Гипсовый трубач: дубль два, стр. 65
– Ясно! – окончательно обиделся писодей. – Могли бы и не напоминать! Я же не напоминаю вам про «гавань талантов»!
– Ладно-ладно, – примирительно засмеялся режиссер. – Работайте! Помощб придет!
– Замовкны! – послышался пьяный бас Пержхайло. – Пый, гад! Б’емося за Луганськ!
Несколько минут писатель сидел неподвижно, стараясь унять рвущуюся из сердца обиду, у него возникло даже сильное желание шарахнуть кулаком в опасной близости от драгоценного ноутбука. Особенно больно задело оскорбительное в своей загадочности слово «миньетки». К счастью, на безуспешные попытки расшифровать подпольный смысл неологизма Андрей Львович растратил почти всю разрушительную энергию гнева и остыл. Во-первых, подумал он, если Жарынин помнит про «крепко сбитые облака» и про «измученный кружок лимона», значит, кокотовская проза сильна, точна и незабываема. А во-вторых, кто, спрашивается, мешает сохранить эту изумительную сцену про женщину под душем для новых сочинений? Никто. Повеселев, писодей открыл новый файл, назвав его «Гиптруб-3», скопировал туда написанное и довольно быстро упростил текст, даже получая удовольствие от воинствующего минимализма. Попутно ему пришла в голову великолепная идея: дочь Варвара, идя домой, покупает, повинуясь странному порыву, журнал с портретом своего биологического отца, которого никогда не видела.
«Комната. Бедность со следами былого достатка. Звонит треснувший, замотанный скотчем телефон. Молодая красивая женщина принимает душ и не сразу улавливает звонок, а, услышав, накидывает халат и спешит к телефону.
– Алло?
– Юлия Сергеевна? – спрашивает развязный мужской голос.
– Да.
– Передай своему уроду, что у него осталась неделя. Поняла?
– Это кто?
– Конь в пальто! Мы еще позвоним!
Короткие гудки. Женщина меняется в лице, устало садится на диван. Нет, она уже не молода, ей под сорок.
Входит дочь с покупками.
– Мама, можно телефон? – набирает номер. – Макс, я дома. Уж е соскучился? Я тоже.
Не слушая этот щебет, Юлия Сергеевна останавливает взгляд на глянцевом журнале “ Умный рынок”, принесенном дочерью. На обложке портрет ухоженного мужчины и шапка: “Борис Козлов в бизнесе и дома”. Она листает журнал. Как всегда, мало слов и много фотографий. Вот Козлов ведет совет директоров в роскошном офисе. Вот играет на корте с президентом. Вот ныряет в теплом море цвета свежего тосола (подумав, Кокотов стер это сравнение, но запомнил на будущее). Вот он ужинает при свечах с женой Ксенией…
Юлия Сергеевна закрывает журнал и долго вглядывается в лицо на обложке. Дочь как раз заканчивает разговор.
– Варя, ты стала читать “ Умный рынок”?
– Нет, мамочка, просто мне понравилось это лицо. Захотелось взять с собой…
– Чем понравилось?
– Не знаю… Ты что сегодня такая?
– Они опять звонили.
– А где папа?
– Пытается получить кредит в банке.
– Получит?
– Не знаю, не знаю…»
Но тут вновь подала голос тоскующая Сольвейг.
– О, мой рыцарь! Что вы делаете?
– Работаю над синопсисом, – подавляя удушливый восторг, степенно ответил в трубку Кокотов.
– Наверное, я не вовремя?
– Нет, что вы! У меня как раз перерыв… на чай.
– Знаете, я, наверное, сегодня не приеду… – В голосе Обояровой зазвучали трагические ноты. – Придется ночевать в Москве. Мы с Эдуардом Олеговичем пишем новое заявление. Ах, как жаль! Мне с вами так интересно! Но звонил сам Гамлет Отеллович. Они теперь в прокуратуре все за меня. Торопят. Спасибо, спасибо, это все вы, мой спаситель! Как же я хочу отблагодарить вас…
– Ну что вы… – радостно смутился Андрей Львович.
– Я готовлю вам сюрприз.
– Какой?
– Роскошный!
– А все-таки?
– О, не торопитесь, не торопитесь, мой рыцарь, узнаете! До встречи, до встречи, и никогда не забывайте о том, что вы герой моих первых эротических фантазий! Целую, целую, целую…
– До встречи… – обнадеженным эхом повторил автор «Кандалов страсти».
