Вглядываясь в солнце. Жизнь без страха смерти, стр. 39

Рассеивание страха смерти

Чтобы начать работу со страхом смерти Марка, я попросил его, как и героев предыдущих историй, рассказать, что именно больше всего пугает его в смерти. Ответ Марка отличался от ответов других пациентов: «Все, чего я не сделал в жизни», «Хочу увидеть продолжения историй», «То, что меня нигде нет». Марк боялся за свою дочь, беспокоился о том, как она справится со своей жизнью без него. Я воздействовал на страх, объяснив его иррациональную природу и указав Марку на то, что он проецировал на дочь собственные проблемы (в отличие от самого Марка, его дочь жила в полной и любящей семье). Я полностью поддержал его решение преподнести дочери своеобразный подарок — подать ей пример того, как человек может хладнокровно встретить смерть. (В предыдущей главе я рассказал о группе, участники которой приняли такое же решение.)

Слова и действия психотерапевта

Наш сеанс я начал с того, что сообщил Марку о пациенте, которого к нему направил. Практически все преподаватели психотерапии крайне скептически относятся к установлению таких двойных отношений, то есть к любым отношениям, выходящим за рамки чисто профессиональных. Мой поступок был довольно рискованным: могло случиться так, что желание угодить мне помешало бы Марку полностью отдаться работе с тем пациентом. Могло оказаться, что в психотерапевтические отношения были бы вовлечены трое: Марк, пациент и мой «призрак», витающий в кабинете и влияющий на слова и ощущения Марка.

В самом деле двойные отношения обычно не работают на успех терапевтического процесса, однако в той ситуации я решил, что потенциальная отдача компенсирует незначительный риск. Еще до того, как Марк стал моим пациентом, я присутствовал на занятиях группы, которую он вел, и нашел его компетентным специалистом. Более того, за последние годы он провел несколько стабильно эффективных курсов терапии с пациентами, которых я к нему направлял.

Когда в самом конце сеанса Марк поделился своими самоуничижительными мыслями и уверенно предположил, что и я крайнего низкого о нем мнения, я нашел очень убедительный контраргумент. Я напомнил Марку, что только что направил к нему пациента. Мой поступок был бесконечно красноречивее любых моих уверений. Таким образом, действия психотерапевта гораздо эффективнее, чем его слова [52].

Обращение к «здесь и сейчас»

Отметьте для себя два момента, когда я погружался в «здесь и сейчас». Марк начал сеанс, сказав, что, «как обычно», по дороге ко мне он погрузился в сладкие грезы о своей пациентке по имени Руфь. Этот комментарий, безусловно, косвенно указывал на наши с ним отношения. Я запомнил его и чуть позже спросил, почему он поддается своей одержимости именно по дороге ко мне на сеанс.

Потом Марк задал мне несколько вопросов о моем страхе смерти и о моих детях, и я ответил на них, но при этом поинтересовался, что Марк думает о своих вопросах и моих ответах. Терапия — это сменяющие друг друга взаимодействие и размышление об этом взаимодействии. (Я еще остановлюсь на этом, когда буду развивать свои идеи по поводу «здесь и сейчас».) Наконец сеанс с Марком иллюстрирует синергию идей и отношений: на этом сеансе, как и на большинстве других, были задействованы оба фактора.

Максима Теренция и самораскрытие психотерапевта

Теренций, римский комедиограф II века до нашей эры, — автор афоризма, крайне полезного для работы психотерапевта над собой: «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо».

В конце сеанса Марк собрался с духом и задал мне вопрос, который долго держал в себе: «Как вы, психотерапевт, расцениваете всю эту историю с Руфью?» Я проявил эмпатию, сказав, что время от времени и мои пациенты пробуждали во мне сексуальное влечение. Я добавил, что это справедливо и для всех других психотерапевтов, которых я знаю.

Марк задал довольно щекотливый вопрос, но, услышав его, я решил руководствоваться афоризмом Теренция, вспомнил собственные переживания по сходному поводу и поделился ими. Каким бы отвратительным, жестоким, запретным и чуждым вам ни был опыт пациента, вы всегда сможете найти в своей памяти подобные моменты, если, конечно, готовы погрузиться в собственную тьму.

Начинающим психотерапевтам я посоветовал бы использовать аксиому Теренция в качестве мантры. Это не даст им забыть о том, что их пациент — прежде всего человек, а кроме того, поможет обнаружить сходные переживания внутри самих себя, что, в свою очередь, будет способствовать подлинной эмпатии. Афоризм Теренция особенно полезен в работе с пациентами, страдающими страхом смерти. Если вы хотите добиться полноценной терапии с такими пациентами, вам придется открыться навстречу собственному страху смерти. Я вовсе не хочу сказать, что это легко, тем более что ни одна учебная программа не готовит психотерапевтов к такому виду работы.

В течение последующих десяти лет мы с Марком провели два кратких терапевтических курса, связанных с рецидивами страха смерти. Один был вызван смертью его близкого друга, второй — перенесенной им самим операцией по удалению доброкачественной опухоли. В обоих случаях улучшение последовало уже после нескольких сеансов. Наконец Марк почувствовал себя в силах работать с пациентами, которые подверглись химиотерапии и начали испытывать страх смерти.

До этого момента я из педагогических соображений отдельно рассказывал о роли идей и роли взаимоотношений с пациентом. Но пришла пора вновь объединить их.

История Патрика: всему свое время

Вначале основополагающая аксиома: идеи эффективны только тогда, когда существует прочный терапевтический союз. Примером может служить моя работа с Патриком, которая осложнилась из-за того, что я ошибочно пытался использовать идеи раньше, чем был установлен прочный терапевтический союз.

Патрик, 52-летний пилот, посещал меня на протяжении двух лет, хотя и нерегулярно, так как его международные полеты осложняли составление графика. Когда его на полгода перевели на работу в офис авиакомпании, мы решили воспользоваться этим временем и встречаться еженедельно.

Как большинство пилотов авиалиний, Патрик тяжело переживал кризис, недавно разразившийся в этой сфере. Авиакомпания вдвое сократила его заработную плату, поставив под сомнение пенсию, ради которой он работал в течение тридцати лет. Кроме того, он был вынужден проводить в полетах столько времени, что нарушение суточных ритмов и расстройство биоритмов ослабили его организм и привели к серьезным нарушениям сна. Картину усугублял несмолкающий звон в ушах — издержка профессии, с которой медицина ничего не могла поделать. Его авиакомпания не только не желала брать на себя ответственность за все эти проблемы, но и, по словам Патрика, вынуждала своих пилотов летать еще больше.

С какой целью он обратился ко мне? Хотя Патрик по-прежнему любил летать, он понимал, что пошатнувшееся здоровье вынуждает его искать новое занятие. Но еще больше Патрика беспокоили отношения с его подругой Марией — последние три года они были лишь сожителями, не более того. Он хотел либо наладить отношения, либо прервать их и разъехаться с ней.

Терапия продвигалась медленно. Я безуспешно пытался установить с ним прочный терапевтический союз, но Патрик был капитаном авиации и привык «командовать парадом». Тем более что его военная подготовка приучила его быть крайне осторожным, если речь шла о том, чтобы признаться в своих слабостях. Более того, у него была причина соблюдать осторожность: любой психиатрический диагноз мог привести к отстранению от полетов или даже стоить ему сертификата пилота воздушного транспорта и, следовательно, работы. Из-за всех этих сложностей Патрик держался на наших сеансах отстраненно. Я не мог «достучаться» до него. Я знал, что он никогда не предвкушал будущих сеансов и не вспоминал о терапии в промежутках между нашими встречами.