Драконы весеннего рассвета, стр. 72

Делать нечего, Гакхан терпеливо отправился дальше. От него не укрылось и то, что маленький отряд разделился. Сначала пришло сообщение из Сильванести,

– оттуда был изгнан зеленый гигант. Циан Кровавый Губитель. Потом с Ледяной Стены пришла весть о том, что Лорана покончила с темным эльфийским магом, Феал-хасом. О «глазах дракона» Гакхан тоже знал все или почти все, – одно Око погибло, а другим завладел тот хилый маг.

Это Гакхан крался за Танисом в продутом ветрами Устричном и навел-таки Темную Госпожу на «Перешон». Что поделаешь, – тут, как и прежде, ему удалось нанести им шах, но не окончательный мат. Однако драконид не отчаивался. Он хорошо знал своего противника и отлично представлял себе, какая великая сила ему противостояла. Ставки были воистину высокие. Высочайшие… Вот с какими мыслями покинул он Храм Ее Темного Величества, где Повелители Драконов уже собирались на свой Высший Совет. Гакхан вышел на улицы Нераки. День догорал, но было еще светло. Солнце клонилось к горизонту, и летучие цитадели более не заслоняли его лучей. Багровый диск висел как раз над горами, заливая кровью снеговые вершины… Человеку-ящеру некогда было любоваться закатом. Его глаза уже обшаривали закоулки палаточного городка. Там было почти пусто

– большинство драконидов нынче вечером сопровождало своих Повелителей. Повелители не доверяли ни Владычице, ни друг другу. В чертогах Богини не раз уже происходили убийства – и, надобно думать, будут происходить впредь.

Вообще-то. Гакхану до этого не было дела. Даже напротив: это значительно облегчало его службу. Он быстро повел своих драконидов по вонючим, замусоренным улочкам. Он мог бы и не ходить с ними лично, но предпочел не рисковать. Любое упущение может кончиться плохо, когда имеешь дело с Богами. К тому же некое чувство отчетливо побуждало Гакхана спешить. Дуновения малозначительных событий определенно начали закручиваться чудовищным вихрем, и он, Гакхан, стоял посередине. Скоро разразится буря, и Гакхану вовсе не улыбалось оказаться на скалах…

– Сюда, – сказал он, остановившись у входа в пивную палатку. Рядом на столбике красовалась вывеска – «Око Дракона», а подле нее – табличка с коряво нацарапанной надписью на Общем: «Драконидам и гоблинам вход воспрещен». Гакхан приподнял замызганную дверную занавеску и немедленно увидел свою жертву. Он откинул занавеску и шагнул внутрь.

Пивнушка встретила их ужасающим шумом. Люди, успевшие порядочно нагрузиться, при виде драконидов начали тыкать в них пальцами и выкрикивать обидные прозвища. Но Гакхан откинул капюшон, прикрывавший лицо, и гам сразу стих. Все узнали подручного Повелительницы Китиары. В вонючей, продымленной таверне воцарилась тяжелая тишина. Люди со страхом косились на драконидов и сутулились над своими кружками. Каждый старался привлекать к себе поменьше внимания… Блестящие черные глаза Гакхана быстро обежали толпу.

– Вон тот, – указал он своим воинам на одного из пьяниц, навалившегося на стойку. Двое драконидов мигом подхватили одноглазого капитана, и тот, несмотря на хмель, перепугался отчаянно.

– Наружу, – распорядился Гакхан.

Не обращая никакого внимания на мольбы и протесты недоумевающего капитана, а также на злобные взгляды и невнятные угрозы толпы, дракониды выволокли воина наружу и потащили его за палатку, Гакхан не торопясь последовал за ними.

Бывалые стражники живо привели капитана в состояние, пригодное для членораздельной беседы. Его хриплые вопли наверняка отбили аппетит у многих постояльцев «Ока Дракона», но, так или иначе, вскоре он был вполне способен отвечать на вопросы.

– Сегодня после полудня ты арестовал офицера. За дезертирство. Припоминаешь?

Капитану пришлось сегодня иметь дело со множеством офицеров… Он человек занятый, а они все так похожи… Гакхан кивнул своим драконидам, и они снова взялись за дело.

Капитан взвыл от боли. Да, да!!! Он припомнил!!!.. Только там был не один офицер, а два…

– Два? – у Гакхана загорелись глаза. – Опиши второго!

– Человек… Здоровый такой… Ужас какой здоровый, латы чуть не трещали. Они вели пленников…

– Пленников? – раздвоенный язык так и заметался в зубастой пасти Гакхана.

– Опиши!

Капитан с готовностью повиновался.

