Наследие Темного Меча, стр. 26

Элиза побежала вниз по склону холма. Её юбки развевались, шляпка снова сдвинулась назад, и по плечам рассыпались великолепные кудрявые волосы.

Я думал об Элизе, даже когда она исчезла из виду. Я помнил каждое её слово, каждое выражение её лица, каждую ноту её голоса. Но я ещё не влюбился. Пока. Ну, может быть, влюбился совсем чуть-чуть. До нынешнего времени я встречался с несколькими женщинами — с некоторыми серьёзно, по крайней мере, мне так казалось, — но никогда ещё не чувствовал себя с женщиной так свободно и раскованно. Я попытался понять, в чём тут дело. Необычные обстоятельства нашего знакомства, удивительная открытость этой девушки и очаровательная манера открыто высказывать свои мысли. Может быть, довольно было того, что мы оба родились в одном и том же мире. А потом мне в голову пришла крайне странная мысль.

Мы встретились не как чужие, незнакомые люди. Где-то, когда-то наши души уже знали друг друга.

Я улыбнулся этой невероятной романтической мысли, но моя улыбка получилась несколько натянутой — я вспомнил видение, в котором Элиза была королевой, а я — всего лишь одним из заурядных усердных каталистов.

Отмахнувшись от таких глупых мыслей, я принялся наслаждаться прекрасными видами. Я видел, что раны, нанесённые земле Тимхаллана войной, пожарами и землетрясениями, начинали заживать. На пепле сожжённых деревьев вырастали молодые побеги. Трава скрыла рваные шрамы, изрезавшие землю. Неутомимый ветер сглаживал острые изломы скал.

Здесь царили тишина и спокойствие. Не ревели в небе реактивные самолёты, не грохотала музыка из телевизоров, не завывали сирены. Кристально чистый, прозрачный воздух пах травами, цветами и далёкой грозой, а не бензином и соседским обедом. Сидя здесь, на невысокой каменной ограде овечьего загона, я почувствовал себя невероятно умиротворённым и счастливым. Я представлял, как Джорам, Гвендолин и Элиза живут здесь, читают книги, работают в саду, ухаживают за овцами, прядут и ткут шерсть. Я представил здесь себя самого, и моё сердце внезапно заныло от щемящей тоски по такой простой и безмятежной жизни.

Конечно же, я воспринимал все слишком романтично. Я намеренно упускал из виду тяжёлый каждодневный труд и изолированность от мира. Земля была вовсе не таким ужасным местом, какое я вообразил для контраста. И там тоже была своя красота, как и здесь.

Но какая красота останется у всех нас, если хч'нив сомнут нашу оборону, доберутся до нашей планеты и опустошат её, как опустошили другие миры? Если могущество Тёмного Меча действительно поможет победить враждебных чужаков, то почему бы Джораму его не использовать? Может быть, именно к такому решению и пришёл Сарьон?

Я раздумывал и мечтал, сидя на ограде овечьего загона, и смотрел на Элизу, которая шла по холму — яркое светлое пятнышко на фоне зеленой травы. Я видел, как она встретилась со своим отцом. С такого расстояния было не разглядеть, но я хорошо представлял, как он всматривается в то место, где я сидел. Несколько долгих мгновений они стояли на месте и разговаривали. Потом оба принялись собирать овец и погнали отару вниз по склону холма, к загону.

Внезапно каменная стена, на которой я устроился, показалась мне очень холодной и слишком жёсткой.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Элиза и её отец пошли к дому, гоня перед собой овец. Я следил за ними, пока они приближались. Отара ползла по зеленому холму, словно гигантская шерстяная гусеница. Джорам шагал позади. Он то и дело взмахивал пастушьим посохом, направляя отбившихся овец обратно в стадо. Элиза помогала ему, бегая вокруг отары и размахивая шляпой. Я ничего не понимал в овцах и не знал, правильно делает Элиза или нет. Но в тёмных глазах отца, когда он смотрел на дочь, искрились радость и нежность — это было заметно даже на расстоянии.

Однако радость в глазах Джорама заметно померкла, а потом и вовсе угасла, когда он посмотрел на меня. Под его пристальным взглядом мне стало неуютно.

