал уже месяц. Дров нарубить, воды натаскать. Виктору чертовски нравилось хозяйничать в Асином доме.

Сама Ася пошла к соседям, которые держали скотину – договориться насчет молока и яиц, они собирались задержаться в деревне подольше, встретить тут и Рождество, и Новый год.

Ася вернулась с трехлитровой банкой парного молока и с медом. Мед был в сотах, гречишный, душистый, темный, практически черный, и когда начало смеркаться – у растопленной печки ужинали – медом и молоком, и свежеиспеченным хлебом, прямо из печи.

Цахес лежал под столом у их ног, березовые дрова в печке уютно потрескивали, тускло светила керосиновая лампа – и было тихо и хорошо, и тепло и сладко.

Как тут пробежала черная тень. Цахес взвизгнул – метнулся белой молнией – схватил верещащую крысу.

Ася вскочила буквально на стол и тоже принялась визжать. Виктор лишь добродушно похохатывал.

– Ну что ты как маленькая...

– Я их очень боюсь, я честно, я очень их боюсь.

– Крысоловки есть?

– Да, на чердаке, сейчас принесу,– Ася осторожно слезла со стола, глядя себе под ноги.– Ну что за чертовщина, по осени всех истребила ведь.

– Запустила ты дом, да, хозяюшка, приезжать надо чаще. Ну, пойдем на чердак.

– Да ладно, я сама, не надо.

– Не боишься? – хитро прищурился Виктор.

– Боюсь,– призналась Ася.

– Ну пойдем вместе, лампу держи, светить будешь!

Чердак был холодный, темный, пыльный, Ася испуганно жалась к Виктору, чуть не запалив ему свитер дрожащим огоньком лампы.

– Что это у тебя руки дрожат, красавица?

Виктор совершенно не боялся крыс. Тот же грызун, что и заяц, только несъедобный. Асины страхи его смешили.

Все на чердаке было покрыто пылью, кроме ярко-алой коробки, которая, похоже, появилась тут совсем недавно.

– А это что? Виктор наклонился к коробке, хотел ее открыть. Ася не пустила:

– Не надо, не трогай, в углу поищи – там крысоловки были.

– А что здесь?

– Так, ерунда, игрушки.

– Какие игрушки? Твои детские?

– Елочные там игрушки, китайские шарики-фонарики. Откуда у меня детские игрушки.

Виктор заткнулся, дальше спрашивать не стал, сам понял, что был бестактен.

Крысоловки нашлись, Ася с Виктором благополучно спустились вниз. Она сказала:

– Надо Цахеса привязать, чтобы он к ним не полез.

В качестве приманки в ловушки был заряжен все тот же свежеиспеченный хлеб.

– Кощунство какое! – буркнул Виктор.– Такое добро – и крысам!

Он вообще ревниво относился к Асиной стряпне. Злился, когда приготовленное ей предназначалось не ему.

Нет, он понимал, что это ее работа, но был ужасно счастлив, что она отказалась от всех новогодних заказов и вечеринок и сказала, что хочет отмечать только вдвоем – только с ним – в этом старом деревенском доме. Ну ладно, когда по работе, но кормить крыс – этим свежим вкусным хлебом – и правда было кощунством.

Крыс за ночь поймалось четверо – по числу ловушек. Днем решили их не заряжать, дать Цахесу похозяйничать.

Ася с утра занималась домом – чистила, мыла, драила, натирала, готовила большой обед, после которого виновато призналась, что устала смертельно – и ей захотелось поспать.

Виктор было двинулся за ней, но она сказала, что так никакого сна не получится, и пусть он себе придумает другое занятие.

Сказала – и тут же уснула.

Виктор подумал-подумал, да и пошел в ближний лес за елкой. Тоже занятие. Елку он нашел сказочную, не слишком высокую, но повышенной пушистости, приволок ее на санках.

В дом ее не понес – ставить решил во дворе. «Надо по весне просто посадить тут дерево, чего каждый раз рубить» – мелькнула у него мысль.

Цахес елку посреди двора не одобрил и попытался атаковать, Виктор ее отчаянно защищал, и пес в итоге смирился.

Пометил только – новое деревце.

Вспомнив вчерашнюю коробку, про которую Ася сказала, что там елочные украшения,– Виктор отправился на чердак.

Никаких игрушек в коробке не было.

Там лежал «Макаров», завернутый в шелковую нежно-персиковую ткань.

И все.

– Ася, что это?!

Ася спала крепко и безмятежно, просыпаться не хотела, бормотала что-то, сонно отпихивалась от Виктора, когда он уже не на шутку начал трясти ее за плечи:

– Скажи мне – что это такое?! Откуда?! Чье?!!

Приоткрыв глаза, Ася увидела ярко-алую коробку – и тут же вскочила. Собранная, колючая, злая – сна ни в одном глазу.

– Это такие у тебя елочные игрушки? – Виктор раскрыл коробку – предъявив Асе ее содержимое.

– А, это...– Ася вдруг усмехнулась, взяла газетный сверток и бережно развернула его.– Ну сам видишь, что это. «Макаров».

Голос у Аси стал другим – звонким, металлическим каким-то.

– Знаешь, есть три вещи, которые идеально ложатся в руку – член, бутылка и пистолет. И слова она говорила – будто чужие. Виктор только повторял:

– Откуда?! Чье?!