Любовь не предает, стр. 37

– Как мне обращаться к вам, леди Стенфилд? – спросил он, приблизившись, чтобы получше рассмотреть свою собеседницу. Он одобрительно улыбнулся, и в его взгляде Катрин не без удовольствия уловила откровенный мужской интерес.

– Называйте меня мадемуазель Ля-Феррон, – с ответной улыбкой произнесла она. – Здесь меня все так называют, и, я думаю, не следует менять сложившееся положение вещей.

– Хорошо, – согласился генерал. – Правда, у нас принято говорить гражданка, а не мадемуазель, но эта варварская традиция, так возмущающая наших дам, скоро изменится. Итак, мадемуазель Ля-Феррон, вы прибыли во Францию по поручению мятежного эмигранта герцога Сен-Реми. Кроме тех писем, что вы привезли с собой, вы должны передать мне что-то еще?

– Да. – Катрин ощутила невольное волнение. – В эмигрантских кругах Англии произошел раскол. Некоторые французские роялисты положительно относятся к тем переменам, что готовятся во Франции. И, в частности, к вашей личности, генерал.

Бонапарт описал вокруг нее полукруг, приблизившись почти вплотную.

– Вот как? Стало быть, ветер понемногу меняется? Ну а как отреагировали на подобные перспективы остальные лидеры эмигрантов? Наверняка дело приняло скандальный оборот. А впрочем, что о них говорить… Главное – Сен-Реми и те, кто с ним связан! Вот от кого я меньше всего мог ожидать попытки установить контакт. Сен-Реми всегда был самым ярым противником нового французского режима и заклятым врагом Директории.

– Он и сейчас остается непримиримым врагом Директории, и останется им, если вы не измените ситуацию в стране. Но с вами он связывает большие надежды… Надежды на то, что интересы нового режима и роялистов можно будет как-то объединить.

– Значит ли это, что некоторые эмигранты желают возвращения во Францию? Отказываются от продолжения борьбы?

– Да, генерал, это и в самом деле так. Но они никогда не вернутся сюда при том режиме, который установила Директория во главе с Баррасом и который постоянно угрожает Франции новым террором. Но если вы возьмете власть в свои руки…

– Ну и дела творятся в наши времена! – Бонапарт звонко расхохотался, с притворным испугом схватившись за волосы. – Заговор моих сторонников еще только в самом начале, а о нем уже вовсю говорят по ту сторону Ла-Манша. Поистине, в Париже нельзя сделать ничего тайного, чтобы оно тут же не стало явным. Несомненно одно: следует поторопиться с решительными действиями, иначе нас всех посадят в тюрьму прежде, чем мы успеем собрать силы для выступления.

С видом заговорщика подмигнув Катрин, он на мгновение положил руку ей на плечо, а затем снова отошел к письменному столу, на котором были беспорядочно разбросаны бумаги.

– Что ж, мадемуазель Ля-Феррон… Передайте агентам герцога Сен-Реми, что я принимаю предложение о сотрудничестве. И как только Директория будет разогнана, я жду его с тайным визитом… в Люксембургском дворце, куда собираюсь переселиться в самое ближайшее время. А теперь, будьте добры, дайте мне те самые письма, где наш друг, Поль Баррас, так неосторожно скомпрометировал себя. Клянусь, я просто сгораю от нетерпения заглянуть в тайники его алчной, поганой душонки!

Катрин исполнила просьбу Бонапарта и, раскланявшись, направилась к двери. Внезапно он остановил ее, преградив дорогу. В его глазах появился опасный блеск, и Катрин пришлось вспомнить доброту мадам Жозефины, чтобы не поддаться обаянию этого сильного и властного человека.

– Что это за платье на вас, сударыня? – с милой бесцеремонностью спросил генерал. Испуганно ахнув, Катрин застыла на месте с открытым ртом. – Если не ошибаюсь, оно принадлежит Луизе Берсель? Что ж, она правильно сделала, заставив вас надеть его. Сочные цвета нам очень к лицу. Обязательно одевайтесь только в яркое на все вечера, которые я вскоре буду давать в Люксембургском дворце!

