Аз Бога Ведаю!, стр. 129
– Возьму, не велика услуга, – сказал Свенальд, однако князь зрел – не внемлет слову, ибо, сняв шелом и обнажив свой лоб, меченый рабской метой, слушает ночь и гулкий шум порогов.
– Гляди же, покрова не снимай, – предупредил Святослав. – Да следи, чтоб встречный ветер его не сдернул. Не то рассыплется краса, как пепел...
А воевода гнул свое:
– Послушай, княже, а что за крик стоит? Се там, в порогах? То ль рог боевой, то ль голоса жен-плакальщиц...
Он птиц не зрел, поскольку мрак стоял, сгущенный влажной пылью.
– Река кричит, – тут отмахнулся князь. – Ей тоже больно, когда о камни бьется... Давай, скачи! И полонянку, вот, возьми... Запомни, Ярополку!
И вынес деву на руках...
18
Свенальд примчался в Киев на восходе дня и прямиком на двор княжеский. Снял полонянку с седла и Ярополку в руки.
– Се жена тебе, отец прислал. И передать велел, мол, для продленья рода... Слов рек довольно, да токмо многих я не расслышал – порог гремел и кто-то там кричал: то ли труба, то ли на помощь призывали... Сам скоро будет, остальное скажет. Ну, прощай, мне недосуг.
– Ты погоди, Свенальд! – смутился Ярополк. – Мне не до женитьбы... Бабка примерла! Кто станет править тризну?
Сего не слышал воевода, поскольку уж скакал ко своему двору, настегивая плетью лошадь. А Ярополк смущенный снес полонянку в терем и там усадил в светлице на женской половине.
– Сиди пока, коли отец прислал...
Сам в гридницу ушел, где боярский круг совет держал, кому же править тризну по княгине, коль старший рода Святослав не едет, а Ярополк для действ сиих еще не зрел. Как водится, рядили долго, правды не нашли и разошлись по дворам до завтрашнего утра – мол, мудренее вечера. Когда же Ярополк вернулся, гречанка-полонянка сидела точно так, как усадил – и с места не сошла, не шелохнулась.
– Да ты жива ли? – спросил он и покрывало сдернул.
И в тот же миг забыл все хлопоты, и даже тризну...
А у Свенальда возле самых врат пал верный конь, и хвост в репьях откинул.
Лишь на мгновение Свенальд привстал на колено.
– Эх, жаль, не добежал... Ну что ж, возьму другого. Тебя велю земле предать...
Служанка старая, завидя господина, засуетилась, заохала:
– Свенальдушко! Ой, батюшка, откуда? Без весточки, без знака! Ведь не ждала! И баню не топила...
– Я в баню не хожу! Давно б пора зарубить на носу! – и сам засуетился воевода.
– Да ведь забыла!.. Прости, родимый! Ты ведь после сечи!
– На сей раз в сече не был!..
– А что же весь в крови? Эвон, уж и засохла, и свежая...
– Кто? Я в крови? Да ты совсем ослепла!
– Нет, батюшка, да ты позри... Не кровь ли се? Позри, вон каплет... Ее-то отличу от пота, не первый год стираю.
Позрел Свенальд, и в другой раз бы дался диву – откуда кровь пристала к одеждам, сапогам, лицу – до тела все промокло и впитывалось им? Однако же сейчас значенья не придал, махнул рукой.
– Должно быть, от коня! Загнал его, тут у ворот лежит... Как будет время, на месте яму вырой и прикопай его. Да прежде хвост расчеши! Ну, весь в репьях!
– Добро, Свенальдушко!.. А что спешишь-то эдак? С дороги б отдохнул, как водится, поспал, поел-попил. Куда же собираешься? Чай, на тризну? Так смени одежды! Вместо кровавых белые надень, ведь скорбный праздник...
– Не до тризны мне... Простит княгиня.
– А то куда? Иль печенеги снова подступили?
– Отстань, старуха! И лучше собери припас... На долгий путь: солений, вяленины, два бурдюка с вином.
– Ой, наконец дошло! – старуха рассмеялась. – Пустая голова! Столь раз ведь провожала, и припас сбирала... В поход опять. А на кого? Геройский муж ты, батюшка Свенальд. Едва вернется и опять...
– Да замолчи ты, дура! – вскричал Свенальд. – Все уши прожужжала!.. Хотел еще что-то с собою взять, и вот забыл...
– Так я скажу. Приседельный колчан для стрел, булаву, шестопер, шесть дротов, боевой топор и рукавицы кожаные...
Тут воевода тоже рассмеялся, сел.
