Когда боги спят, стр. 62

– Вы плохо представляетесь в роли посредника. Тем более политика. Свободный творческий человек широких взглядов, ценитель тонкого искусства... И вдруг такое странное увлечение? Зачем это вам?

Он замурлыкал, словно его погладили.

– Ну уж как получится, дорогой Анатолий Алексеевич! Профессионализм в нашем деле – это способность играть любую роль.

Если его не остановить, лекция о жизни и театре, а также о театральной жизни могла затянуться на час.

– Хорошо, хорошо, выкладывайте.

Он сделал необходимую паузу и вздыбил усы.

– Буквально три дня назад, в среду, я встречался с одной высокопоставленной персоной из администрации президента. По его инициативе. Скажу сразу, там знают о наших доверительных отношениях и поэтому решили, чтобы я поговорил с вами, как человек нейтральный и независимый. Меня просили передать: администрация весьма заинтересована в вашем возвращении на пост губернатора. Насколько я понимаю, в области кризис власти. Нужно ваше принципиальное согласие. Взамен, как отступные или премиальные, обещают крупные инвестиции, государственные заказы и налоговые льготы. В администрации советуют принять положительное решение, и безотлагательно. Результаты нашего разговора будут доложены президенту.

– Нужно уйти, чтоб тебя оценили, – усмехнулся Зубатый. – Хорошо, теперь знаю, не зря ел хлеб десять лет... Но! Сюда уже многие приезжали с таким просьбами, в том числе Крюков. Я всем отказал...

– Стоп-стоп-стоп! – будто на съемочной площадке, закричал визитер. – При чем здесь Крюков? Вопрос поставлен администрацией, и конкретно вам.

– Я отказываюсь. Есть законно и всенародно избранный губернатор. Вот пусть администрация с ним и работает.

– Так, объясняю. – Голос режиссера креп. – Относительно вашего соперника. Кому-то из влиятельных персон Крюков очень понравился, полагаю, Кузмину. Это он плетет свои тайные интриги... Знаете, некоторые политики в преклонном возрасте ищут как бы свое продолжение в молодежи. Не хочется умирать, когда достиг вершин! А ваша эта клиника пока что ощутимых результатов не дает. Вот они и ищут себя в подрастающем поколении, выбирают нечто похожее и ведут к власти. Нет, они не наставники и не учителя, тут другие отношения – где-то на уровне подсознания. Они непроизвольно вкладывают в избранника собственное мироощущение, психологию, нравы, привычки, и я вам скажу вещь потрясающую: таким образом они продляют собственную жизнь. Наверняка вы замечали, сколько у нас в правительстве таких избранников? Посмотришь, ну, кретин натуральный, глаза стеклянные, гримасничает, речь с дефектами, а кочует из одного правительства в другое. Все от него плюются, но сделать ничего не могут, ибо знают, кто за ним стоит. Почему таких идиотов выбирают? Да потому, что только идиот обладает повышенной внушаемостью, живет подкоркой, способен впитывать и нести чужой образ. Прошу заметить, образ, в котором, собственно, и сосредотачивается квинтэссенция жизни. Крюков оказался таким счастливчиком, а скорее, глубоко несчастным, чего еще не понимает. Но его уже двигают! Захотелось победить на губернаторских выборах, одолеть такого зубра, как вы, – победил и одолел чужими деньгами и руками. Но хватился и понял: не потянет, начал отходить назад, на запасные позиции. Однако не исключено, изначально перед ним была поставлена задача пройти выборы, обкататься, обтереться, поучаствовать в крупном скандале – своеобразный тренинг политика. Думаете, он как-то пострадает в этой ситуации? Ничего подобного!.. Правда, по некоторым кулуарным сплетням его судьба наказала. Насколько мне известно, с ним возникли какие-то проблемы, вроде бы со здоровьем.

Зубатый чувствовал, как хорошо отработанная, с правильными смысловыми ударениями и глубоко артистичная речь очаровывает, притягивает, и следовало прикладывать усилия, чтобы не поддаться его таланту. В администрации президента знали, кого посылать...

– Зачем мне все это? – спросил он. – Должен предупредить, у меня больше нет желания участвовать во всей этой кутерьме. Никакого. Передайте это своей персоне.

Ал. Михайлов умел скрывать истинные чувства. Но когда он это делал, голос у него становился высоким, каким-то выпуклым и прозрачным, как увеличительное стекло.

