Аз Бога Ведаю!, стр. 58
Зато явилась ему дева – во лбу ее сияло всевидящее око!
– Что ты ищешь в Белой Веже, чародей? – спросила она.
– Выход, – едва ворочая языком, проговорил Аббай. – На тропу Траяна.
– Он здесь, за этой дверью, – бесхитростно проговорила всевидящая.
– Открой мне дверь!
– Открыть не мудрено... Но осилишь ли ты эту дорогу?
– Я рохданит Аббай! Мне все пути подвластны...
Трехокая отодвинула железный засов и отворила дверь.
– Ну что же, ступай.
С трудом он приблизился к двери и ступил через высокий порог...
И рухнул в бездну! Разум помутился...
Когда же рохданит очнулся, то осознал, что он уже не в человеческом образе; он – черный камень на берегу светлой реки Ра. Миртовый посох его обуглился и тоже окаменел...
И словно рок, над лежащим камнем склонилась старуха, постучала клюкой о каменный бок.
– Что, батюшка Аббай, позрел на чудо? Должно, позрел, – коварная старуха вздохнула. – Говорила тебе, попарься в баньке. Нешто пристало немытому по небесным Путям ходить? А отпарил бы грязь-то, так бы и прошел. Бывало раньше и зловещие чародеи тропой Траяна хаживали, но только после бани.
Тяжелый камень заскрипел, погружаясь в речной песок.
– Все равно достигну ваших Чертогов... Дай только срок, старуха!
– Уж дам, чего не дать? – промолвила старуха. – Срок тебе будет – вечность. Как минет она, так встанешь и пойдешь. Хоть по земным тропам, хоть по небесным.
В тот час над камнем склонилась ясновидящая дева и вынула из уха серьгу – Знак Рода.
– Ты похитил Знак, – сказала она. – Мне надобно вернуть его.
И каменный болван – суть юдолище – до пояса погряз в песок.
– Знак – дар от князя!
– В дар, чародей, приносят, чем владеют, – не согласилась дева. – Коня, раба или шапку. Детина не ведал, чем владеет, и подарил тебе свой род. Каким бы ни был он, род – божий дар. И потому в Руси дареное не принято дарить. Ты обманул детину и отнял Знак. Но все равно не жди удачи. Серьгою можно завладеть – не завладеешь роком. Кому дарован Знак, тот бога ведает, Владыку Рода. А ты его не ведал.
– Я ведаю иного бога! – глас каменный взбуравил небо.
– Коль ведаешь – молись, – трехокая ступила на путь незримый, меж небом и землей. – Пусть он тебе поможет. А нет – лежать тебе на месте сем, покуда светит Свет.
– Глупцы безмудрые! Профаны! – вслед ей кричало юдолище. – На свете изначальна Тьма! Ей неподвластно время!
13
О, буйство! О, необузданная страсть, творящая неправду! Кто пробудил вас – пусть все к тому оборотится. Кто яму ловчую копал – пусть сам в ней издохнет. Сгори, накликавший пожар, уйди на дно, призвавший бурю. Кто меч поднял – пусть сгинет от меча!
Лишенный божьего Знака безродный Святослав оставил все заботы, забыл престол и мать свою, бояр, воевод, престольный град и отчину.
А в иной час не помнил и себя, изумленно восклицая:
– Кто есть сей детина? Как мне имя?
Отринув княжью суть, утратив светлый разум, данный от рождения, изроченный князь собирал по Руси потешное войско, чтобы идти походом на реку Ганга, и развлекался тем, что бесчестно брал себе наложниц – красных дев. Где силой, где посулами, сначала взял ближайших – сенных девиц, поварих, служанок, да не утешился, а лишь во вкус вошел, стал хитрости творить. Своих холуев разослал по Киеву, дабы в удобный час похищали бы ему красавиц родовитых, и те в короткий срок двух боярышен ему примчали и тайно в покои привели. На целых три месяца вдруг исчез детина, с младыми девами резвясь на ложе. И мать его, не видев воровства сего, чуть успокоилась, мол, унялся князь, но когда прознала, сын заявил:
– Се мои жены! Коли не веришь – сама спроси!
Она спросила, да боярышни-то уж брюхаты были обе! Ей и приятно – внуки будут! – к сему ж, познав отцовство, возможно, образумится детина.
