Магический кристалл, стр. 35

Он еще долго ходил за арварами, пугая их и приводя в бешенство, но потом, отторгнутый собратьми, взял свой посох и один пошел в полуденную сторону. Люди же увидели, что огонь быстро удаляется и превращается в Згу, а со всех сторон подступает мрак, спохватились и пошли за этой малой искрой, ибо в тот час не было в мире иного света …

Горислав Великий и все иные города парусья готовились к таржищу – древнему семидневному празднику совокупления земли и неба, который случается раз в сорок лет. На всех холмах вокруг стольного града были выложены островерхие горы облитых смолой и горицей дров, на поле, где справляли тризну, построены снаряды для состязаний и уже подняты из погребов бочки с медами, винами и пивом. Опасаясь пожаров, таржище обычно справляли вне города, однако на сей раз приготовления шли и на вечевой площади, поскольку этот праздник совпал с другим: Князь и Закон русов Путивой отдюжил первые двенадцать лет на варяжском престоле и потому расы-скоморохи собирались устроить потешное вече, для чего каменную колокольню украсили тканями, морскими звездами и дубовыми желудями, а сам колокол обрядили в одежды государя. Уже завтра рано поутру он должен был зазвонить призыв к огню, и весь Горислав жил в предвкушении таржества, когда приносят в дар хлеб-соль, олицетворяющие совокупление земли и солнца, а на холмах возжигают костры и открывают веселые игрища, состязания, потешные поединки и морские сражения.

Дворец Путивоя был полон гостей, ибо в стольный град съехались сыновья князей из всех семидесяти семи городов парусья, чтоб попытать счастье в жениховых играх и добыть себе самую прекрасную невесту: по обычаю, таржище заканчивалось свадьбами. Девы, коим подошел срок замужества, съезжались обыкновенно в канун праздника, а то и в первый его день, дабы заранее не являть свою красу, и непременно под покровом ночи и под охраной ближних родственников, которые выстраивали возле стольного града стан из веж и шатров, окружали его телегами и стерегли невест так, как не стерегли сокровища. И только Закон был вправе подняться на любой корабль или войти в стан, взглянуть на деву и убедиться, здорова ли она, созрела ли годами, чтоб выходить замуж. Нетерпеливые женихи, зная об этом, досаждали Путивою, выспрашивая, у кого краше невеста, или, отыскав себе заделье, круглыми сутками гарцевали на лошадях вдоль дорог, морских и речных пристаней, желая еще до показа высмотреть себе суженую, а потом прознать, откуда она родом, достойны ли родители и какое приданое можно получить. Особо любопытные рядились в расов, брали забавы и проникали в станы сухопутных варягов и на корабли, иные же, дерзкие, прикидывались мытарями, заходили на судно будто бы взять пошлину, и если невеста нравилась, бывало, что воровали ее, а то и вовсе захватывали вместе с родичами и кораблем.

Накануне таржища к пристаням Горислава Великого подчаливало много девичьих судов, а некоторые, осторожные, вставали в пяти верстах от берега в надеже, что женихам не захочется непроглядной осенней ночью купаться в ледяной воде – по обычаю, всех застигнутых озорников бросали за борт. Но среди отважных женихов нашелся бесстрашный морской варяг именем Сивояр, любивший похвастаться своей удалью, который дождался темной полуночи, на утлой лодчонке добрался до кораблей, стоявших на якорях, и по якорному канату поднялся на первый попавшийся. Ватажников и родичей нигде было не видно, да в кромешной тьме он ничего толком рассмотреть не мог, огней же на палубе обычно не зажигали, однако сразу показалось, что хорс больно уж велик. А когда Сивояр отыскал вход в корабельное укрытие, полагая, что там сокрыта невеста, и попробовал отворить дверь, почуял неладное: сколько ни прыгал, не мог достать ручки – так высоко была. Только тут варягу пришло в голову, что судно не простое, скорее всего, исполинское, которые приходилось видеть на морских отмелях, где они догнивали по многу лет. И только подумал об этом, как дверь распахнулась и вырос перед храбрецом великан, в четырежды выше его. Хорошо, что с такой высоты не видать ничего, а то был бы Сивояру и праздник, и женитьба! Затаился он, поглядел, как его лодку уже на палубу вытаскивают, не стал ждать, когда и самого найдут, улучил мгновение и обратным ходом к борту, оттуда уж в воду да скорее вплавь к берегу.