– Женщина, рыжая такая, титьки как у…

– Дальше! – рявкнул Гакхан. Его когтистые лапы дрожали. Он зыркнул на сопровождающих, и те еще разок как следует тряхнули капитана. Всхлипывая и захлебываясь словами, одноглазый принялся описывать остальных.

– Кендер, говоришь? – повторял Гакхан. Ему не стоялось на месте от возбуждения. – Продолжай! Как-как? Седобородый старик?.. – Он озадаченно замолчал. Неужели старый маг? Нет, вряд ли они взяли бы старого, впавшего в детство дурня на такое важное и невероятно опасное дело. Но если не он, тогда кто? Какой-нибудь случайный попутчик?.. – Поподробнее о старике!

–велел Гакхан капитану.

Одноглазый лихорадочно рылся в памяти, затуманенной винными парами и болью. Старик… Ничего особенного… Белая борода…

– Сутулый? – нетерпеливо подсказывал Гакхан.

Нет, не сутулый. Высокий, широкоплечий… Голубоглазый… Странные такие глаза… Капитан готов был потерять сознание. Гакхан сгреб его за шею и хорошенько сдавил.

– Глаза!

Капитан с немым ужасом смотрел на драконида – Гакхан медленно выдавливал из него жизнь. Потом он с трудом прохрипел несколько слов…

– Молодые глаза! Слишком молодые глаза! – в восторге повторил Гакхан. – Где эти люди?

Выслушав ответ капитана, он с силой отшвырнул одноглазого прочь. Раздался треск.

Вихрь набирал силу. Гакхан чувствовал, как его возносит все выше.

Одна-единственная мысль била драконьими крыльями у него в мозгу. Покинув палаточный городок, Гакхан кинулся со своими подручными прямиком в храмовые подземелья… Вечный Человек! Вечный Человек! Вечный Человек!..

7. ХРАМ ВЛАДЫЧИЦЫ ТЬМЫ

– Тас!

– Отвяжись… Больно…

– Знаю, Тас, но ничего не поделаешь, надо. Открой глаза, Тас! Пожалуйста!..

Назойливый голос, полный страха, немного разогнал болезненный туман, окутавший сознание кендера. Какая-то часть его разума буквально криком кричала, требуя, чтобы Тас немедля очнулся. Другая же часть стремилась соскользнуть обратно в темноту. Правду сказать, там, в темноте, было мало хорошего, но все-таки там не было боли, которая, он знал, только и дожидалась момента, чтобы…

– Тас! Ну Тас же!..

Чьи-то руки трепали его по щекам. Голос, сиплый от сдавленного ужаса, продолжал шептать его имя. И кендер понял, что выбора у него не было. Хочешь не хочешь, приходи в себя, и точка. А кроме того, добавляла беспокойная часть его рассудка, если будешь валяться – как раз и пропустишь что-нибудь интересное!

– Благодарение Богам… – выдохнула Тика, когда Тассельхоф наконец-то широко открыл глаза и уставился на нее. – Как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, премерзко, – хрипло ответил Тас, пытаясь приподняться и сесть. Как он и предвидел, боль только этого и дожидалась. Она выскочила из какого-то темного угла и накинулась на него. Тас со стоном схватился за голову.

– Бедненький… – Тика погладила его по волосам.

– Я знаю. Тика, ты хочешь как лучше, – ответил страдалец, – но можно тебя попросить… Не надо меня гладить. Меня от этого точно гномы молотками… Тика поспешно отдернула руку. Кендер огляделся по сторонам, насколько вообще это было возможно с одним глазом – второй заплыл наглухо.

– Где это мы?..

– В храмовых подземельях, – негромко ответила Тика. Тас, сидевший с нею рядом, чувствовал, что ее так и трясло от страха и холода. Оглядевшись, он сразу понял причину: его и самого передернуло. С тоскою припомнил он добрые старые времена, когда слово «страх» ему было неведомо. Ему, кендеру, следовало бы теперь с ума сходить от восторга и любопытства. Он ведь оказался в совершенно незнакомом месте, причем наверняка полном потрясающих диковин, только и ждущих, чтобы их оценили… Но теперь он знал, что здесь таилась также и смерть. Смерть и страдание. Слишком многим уже довелось их вкусить. Мысли его невольно обратились к Флинту, Стурму, Лоране… Что-то переменилось в нем. Никогда уже он не будет таким, как остальные его соплеменники. Он познал горе, а с ним и страх: страх не за себя – за других. За тех, кого он любил. И Тас непоколебимо решил: лучше уж он погибнет сам, чем позволит умереть еще кому-нибудь, кто был ему дорог.