– Значит ли это, сударь, что вы разрешаете мне остаться во Франции, если я не захочу ее покинуть? – справившись с волнением, спросила Катрин.

– Я не только разрешаю, я настаиваю, чтобы вы подольше погостили здесь, перед тем как вернуться к унылым английским туманам, – самым серьезным тоном заверил он девушку. – И, может быть, когда вы убедитесь, что не все здесь так плохо, вы и вовсе не захотите отсюда уезжать, – добавил Бонапарт с внезапной грустью, тронувшей Катрин до глубины души.

Глава 4

Последующие события развивались с такой стремительной скоростью, что за ними невозможно было уследить. Девятого ноября, или восемнадцатого брюмера по республиканскому календарю, Бонапарт, поддерживаемый армией, совершил самый блистательный государственный переворот в истории Франции. Директория была разогнана, и в стране началось правление Трех консулов, среди которых, бесспорно, самой главной фигурой стал Наполеон Бонапарт. По сути, он в несколько дней сделался фактически единоличным правителем Франции, и его права на власть были единодушно признаны.

Как только был установлен военный режим и сделаны все необходимые преобразования, началась череда празднеств. Подобных грандиозных торжеств Париж не знал со времен короля: на вечерах в Люксембургском дворце, ставшем резиденцией первого консула и его семьи, порой собиралось до нескольких сот гостей. Естественно, что парижские дамы тут же бросились за новыми нарядами, и лавки модисток были завалены заказами. Но, к счастью, Катрин не приходилось ожидать примерок неделями. Ее платья шили в личной мастерской госпожи Бонапарт, а сама мадемуазель Ля-Феррон по приглашению этой великодушной женщины поселилась в одном из покоев Люксембургского дворца.

Ее комната, не слишком просторная, но обставленная со всем изяществом уходящего галантного века, пленила Катрин с первого взгляда. Стены и кресла здесь были обиты бежевым шелком с вышитыми белыми цветочками. Широкую кровать с низкими резными спинками затягивало лимонно-желтое покрывало, затканное золотыми королевскими лилиями. Это свидетельствовало о том, что оно было изготовлено еще во времена монархии. Над изголовьем кровати, в обрамлении драпировок того же цвета помещалось высокое зеркало в фигурной раме стиля рококо. Ноги утопали в мягких коричневых коврах, слегка потертых, от того, что по ним в иные времена ступали другие ножки в туфельках с высокими каблучками. И почти всякий раз, переступая порог этого уютного гнездышка, Катрин невольно задавала себе вопросы: «Так кто же все-таки жил здесь до меня? Что теперь стало с этой женщиной? И кем была она – приближенной к одной из королевских особ или же просто возлюбленной венценосного сластолюбца?»

Мадам Берсель тоже задумала перебраться в Париж, где полковник сразу после переворота приобрел просторную квартиру. Но так как Луиза была крайне несобранной особой, она никак не могла решить, что из вещей забрать с собой. Поэтому однажды утром женщина прислала за Катрин дорожный экипаж и передала с кучером записку, в которой просила подругу немедленно приехать и помочь ей в этом крайне утомительном деле. Естественно, Катрин не могла отказать гостеприимной супруге полковника и выехала без промедления.

Путь был неблизкий, поэтому на одной из почтовых станций на полдороге к Фонтенбло кучер решил остановиться и дать лошадям передохнуть. Выйдя из экипажа, Катрин хотела немного прогуляться, но вдруг ее кто-то вполголоса окликнул. Резко обернувшись, девушка так и застыла на месте, чувствуя, как руки становятся ледяными. Перед ней стоял сам грозный вождь Директории Поль Баррас.

– Гражданка Шатовье! – изумленно произнес он. – Стало быть, я не ошибся, как мне показалось вначале, и это в самом деле вы.

Баррас шагнул к ней навстречу, и Катрин машинально отступила к карете. Она уже собралась позвать кучера и поскорее бежать отсюда, но вдруг опомнилась и облегченно рассмеялась. С некоторым опозданием девушка все же вспомнила, что теперь ей нечего бояться этого некогда могущественного человека. С приходом к власти Наполеона Бонапарта влияние Барраса закончилось.