К Путивою же в канун таржища прибежали дикопольские волхвы перунова братства и сказали, что было им откровение – услышали голос небесный, изрекший:

– Если государь желает власти над варягами, а не своей скорой гибели, пусть смирит их вольный нрав этой плетью!

И упала с неба суровая плеть о семи колен на золотых кольцах и золотой же цепью вместо ременного запястья – царская плеть, называемая арапником, ибо сделана была в арапской стороне. Выслушал Князь и Закон волхвов, принял от них плеть и назад отослал, в Дикополье – так теперь называли пустующие полуденные земли, откуда были согнаны скуфы. Сам же остался в глубоких раздумьях, сомнениях и с предчувствием худым, леденящим: много ведали знаков власти по берегам полунощных морей, только вот плети никогда не знали и не вкушали ее даже кони варяжские.

Верить, не верить полуденным волхвам? Повиноваться принесенному ими откровению или пренебречь и послушать своих полунощных, которые говорят: ничто не грозит престолу и государю, ибо правит он по справедливости.

Дикопольские волхвы хоть и принадлежали к перунову братству и ставили храмы громовержцу, однако называли их еще православными, поскольку они славили Пра – небесный животворящий огонь, и поклонялись огню земному. А еще были известны своим чудотворством и властью над живым миром, подчиняя себе диких коней, свирепых степных туров и перелетных птиц. И никто не мог уличить этих волхвов ни во лжи, ни в злодействе, ни, тем паче, в заговоре против государя парусья. Коль принесли православные плеть и наказ божий, знать, и впрямь открываются им небеса и благоволят боги, а им сверху видны и полунощные земли, где живут вольные варяги, править коими морока и пытка великая.

Путивой хоть и был Законом и двенадцать лет назад выкликнули его Князем, но чуял, как мало власти в его руках, да и та, что есть, с годами утекает, так что на следующую дюжину вряд ли что останется. Дабы отнять престол у племени Гориславова, когда-то он сам призвал русов вспомнить о былых обычаях и нравах, а ныне пожинал плоды своих же слов, ибо все чаще и чаще своенравные варяги не повиновались ему, говоря, мол, правишь ты не как в Предании сказано, а по своей воле и не ведаешь ты из конных истин, хотя и стоишь за коном. Иной раз такую свару учинят прилюдно, на площади, что сраму не оберешься, и если прежде можно было смирить особо ретивых тем, что отнять, например, сволочной либо мытарский промысел, принадлежащий казне государевой, то ныне и этого перестали бояться. Стоит лишь пригрозить новым налогом или пошлиной, так норовят в вечевой колокол ударить, а то вовсе бросают ремесло, сбиваются в ватаги и идут за добычей в ромейские пределы. А с нее по обычаю и сотой доли не взять, поэтому самовольники живут себе потом припеваючи, удержу не знают в своих хотеньях, и ничем уже с ними не сладить.

С этими тяжкими думами и оказался Путивой в канун своей первой дюжины власти и праздника таржища. Весь день он ходил от корабля к кораблю, от вежи к шатру, взирая на невест и по обычаю одаривая их хлебом-солью, но и юная красота не взбодрила старого сердца. Слух о том, что на море у Горислава Великого стоит исполинский хорс, донеслась до его ушей скоро, в ту же ночь под утро, ибо на причале поднялся переполох, перешедший во дворец, где гостили женихи-княжичи. Князь и Закон велел привести к нему незадачливого Сивояра, и тот, дрожа от холода, слово в слово пересказал все, что и молва донесла. Бояре посмеялись над ним, дескать, почудилось тебе в темноте да от страха, и стали Путивоя утешать, дескать, нет более исполинов по всему парусью, слышно, даже бессмертная Вещеслава по своей воле отправилась на тот свет. Да не отогнали тоску, вдруг схватившую за горло: ко всему прочему засвербила, вгрызлась в голову давняя и опасливая мысль, что это Космомысл на праздник пожаловал, но не веселиться будет, а престол отнимать.