– Ну и – сорока! Трещит, трещит!.. А ведь привык, скучать буду. Может, тебя с собою взять?
– Куда же взять? Ужель в поход? – служанка испугалась. – Да что ты, батюшка! В уме ли? Старуху за собой таскать...
– Я не в поход, старуха. Ныне у меня праздник. Я домой иду!
– А здесь-то что, не дом? Сто лет живешь...
– В родную сторону, на землю отцов, где пуп резали! Душа поет! – Умел бы петь Свенальд – наверняка б запел, но лишь скрипуче замычал, ровно бугай на воле. Послушала старуха – загрустила.
– Не узнаю тебя... Ты будто помолодел опять, лет эдак сотню скинул. Бывало уж такое, но не припомню, когда и от чего.
– Эх, поняла бы ты!.. Я землю отчую нашел! Искал, искал, и вот свершилось...
– Ты что же, батюшка, терял ее? Сторону родную?
– Терял, старуха, – и снова замычал.
– Мудрено говоришь... Иль в детство впал. Того гляди, порты закатит и побежит! Что вздумалось-то в отчину идти?
– Пора пришла, час пробил...
– Ну, раз пора – ступай. – Она уж не грустила – тосковала. – Поклон мой передай родной сторонушке, Москве-реке... Как с юности ушла – так не бывала...
– Да не печалься! – взбодрил Свенальд. – Я тебе на прокорм оставлю. Кувшин есть у меня, закопан на дворе... Достану злато и дам тебе – до смерти хватит.
– Мне ничего не надо, – руками замахала. – Скопила я за жизнь... А коли одарить хотел, так лучше сие злато снеси сестре моей. Мой род поменее живет, да, поди, жива еще. Се совсем близко от отчины твоей, селенье Смолокурня, помнишь? С версту всего... Земной поклон ей передай и злато.
– Ты что несешь, старуха? Сказал же – в отчину иду! В другую сторону! А ты – селенье Смолокурня...
– Дак что и я твержу! Се рядом от тебя! Ты же родился в Борках, на самом берегу, а Смолокурня чуть поодаль, за лесом сразу... Эх, уж ничего не помнишь! А я вот помню, батюшка... Как там сосною пахнет! Еще горючим камнем, овчарней... Вот вспомнила и кругом голова. Здесь дух не тот...
Свенальд, скрипя костями, встал, согнувшись, как горбун, немного постоял и снова сел.
– Чем пахнет, говоришь?
– Смолой сосновой... Да ведь у нас все смолокурни. Это у вас в Борках овчарни... Чем может еще пахнуть? Ну и горючим камнем, который роют на Москве-реке...
– Да я же родом с берегов других! – ровно зверь-подранок зарычал Свенальд. – С норвежских! Се за Балтом! И бог мой – Один!..
– Ну что ты, батюшка, уймись, – сорока стрекотала. – С каких норвежских? Не бывало! Из Борок ты, с Москвы-реки, из земли вятичей. Я весь твой род знавала. Ты же Светлицын сын! У нас тебя так кликали, да и поныне, поди, кличут – Светлицын сын... Саму Светлицу-то забыли, с горя примерла, после набега сразу. Хазары ж увели тебя, и будто канул... А после объявился, и у нас говаривали, мол-де, Светлицын сын-то при князьях стоит и воеводит лихо. И ныне прозвище – Свенальд... Никому не в диво, что второй век живешь. В вашем роду, случалось, и по двести жили... Я девкою была еще, а слава о тебе гуляла. Да какая слава! И молва...
– Нет, нет, – застонал Свенальд, – не верю я!.. Не может сего быть!.. Ты врешь, старуха! Или от старости рехнулась!
– Каков мне прок-то врать?
Нашарив в потайном кармане монету, воевода сжал кулак, и злато впилось в длань. И будто б кровь заструилась...
– В сей час изведаю... Коль правду говоришь – позри. На родине моей сии монеты были. На них же – царь... Знавала ли такое злато?
Старуха мельком глянула и вновь застрекотала:
– Как не знавала? Не токмо что знавала – в руках держала и держу. От батюшки остались сии монеты. Взял меня в Киев, на ярмарку, да здесь заболел и умер в одночасье...
– А ну-ка дай позреть!
– Сей миг достану!.. Ты токмо не смотри!
– Ну, шевелись, старуха!
– Не вздумай подглядеть! И лучше отвернись, тогда достану. Все-таки клад какой ни есть...
Из темного угла хором, из-под старья и хлама служанка узелок достала. В нем чарка малая, а в чарке рукавичка...