Аз Бога Ведаю!, стр. 105
Но куда же скрылись? Ни дверей, ни хода потайного, ни лаза нет из-под купола, один только выход на лестницу... Со старанием и тщательностью каган-бек ощупал стены, осмотрел весь пол и даже свод – ни щелки! И когда, совершив круг в подзвездном пространстве, снова очутился у открытой двери, то случайно бросил взгляд на чашу жертвенника и вдруг увидел, что золота там уже нет! Кто-то незримый успел выгрести его до последней монеты и унести!
Приобщенного Шада всегда смущал вопрос: почему каган всякий раз воскладывает жертву золотом? Зачем оно богам, если они владеют всем миром, всей Вселенной? Если в их власти одаривать благами или лишать их, наказывать и поощрять, давать жизнь и отнимать ее? Зачем нужны эти пять тысяч монет, когда все золото земли принадлежит богам?
Он тронул дно чаши, попробовал качнуть ее и обнаружил, что за стеной не только лязгает запор, но слышен еще какой-то шорох, будто крышка западни то приподнимется, то снова упадет. Тогда он притащил тяжелую скамью, поставил в чашу и выглянул за дверь...
В полу открылся лаз, через который можно было проникнуть и под купол, и сюда, к жертвеннику. Не раздумывая, каган-бек пробрался сквозь него и оказался на крутой винтовой лестнице, устроенной внутри стены. В кромешной тьме он долго ввинчивался вниз, пока не встал на каменный пол узкого подземного хода, который вел куда-то в сторону от башни. И тут услышал шорох торопливо удаляющихся ног! Кто-то бежал, и азарт погони вмиг овладел Приобщенным Шадом; он выставил руки вперед и пошел вдогон.
Порой он натыкался на стену, когда каменная нора делала поворот, иногда невидимые летучие мыши, сбитые головой с потолка, валились под ноги, скребли крыльями и когтями по лбу и весь путь лицо опутывала пыльная паутина. Судя по времени, он давно миновал детинец и сейчас двигался под городом, однако никак не мог настигнуть беглеца, хотя тот был где-то близко – слышалось тяжелое, запаленное дыхание и звон множества монет. Каган-бек прибавлял шагу, однако всякий раз под ногой оказывалась либо ступенька, бросающая его на пол, либо очередной поворот, а тот, кто уходил от погони, знал этот ход как свои пять пальцев и ни разу не запнулся.
Наконец, земной царь наткнулся на лестницу, ведущую вверх, и помчался по ней прыжками, словно лев, опираясь и руками, а вор уже изрядно выдохся, вспотел и теперь испускал зловоние, напоминающее звериный дух. Вдруг впереди над головой мелькнул неяркий свет – открылся выход, и сумрачная фигура с мешком стала карабкаться сквозь лаз: еще мгновение, и опустится крышка! Каган-бек наддал и в последнем прыжке ухватил чьи-то ноги и вместе с ними вывалился наружу...
И очутился в жилище мелкого торговца среди саманных стен, а перед ним, прижатый к глиняному полу – бродяга в драных лохмотьях, голь перекатная, коих во времена свободной Хазарии сбежалось тысячи. Тяжелый кожаный мешок вырвался из рук, и монеты сыпанули на пол, раскатываясь веером.
Не богу жертвовали – ярыге подзаборному, нещадной мрази!
– Ты вор и сейчас умрешь! – воскликнул каган-бек и нож занес.
– Я божий человек, – спокойно произнес бродяга, ничуть не испугавшись. – Отпусти меня!
– Ты золото украл!
– Я не украл, я жертву принял. Вот ты кто такой? И как проник в святыню – подзвездное пространство?
– Как смеешь спрашивать?! – взревел Приобщенный Шад. – Как ты туда попал?!
– Подземным ходом. Видишь, он начинается в моем жилище, а другой его конец там, под куполом.
– Прорыл, чтоб похищать?
– Позволь, почтенный, как мог бы выстроить я один такую галерею? И лестницу пробить внутри стены?
– Значит, ты захватил это жилище?
– Взгляни же на меня: могу я отнять чей-нибудь дом? Тем более такой, откуда начинается вход в святыню?
Каган-бек спрятал нож: простой воришка или даже разбойник так не ведет себя, а тварей этих довольно повидал, когда была дарована свобода всем подряд...
– Да кто ж ты наконец?