– Анатолий Алексеевич, ну будет вам, – сказал мягенько. – Хватит набивать себе цену. Что вы, в самом деле, как барышня? Нет желания, не хочу...

Он никогда не позволял себе такого тона, и это могло означать, что режиссеру пообещали финансировать из бюджета новый фильм. Иначе бы он никогда не пошел на оскорбления.

– Тепло у вас в машине, – похвалил Зубатый и открыл дверцу. – Но пора и на мороз. Будьте здоровы.

Ал. Михайлов высунулся на улицу следом за ним, но только чтобы низким, ворчащим басом окликнуть своего водителя...

16

Дар речи к бабке Степаниде вновь стал возвращаться за несколько дней до Нового года, но смысл первых слов, сказанных ею отчетливо, был еще не совсем понятен.

– Он... идет...

Василий Федорович обрадовался, бросился к постели:

– Кто идет?

Более-менее вразумительно она ответила лишь на следующий день:

– Вижу... Святой идет...

После этого Зубатый выбрал момент и попросил Василия Федоровича растолковать заявление Женьшеня.

– Знаешь, я ведь в ее эти самые дела не лезу, – признался он. – Что она видит, кто там идет, от меня закрыто.

– А ты спроси!

– Ну! Боже упаси! Слушать надо, что она сама говорит. Больше знать не положено.

Еще через день бабка Степанида произнесла фразу, еще более понятную:

– Встречайте, святой придет митинской дорогой.

– Когда придет? – безнадежно попробовал уточнить Василий Федорович, но старуха замолчала.

Говорила она, не открывая глаз, будто во сне, и, оказывается, это обстоятельство как раз подчеркивало, что ее устами говорят высшие силы. Василий Федорович велел запрягать мерина и ехать по митинской дороге. Снегу перед Новым годом навалило много, но без оттепелей он не оседал, лежал пухлой периной, так что конь брел по брюхо – дороги здесь давно не чистили и наезживали всего одну, в Макарьино, где был магазин. Зубатый проехал всего версты четыре, мерин взмок, притомился и встал.

Было ощущение, что бабка Степанида все-таки бредит, поскольку передвигаться по зимнему проселку можно было лишь на охотничьих лыжах, и что-то не верится, чтоб святые на них ходили. Однако Зубатый терпеливо выстоял до сумерек, после чего кое-как развернул коня и приехал домой.

На следующий день старуха повторила ту же фразу, но уже в бодром, а значит, ворчливом состоянии:

– Что вы сидите? Идите встречать. По митинской дороге идет!

Василий Федорович как-то отговорился, убедил Женьшеня, что ему положено дежурить у постели, но Зубатый еще раз съездил, теперь уже по торному следу, простоял в лесу до ночи и вернулся ни с чем.

– Может, она бредит? – предположил он, когда остался вдвоем с Василием Федоровичем.

– Если говорит, значит, правда. Она никогда зря не скажет.

– Но там снегу по пояс!

– Так ведь святые, они и по воде ходят, аки посуху.

Вера Женьшеню у него была безграничной.

Между тем она начала вставать и ходить по избе, отчего Зубатый чувствовал себя неловко и норовил куда-нибудь уйти. Мало того, однажды утром приехала женщина с ребенком, которой бабка Степанида давно обещала лечение, и поселилась вместе с ней в горнице. Еще через день пришла вторая машина, привезли сразу трех подростков, и в доме стало не развернуться. Василий Федорович поставил железную печку в летней избе, и они с Зубатым переселились туда, однако такая роскошь была ненадолго. На лечение к Женьшеню стояла очередь, многие ждали по несколько лет, и сейчас народу немного только потому, что мало кто знает о возвращении целительницы. А узнают, и самому Василию Федоровичу не будет места, сколько раз в стойле ночевал, в обнимку с мерином. Ближе к лету вообще толпами пойдут, в палатках жить станут, поскольку бабка Степанида лечит не телесные болячки, не суставы и кости, а душу, душевные болезни. Столпотворение будет до сентября, потом она незаметно соберется и вдруг исчезнет, оставив своих пациентов, которые еще неделю будут колготиться возле дома, просить Василия Федоровича самому попробовать излечить хворь, совать ему деньги и всякие подарки. Но он не умеет, ничего не знает и даже ни разу не видел, как это делает Женьшень, потому что целительство души – дело тайное.