Ваятель фараона, стр. 43

Трижды приходили они в дом Маи, пока наконец не застали старшего управителя. В длинном узком помещении, служившем приемной, толпились самые разные люди: воины в коротких фартуках, концы которых спереди ниспадали треугольником; чиновники в просторных одеждах, державшихся на широких пестрых лентах; крестьяне и ремесленники в коротких набедренных повязках; только не было здесь ни одного жреца.

Тутмос и его шурин опустились, скрестив ноги, на пол у двери, приготовившись к долгому ожиданию. Уна – так звали шурина – начал рассказывать. Он любил поговорить и знал множество анекдотов. Тутмос не мог не признать, что все истории Уна излагал живо и увлекательно, но ему было как-то неловко из-за шурина, привлекавшего к себе всеобщее внимание. Сам Тутмос молчал. Только глаза его перебегали от одного лица к другому, и каждый раз взгляд останавливался на лице Уны.

Как богата его мимика! Вот сейчас он поджал губы совсем так, как это делает Эсе, когда сердится. А теперь лицо его разглаживается, и он начинает походить на жреца, шествующего в торжественной процессии. А вот он уже стал похож на пастуха, лежащего с мечтательным видом на траве под смоковницей, а теперь – на молодого придворного, вынужденного слушать доклад своего начальника, умирая от скуки. Но вот лицо Уны неожиданно исказила дикая злоба. Теперь Тутмосу казалось, что он знал этого человека, но имя его совершенно выпало из памяти. Так или иначе, лицо Уны сохраняло отпечаток ума и решимости, что не могло не производить впечатления на скульптора. Только изобразить такое лицо не так-то легко. Какое же из выражений, постоянно сменяющихся на нем, нужно запечатлеть?

Наконец появляется Маи. Все встают. Первым вскакивает на ноги Уна. Он склоняет голову низко к земле. Это выглядит так, словно он собирается облобызать ноги верховного управителя.

Маи не обратил, однако, никакого внимания на такое подобострастие: все это было для него достаточно привычным. Но он сразу же увидел Тутмоса, хотя тот стоял у стены и лишь слегка склонил голову.

– А, это ты, главный скульптор! Ты принес с собой модель моей статуи! Это меня радует. Иди сюда!

– Нет, модель еще не совсем готова, – сказал Тутмос, усаживаясь против верховного смотрителя.

– Но, значит, ты все же начал eel Хорошо, очень хорошо! – И Маи засмеялся, показывая остатки своих зубов.

– Но я пришел к тебе с просьбой… – сказал Тутмос.

– «С просьбой»? Всегда готов ее выполнить. Какую только просьбу своего друга не выполнит Маи!

– Речь идет об Уне, моем шурине, человеке, который умеет читать и писать.

– «Читать и писать»? Замечательно! Такие люди всегда нужны!

Теперь очередь была за Уной, и он немедленно вступил в разговор:

– Не только на языке нашей страны, но и на языке Аккада…

Уна произносит эти слова просто, как бы про себя, но в них сквозит чувство собственного достоинства. Слова эти произвели на Маи заметное впечатление. Он поднялся с места, прошелся взад и вперед по комнате, пошевелил пальцами, соединил руки, и по его лицу стало видно, что он обдумывает какую-то мысль. Наконец Маи спросил:

– Ты принес мне вести от Абы?

Тутмос вздрогнул, как от удара бичом. Что может иметь общего Уна с этим развратником, который истязал его сестру?

Уна, которого нисколько не удивил этот вопрос, спокойно ответил:

– Да, я привез письмо из Нехеба и прочту его тебе. – Произнося эти слова, Уна повернулся так, чтобы Тутмос не мог увидеть знака, который он подал глазами верховному управителю.

– Ты собираешься подождать здесь своего шурина? – спросил Маи Тутмоса. – Я ведь знаю, твое время очень дорого, поэтому не удивляйся моему вопросу.

Тутмос сразу же понял намек и распрощался. На обратном пути его мучила одна и та же тревожная мысль, хотя он и не мог бы выразить ее словами.

Уна вернулся, когда на небе уже появились звезды. Обычно Тутмос, Эсе и Тени ужинали вместе с подмастерьями, а жена Птаха наблюдала за служанками, подававшими блюда. На этот раз стол был накрыт в жилой комнате. Наблюдала за порядком и готовила блюда сама молодая хозяйка.