Овцы с громким блеянием прошли мимо меня, обдав запахом мокрой шерсти. Я отошёл в сторонку, стараясь не мешать Джораму работать. Мне было очень неловко, и я не раз пожалел, что пришёл сюда.

Поднимаясь по склону холма, Джорам внимательно оглядел меня с головы до ног. Но когда он поравнялся со мной и я начал кланяться, приветствуя его, Джорам вдруг отвёл взгляд в сторону и больше на меня не смотрел. Его лицо стало застывшим и неподвижным, как каменная маска.

Пока он работал в овечьем загоне, не обращая на меня ни малейшего внимания, я с интересом рассматривал его — человека, чью историю жизни описал в своих книгах.

Джораму было далеко за сорок, а из-за серьёзного, хмурого выражения лица он казался ещё старше. Постоянно работая на открытом воздухе в резком и переменчивом климате Тимхаллана, он загорел и стал очень смуглым, его лицо обветрилось и покрылось глубокими морщинами. Его чёрные волосы были такими же густыми и роскошными, как у дочери, но в них виднелись седые пряди.

Он по-прежнему был сильным и мускулистым, это крепкое, прекрасно сложенное тело могло бы принадлежать олимпийскому атлету. Но на лице время безжалостно оставило свои следы — отметины горя и печали, которые не смогли изгладить даже последующие, более счастливые годы.

Не удивительно, что Джорам старался меня не замечать и, наверное, желал всем сердцем, чтобы я куда-нибудь испарился. А ведь он даже не знал, какое зловещее известие мы принесли. Хотя, наверное, догадывался. Моё появление было для Джорама приговором.

Овец благополучно загнали за ограду и напоили. Элиза взяла отца за сильную, мозолистую руку и попыталась подвести ко мне. Джорам отнял руку — не грубо, он никогда не повёл бы себя грубо или резко со своим дражайшим сокровищем. Но он ясно дал понять, что не желает нашего с ним общения. Особенно он не хотел, чтобы нас к нему толкала Элиза.

Я не мог винить или осуждать его за это: ведь я и сам чувствовал себя виноватым, как будто это все случилось из-за меня. У меня слезы подступили к глазам, так сочувствовал я человеку, чью идиллическую жизнь нам суждено было разрушить.

Я поспешно проглотил слезы, не желая показывать свою слабость.

— Папа, — сказала Элиза. — Это Ройвин. Он почти сын для отца Сарьона. Он не может говорить, по крайней мере говорить вслух. Но его глаза рассказывают целые книги.

Она улыбнулась, поддразнивая меня. Эта улыбка и её красота — Элиза раскраснелась от бега, кудрявые волосы слегка растрепались на ветру — ничуть не помогали мне сохранять хладнокровие. Очарованный Элизой, восхищённый Джорамом, угнетённый чувством вины, я почтительно поклонился, радуясь возможности спрятать лицо и хоть немного взять себя в руки.

Это было совсем не легко. Джорам не приветствовал меня ни единым словом. Когда я выпрямился, то увидел, что он стоит, скрестив руки на груди, и смотрит на меня с глубоким неудовольствием, нахмурив густые чёрные брови.

Холодность и мрачная неприязнь Джорама пригасили свет, который излучали глаза его дочери. Элиза растерялась и неуверенно переводила взгляд с отца на меня и обратно.

— Папа, — мягко сказала она, — что с тобой? Ройвин наш гость. Он прибыл с самой Земли, чтобы увидеться с нами. Будь с ним поприветливее.

Она ничего не поняла, да и не могла понять. Я поднял руку в знак возражения и слегка покачал головой, пристально глядя на Джорама. Если правда то, что сказала Элиза, и мой взгляд так красноречив, можно надеяться, что Джорам распознает в моих глазах понимание. Возможно, так и было, но он всё равно не заговорил со мной, а отвернулся и начал подниматься по лестнице, вверх по склону холма. Но прежде, чем он отвернулся, я успел заметить, что его мрачное настроение слегка развеялось и сменилось глубокой печалью.