– Сначала назовись сам, потом и я скажу.
– Я каган-бек, земной царь Хазарии и Приобщенный Шад!
Бродяга горестно вздохнул и покачал головой, между делом собирая монеты.
– Всего лишь Приобщенный, но смел, тут ничего не скажешь... Так это ты вырезал весь род богоподобных Ашинов? В Саркеле теперь не торгуют хлебом!.. А не боишься господней кары?
– Ты теперь ответь! – потребовал каган-бек.
– Знай свое место! – прикрикнул этот человек. – Тебе позволено взирать на богоносного и волю исполнять его, не более. А ты замахнулся на Великие Таинства!.. Палач царей!
Вдруг в лице его каган-бек узрел образ льва! И сам он весь преобразился, будто зверь перед прыжком: послышался даже стук хвоста...
Рука потянулась к ножу, разум – к молитве.
Львиный взгляд остановился на его лице и медленно опустился к рукам Приобщенного Шада.
– Впрочем, это же известно, – прорычал зверь и не спеша улегся, хотя ритмичный, гневный стук все еще слышался. – И потому господь меня послал... Пора давно под нож пустить весь этот род. Они богоподобны! Познали Таинства и мыслят править миром, рабы рабов!.. Единственный достойный каган из Ашинов – Булан! Все остальные возомнили о себе, словно и впрямь несут в себе божественное начало... Ты сделал правильно, палач царей. След поменять коня, если он хром и воз не тянет... А ну-ка, помоги собрать монеты. Ведь это ты бросил жертвенное золото на землю после того, как господь принял?
Земной царь опустился на колени и, ползая по полу, стал поднимать деньги, сгребая их вместе с сором и пылью...
11
Неслись навстречу два всадника, две силы, две стены, вздымая буйный ветер; не кони мчали их – суть две стрелы, направленные друг против друга.
И не было в тот миг иного виденья мира, как супостат перед очами и смерть, несомая в его деснице.
Булатный дар Валдая первый круг сотворил – сверху вниз, из-за плеча над головой и снова вниз, затем второй и третий. Еще он руку тяжелил, однако, набирая силу, легчал, и с каждым кругом начинал блистать, взрезая воздух с глуховатым свистом. Круг пятый, круг десятый, и вот уж не остановить меча! Не обережный, не чародейский, но всесильный круг – стальной покров хранил и жизнь, и честь. Откованный и закаленный, булат вдруг вес утратил и стальную твердь, десницею ведомый, он слился с воздухом, с пространством и обратился в эфир разящий, который не пробить ничем! Но, совершая свой полет, о ветер истираясь, меч лишь острел, и все, что встало б на пути его, вмиг обратилось в персть, будь то оружие врага – клинок, копье или стрела, или сам супостат. В какой-то миг меч вышел из-под власти, стал сам себе князь и разум приобрел.
Не булат сверкал в руке – суть Свет, на Тьму восставший!
Князь не ведал рока, но в сей решительный момент его почуял, всего лишь на мгновение опередив десницу – противник рухнет под мечом, победа будет в поединке!
Однако в следующий миг все изменилось. Стрела, летящая в лицо, вдруг резко встала, конь супостата взвился на дыбы, и Святослав узрел, что поединщик безоружен – ни сабли, ни копья и ни щита в руках, а вместо лат – одеяние из пурпурной ткани. А личина спрятана под черной пеленой – то ли чадра, то ли забрало! Будто не воин, не богатырь на поединок вызвался, а суть жена степного, кочевого нрава, которой не пристало открывать лица...
Или сам царь! Богоносный каган, о коем идет молва, будто он разит противника одним лишь ярым оком. Князь придержал коня, но непослушный меч летал по кругу, продолжая свой смертоносный танец, и звенел, словно тончайшая струна. Все зримо было сквозь булат! Самодовольный супостат в седле откинулся, словно на троне, но покрова с личины не снимал, и оттого почудилось – свирепый черный ветер, как таран, в лицо ударил, и лишь в последний миг князь увернулся и заслонился щитом своим – суть светлым кругом – от булата. Упершись ровно в парус, сей ветер стал толкать, теснить, стремясь пробиться сквозь ореол меча! Вот конь заржал под Святославом, вернее, закричал, прикладывая уши, ровно перед волчьей стаей! Однако, наклонив главу, пошел вперед тяжелым махом.