После такого разговора он некоторое время недвижно сидел, блаженно разглядывая в окошке луну, полную и яркую, словно утиный желток. Наконец, очнувшись, писодей вернулся к синопсису и даже по инерции написал еще несколько фраз про Костю, вернувшегося из банка с отказом и заплакавшего в отчаянье, но это сочинительство напоминало мучительное выдавливание из пустого тюбика последних граммов пасты. Кстати, неверная Вероника язвила, что после Кокотова и мыши почистить зубы нечем. А когда Костя ни с того ни с сего набросился на Юлию и грубо овладел ею на полу, писатель понял: с творчеством на сегодня надо завязывать. Прощальные «целую, целую, целую», стремительно и бесчисленно размножаясь, будто опасные космические споры, заполнили все его сознание, вытеснив, изгнав оттуда остальные слова и даже мысли. Но тут, к счастью, позвонил старик Мотыгин и вывел создателя семнадцати женских эротических романов из мечтательного ступора.
– Слушай, не хочешь больше писать для «Лабиринтов страсти» – не надо. Я понимаю, нельзя всю жизнь оставаться Аннабель Ли. Но есть другое предложение. За две недели надо сгондобить текстовочку для этой тянучки «Ничего, кроме мозга». Платят фантастически. Половину – под чернильницу!
– Но ведь это же серия Ализонова, – возвращаясь на землю, отозвался Андрей Львович.
– Правильно!
– А что же он сам? – спросил Кокотов, унимая в груди щекотливое предчувствие легких денег.
– Он в депрессии, – вздохнул Мотыгин. – Отказался писать. А новая книга должна выходить не реже, чем раз в полгода. Читатель ждет. Издатель бесится. Прошло девять месяцев. Мерчендайзеры в панике. Мне поручили сбить бригаду. Пять человек уже есть. Если готов, на твою долю достанется всего восемьдесят страниц. Тьфу! Неделя работы, а деньги большие!
– А сюжет?
– Сюжет отличный.
– А что все-таки с Ализоновым? Умер?
– Почему сразу умер. Другие тоже спрашивают: «Умер?» Говорю – в депрессии.
– Несчастная любовь?
– При чем тут любовь! Что с тобой? Ты про ализонские руны слыхал?
– Вроде бы… А что там с ними случилось?
– Это длинная история.
29. Ничего, кроме мозга…
…История Егора Ализонова (в дописательстве – Чердынова) напоминала чем-то судьбу самого Кокотова. Правда, в отличие от Андрея Львовича, происходил он из почтенного научно-исследовательского рода Чердыновых, давшего стране двух академиков, пятерых членкоров, множество докторов, а также нескольких знаменитых диссидентов. Та к уж сложилось: талантливые отпрыски клана занимались седой древностью. Не шибко способные ребята химичили помаленьку с новейшей историей: до девяносто первого славили, а после девяносто третьего клеймили большевиков. Ну, а совсем уж неудачные побеги родового древа отходили в правозащитную отрасль.
Высокоодаренный Егор с университетской скамьи страстно увлекся мертвыми языками и поклялся расшифровать руны побужских ализонов – загадочного арийского народа, упомянутого вскользь отцом истории Геродотом. Руны были начертаны примерно в пятом веке до нашей эры на медной табличке, случайно обнаруженной в 1958 году в Кимрском городском краеведческом музее во время очередной инвентаризации экспонатов. С тех пор множество специалистов безуспешно бились над загадкой ализонских рун. Считалось, текст содержит некие сакральные знания, которые, будучи разъяснены, прольют свет на истоки и тайный смысл мировой цивилизации…
Объединив научные усилия со своим другом-однокурсником Сашкой Блиновым, Егор Чердынов на несколько лет с головой ушел в праиндоевропейские языковые пучины. И вот после упорных исследований молодые ученые пришли к неожиданному выводу: первое слово загадочного текста есть не что иное, как обращение, вроде нашего «Внимание!» или «Не проходите мимо!» Это яркое открытие легло в основу двух блестящих кандидатских диссертаций, и перспективных соавторов пригласили на работу в Институт лингвистических исследований (ИЛИ), где под пуленепробиваемым стеклом хранилась легендарная медная дощечка. Получая хорошее жалованье и регулярно выезжая за рубеж на научные конференции, друзья засели за докторские диссертации. Егор вскоре женился на милой аспирантке Даше, получил трехкомнатную квартиру (дополнительные 20 кв. метров полагались за степень) и без промедления стал счастливым отцом, не переставая при этом биться над расшифровкой таинственного текста.