– Так вкусно, словно я у себя дома! – сказал Уна, протягивая руки к новым яствам.

Тутмосу не нужно было задавать ему никаких вопросов. Не отрываясь от еды, рассказал Уна об Абе. Тот оказался родственником Маи и управлял царским имением в Нехебе. Уна выполнял некоторые его поручения, поскольку занимал там должность писца налогового управления.

– Значит, это не тот Аба, который бесчинствовал в Оне?

– О, огради нас от него небо! Я слышал о нем только плохое. Правда, в Оне мне не пришлось побывать вновь, и, к счастью, Абу я никогда не видел. Но до меня доходили слухи, что его уже больше нет в Оне.

– Ну, а как там, в Нехебе?

– Что там должно быть? Там больше не почитают ни местную богиню Нехбет, ни ее супруга Тота, ибо Атон уже проник в сердце местных жителей.

– Вот как? В самом деле? – обрадованно спрашивает Тутмос.

Эсе подливает брату вино. Ее взгляд, полный нежности, переходит с одного мужчины на другого.

Ложась спать, она сказала Тутмосу:

– Я так рада, что приехал Уна. Я знаю, ты его полюбишь. Он такой хороший.

Тутмос не стал сдерживать сердечных излияний своей жены, и она продолжала:

– Когда я была маленькой и он дразнил меня, я часто плакала, но он не хотел меня обижать, а когда отец бил меня, брат всегда утешал меня украдкой.

Не приходилось сомневаться в том, что верховный управитель доволен Уной. Чуть ли не каждый день он что-нибудь присылал ему: зерно и мясо, птицу, фрукты и вино. Однако шурин как будто и не собирался обзаводиться собственным домом. Работал он у Маи очень недолго и через несколько недель перешел в канцелярию, возглавляемую Туту.

Тутмос попытался выяснить, не поссорился ли Уна с верховным управителем.

– Ну, что ты! – ответил Уна. – Но Туту – это «главные уста царя». Обо всем, что говорят послы чужеземных стран, он сообщает во дворец, куда он вхож всегда. Сам Маи считает, что мне полезнее служить у Туту и просто жалко использовать меня на должности, связанной лишь с налогами.

– Значит, теперь твое положение позволяет тебе взять жену? – спросил Тутмос.

– Да, но я должен буду много путешествовать. Что же будет делать моя жена одна?

Тутмосу не приходилось жаловаться: Уна приносил в дом гораздо больше того, что он мог съесть. Правда, иногда он принимал у себя некоторых чужеземцев, посещавших новую царскую столицу. Но, в конце концов, разве дом его не достаточно велик, разве не радуется присутствию брата Эсе, разве его сын не учится у него иностранным языкам, что никогда не повредит ребенку? Разве не отдыхает он сам, слушая болтовню Уны, когда усталым возвращается из своей мастерской? И когда Уна, уехав во второй раз, долгое время отсутствовал (он был прав, когда говорил, что часто будет в отлучке), Тутмос почувствовал, что ему явно чего-то не хватает. Он сказал об этом Эсе, и та, прижавшись к мужу, прошептала:

– Я так и думала.

8

Из прежней царской столицы пришла весть о кончине царя Небмаатра. Смерть его, о которой скорбели, вызвала в то же время вздох облегчения: уже многие годы фараон лежал пораженный неизлечимой болезнью, словно погребенный заживо. Теперь он освободился от мучений и покинул давно ставший ему в тягость мир.

Вскоре после смерти фараона другое событие взволновало город: его вдова, Тэйе, мать Эхнатона, объявила о своем намерении посетить Ахетатон. Спешно стали сооружать часовню «Сень солнца», такую же, как у Нефертити и Меритатон. Там, покачивая своими прекрасными руками систры и произнося вечерние молитвы, провожали они на отдых лучезарного бога.

Ипу получил задание украсить изображениями эту часовню царицы-матери, и Тутмос не преминул навестить его там.

– Ты все еще в тревоге, – сказал Тутмос, пристально посмотрев другу в глаза. – Ты опасаешься, что вера в Атона недостаточно утвердилась в стране. А вот теперь мать нашего Доброго бога, которая долго колебалась, поддерживает дело своего сына.