Да тщетно все, коль черная душа. Боярышни ему прискучили, и он вновь ловлей занялся; княгиня пыталась увещевать его, отворотное зелье подливала в питье, но детина смеялся и просил матушку отдать своих молодых приживалок и прочих дев, что при дворе были. Дескать, простые девки больше по нутру, с родовитыми беда, бояре то бьют челом княгине, то грозят. И потому княгиня велела челядинкам сидеть взаперти и не являться на мужскую половину терема. Однако похотливый отрок изловчился и похитил самую красивую девицу – ключницу Малушу. Когда же мать потребовала вернуть ее, ибо вместе с девицей похищены были и ключи от всех замков, то детина заявил:
– Малуша теперь мне третья жена! Жену не отнимешь. Ключи возьми.
Покуда он творил подобное при тереме, в Руси было покойно. Лишь молва по Киеву летала, что князь-детина до дев большой охотник. Беда ли это? И урон был невелик: утешит плоть да усмирится, а что берет не родовитых – вовсе благо, ведь не кичится родом своим и светлостью, не брезгует простыми девами. Знать, будет народный князь! В какое бы чрево ни посеял семя – семя княжье! И дети будут – не холопьи дети, а княжичи: кому не честь с князем породниться?
Меж тем и в самом деле детина-князь отцом сделался: боярышни, похищенные холуями и ставшие женами, одна за одной через короткий срок двух сыновей понесли. Иному б только в радость, он же не захотел даже взглянуть на своих наследников и долг свой выполнить сакральный – дать имена им, а значит, и судьбу. Только рукой махнул:
– Я сам дитя! Мне мало лет еще...
А посему княгиня взяла долг этот на себя и нарекла: того, что был постарше – Ярополком, помладше – в честь тезоимца своего Олегом.
Так все и попустили князю, не взыскав за распутство, поскольку детина не волен был брать жен и наложниц, пока на боярском совете не кликнули ему водимую жену иль сразу несколько жен, от которых князь должен род свой продлить. Не пристало же бросать семя на пустыри и невозделанные нивы. Все пожрет чертополох, погубит на корню и изведет светлейший род.
– Что я все в терему сижу? – в великой страсти однажды воскликнул детина. – Мне Аббай говорил: «Чем более жен у мужа – тем более славы. Чем краше гарем, тем шире молва. Придет час, когда о русском князе во всех землях узнают и всякий государь почтет за честь отдать свою дочь!»
И снова разослал он своих тиунов по Киеву, чтобы высмотрели красных дев в жены и немедля привели бы в терем, да уж не тайно, а средь бела дня. Послушные холуи разлетелись по городу, и познали киевляне нрав молодого князя!
Ор стоял и великий плач! Кто сам невесту давал, желая потрафить детине, ту девицу не брали, ибо настоящая добыча тогда, когда с боем захвачена. Потому тиуны врывались в те дома, куда их не впускали, соблюдая обряды и родовую честь.
– Что замыслил князь! – возмущались честолюбцы. – Коли невесту ищет, путь учинит смотрины. А потешаться над дочерьми и князю не позволим! Виданное ли дело на Руси, чтобы наложниц брали ранее, чем жену, да не по доброй воле, а будто невольниц? Не пустим! Не дадим! Наши роды от рождения вольные!
В один дом вломились тиуны, в другой – везде встречали немилостью, а то и с мечом. Поэтому улов был небогатым – отбили всего-то одну девицу, дочь боярскую, и больше возмутили Киев, словно медведи пчел в борти. Но и князя ввели во гнев.
– Со всего Киева только девицу взяли?! Ужель оскудел град на красный товар?
– Не оскудел! – винясь, кричали холуи. – Полно и дев, и жен-молодиц, да видит око – зуб неймет.
– Слово мое сказали, что я хочу взять?
– Сказали! И грозили! Не вняли киевляне!
Детина потряс кулаком:
– Ужо вот сам возьму!
Не печенежины позорили город, не иноземец лютовал, меча огонь и стрелы повсюду – сам Великий князь обернулся супостатом и обрушился на свой стольный город. Во дворах, где красный товар стерегли пуще глаза, стал он вершить скорый и страстный суд.
Очи бы не глядели, как глумился князь над своими; немтырь бы побрал, чтобы не слышать воплей и стонов! Строптивых домочадцев вязали за выи, словно рабов, и бросали в ноги детине. Он же, невзирая на высокие роды, сек плетью, наезжал конем и по грязи волочил. И спрашивал при этом: