Трагедия диких животных, стр. 32

Оба, и лепидосирен-карамуру, и протоптерус, похожи на угрей, чешуя у них очень мелкая (у неоцератода – помните? – крупная!), хвост дифицеркальный, а вместо грудных и брюшных плавников – гибкие, тонкие «усы». Оба живут в заросших травой и водорослями болотистых заводях, которые часто наполнены водой только в периоды дождей. Но наступает засуха, и вода уходит. Речные старицы и болота пересыхают, и, чтобы не погибнуть, рыбы, которых природа кроме жабр наделила и легкими, зарываются в ил и впадают в спячку, как медведь в берлоге. Но методы спасительного «консервирования», к которому они прибегают, чтобы уберечь себя от гибели, у двоякодышащих кузенов разные.

Протоптерус, забравшись в норку, вырытую в иле, окружает себя пенной слизью. Из слизи и слипшейся с ней грязи вокруг рыбки образуется скорлупа (с дыркой для воздуха, которым рыба теперь дышит) {63}. Скорлупа плохо пропускает влагу, и протоптерус в этой капсуле, словно под стеклянным колпаком, спокойненько спит себе всю засуху. Когда вновь польют дожди и размокнет ссохшийся камнем ил, протоптерус вылезает из скорлупы. Дожди «размачивают» и саму рыбу, потому что рыба во время спячки сильно высыхает, теряет в весе в… два? три? четыре раза? В десять раз! Напитав свои ткани водой, протоптерус, извиваясь, плывет у самого дна. Проголодался: ищет лягушек и улиток, раков и водяных жуков – свою любимую добычу.

Раньше думали, что и лепидосирен, зарывшись в ил, тоже окружает себя слизью. Но, когда более внимательно исследовали его норки на дне пересохших болот, убедились, что лепидосирен «консервирует» себя совсем иначе, чем его африканский собрат.

Лепидосирен (не забудьте – это всего только рыба!) строит искусную крышу у себя над головой. Скатывает ил в круглые комочки и укладывает их над норкой (как он это делает, никто, кажется, еще не видел). В промежутки между «ядрами» земляного наката в сырое подземелье, где спит в анабиозе {64} чудо-рыба с легкими, легко проникает воздух.

Если земля, иссушенная зноем, теряет последние капли влаги даже и там, в глубине под толстой коркой затвердевшего ила, где лежит, свернувшись, лепидосирен, рыба, пробудившись, зарывается еще глубже. Но прежде чем снова уснуть, строит над головой из шаров-кирпичей еще одну пористую крышу, этажом ниже первой. Если иссушающий зной доберется и туда, рыба с легкими копает ил глубже и снова отгораживает себя от мира решеткой из глиняных ядер.

Самцы двоякодышащих рыб Америки и Африки о потомстве своем заботятся не менее ревниво, чем прославленный морской конек – самый примерный в рыбьем царстве отец. Икру, отложенную самками в ямках на дне (у лепидосирена в норках), они бдительно стерегут, смело кидаясь на врагов. А так как рыбы они злые и крупные, враги предпочитают держаться подальше от двудышащих отцов.

Американец лепидосирен и африканец протоптерус, рыбы-уникумы, разделенные океаном, – близкие родственники. Ихтиологи, исследовав их, объединили и того и другого в одно рыбье семейство. Но двоякодышащий австралиец, открытый Форстером и описанный Крефтом, представляет в системе зоологической классификации другое семейство, потому что и внешностью своей и повадками не совсем похож на заморских сородичей {65}.

Он в большей степени вегетарианец, чем они: верный традициям предков, ест и растения, от которых другие двоякодышащие рыбы теперь отказываются. Свою очень крупную икру неоцератоды откладывают не в норках и ямках на дне, а каждую икринку в толстой студенистой оболочке по отдельности прикрепляют к подводным растениям. И главное – в засуху, когда родные их реки пересыхают, неоцератоды не закапываются в ил. Рыбы просто собираются в лужах и дышат здесь своими легкими, так как в обмелевших ручьях кислорода им всем не хватает. Они ползут туда, где под густым покровом кустов сохранились капли влаги, где тень и не так палит солнце, и лежат там без движения. И дышат, и дышат. И ждут дождей. Но долго, конечно, так продержаться не могут. В большие засухи много неоцератодов погибает. Поэтому (и еще потому, что они очень вкусные) эти рыбы сейчас очень редки, уцелели, лишь в реках Бенет- и Мэри-Ривер.

Филогенез в онтогенезе

К тому времени, когда бочка с солеными неоцератодами попала с Бенет-Ривер в Сиднейский музей, Эрнст Геккель и Фриц Мюллер уже сформулировали свой знаменитый биогенетический закон: филогенез повторяется в онтогенезе. Эти несколько слов значат очень много. Филогенезом биологи называют вековую эволюцию растений и животных. А онтогенезом – эмбриональное и послеэмбриональное развитие каждого отдельного организма.

Так вот, согласно биогенетическому закону, всякое животное, развиваясь от яйца до новорожденного, в ускоренном темпе проходит основные стадии эволюции своего вида, за несколько недель повторяя в общих чертах узловые фазы филогенетического метаморфоза, длившегося сотни миллионов лет. Вот почему зародыши птиц, лягушек, рыб, зверей и людей на определенных этапах развития похожи друг на друга.

Человеческие зародыши в возрасте нескольких недель ясно свидетельствуют о том, что дальние наши предки когда-то были… рыбами. В этом юном возрасте шеи зародышей всех людей наделены жаберными щелями, с которыми акулы до сих пор не желают расстаться.

Нам они совершенно не нужны, эти щели, и, появившись на время, как древний бесполезный атавизм, потом навсегда зарастают (у некоторых, впрочем, остаются незаросшие шейные фистулы). С открытием биогенетического закона теория Дарвина получила мощное подкрепление. Теперь, не забираясь даже далеко в глубь геологических напластований, оставшихся от минувших эпох, можно было по эмбрионам животных судить об их доисторическом прошлом: кто от кого произошел. Кардинальная формула демократов «все произошли от всех» нашла свое реальное выражение и в биологии: все мы, дети Земли, одетые в шерсть, перья и чешую, произошли от одного корня – от рыб.

Но от каких рыб? И кто породил самих рыб?

Это и хотел установить знаменитый немецкий биолог и дарвинист Эрнст Геккель, когда снаряжал экспедицию в Австралию: на охоту за эмбрионами неоцератода. Ведь эта древняя рыба, как тогда решили, наиболее близка по крови к тем загадочным существам, которые триста миллионов лет назад стали нашими предками.

У Геккеля был друг Пауль Риттер, богатый фабрикант из Базеля. Он обычно финансировал исследования Геккеля. Он дал деньги на экспедицию. Ученик Геккеля профессор Рихард Семон согласился возглавить ее.

В августе 1891 года Семон прибыл в Австралию. Доктор Крефт, описывая неоцератода, уверял, что тот живет в солоноватой воде, ест растения и в засуху закапывается в ил. Все это оказалось неверным. И Семон потратил только даром время, поверив Крефту и охотясь за рыбой в устьях рек Бенет- и Мэри-Ривер, где вода была солоноватой. Там никто и не слышал о такой рыбе.

Тогда, покинув побережье, Рихард Семон отправился в глубь страны. Он знал, что неоцератоды откладывают икру на растениях. Икра крупная, почти сантиметр в поперечнике.

Казалось бы, нетрудно ее заметить. Но Семон ее не находил. День за днем, неделю за неделей обшаривал он водоросли и подводные травы, но икры не было. Теперь искал он уже не один: профессор Спенсер, биолог из Мельбурна, решил провести отпуск в охоте на неоцератода. Но прошел месяц, отпуск кончился, и Спенсер вернулся в Мельбурн. А Семон все лазил по тростникам по пояс в воде: искал драгоценную для науки икру.

И наконец – о удача! Три икринки! Вот они – три матовые бусинки на зеленом стебле! Сначала он не поверил своим глазам. Но сомнений не было: это икра баррамунды!

– Баррамунды? Нет, мистер, дйелле.

Австралийцы, которые помогали одержимому чужеземцу искать иголку в стоге сена, дружно качали головами.

– Нет, не баррамунды. Это икра дйелле.