По зову сердца, стр. 26

– Фома Сергеевич! Что с тобой? – окликнул его Яков Иванович. Хватов поднял голову и посмотрел на него невидящим взглядом. Потом безмолвно протянул скомканную бумагу – сообщение штаба партизанского движения.

…»Ваша жена, Елизавета Пахомовна Хватова, зверски замучена фашистскими извергами и 28 июля скончалась в гестапо. Ваша дочь Наташа находится в партизанском отряде Борисова».

Яков Иванович вчетверо сложил это сообщение и положил себе в карман. Затем опустился рядом с Хватовым на скамейку и дружески положил ему на плечо руку. Сколько они просидели так – сказать трудно, но долго. Потом, когда Фома Сергеевич чуть-чуть успокоился, Яков Иванович надел ему фуражку и подхватил под локоть:

– Идем, дружище.

– Куда?

– А вон туда, – Железнов показал на мерцающие вдалеке, тянувшиеся к небу искорки, – к Ирине Сергеевне.

– К Ирине Сергеевне? Нет, – отмахнулся Хватов, – не могу. Понимаешь ли ты, что сейчас в душе творится? Все ходуном ходит. Кажется, взял бы и ринулся туда, за проволоку, – кивнул он в сторону, откуда доносилась орудийная стрельба, – и всех их, извергов проклятых, огнем, штыком, гранатой! – Фома Сергеевич не говорил, а, стиснув зубы, рычал.

– Возьми себя в руки. Идем, она нам родной человек, и, глядишь, там тебе полегчает.

– Нет, Яков Иванович, не полегчает. Скорее, своим горем я ее горе разбережу.

– Тогда потихоньку пойдем ко мне.

– Пойдем, – тихо согласился Хватов.

Чем ближе они подходили к автопарку, тем отчетливее доносился торжествующий голос диктора:

«…Дней пятнадцать тому назад войска Западного и Калининского фронтов на ржевском и гжатско-вяземском направлениях частью сил перешли в наступление…»

– Яков Иванович! – Хватов удержал комдива за руку. – Это же про нас!

Железнов было остановился, потом спохватился.

– Идем, послушаем. – Его обрадовало, что сообщение Совинформбюро сразу вывело Хватова из удрученного состояния.

Они свернули на стежку и пошли на огонек.

«…Ударом наших войск в первые же дни наступления оборона противника была прорвана на фронте протяжением 115 километров… Развивая наступление и нанося противнику непрерывные удары, наши войска разгромили 161, 392, 292, 129, 6, 256 германские пехотные дивизии, 14 и 36 мотодивизии и 2-ю танковую дивизию… Фронт немецких войск отброшен на указанных направлениях на 40 – 50 километров.

По 20 августа нашими войсками освобождено 610 населенных пунктов, в их числе города Зубцов, Карманово, Погорелое-Городище…»

Слушая сообщение, незаметно наблизились к палатке Валентиновой.

– Кто здесь топчется? Заходите. – Ирина Сергеевна распахнула полотнище. – Как раз к чаю.

– Это мы, Ирина Сергеевна. Проверяли службу наряда, – соврал Яков Иванович. – Услышали радио, вот и завернули.

– Так заходите. У меня тоже приемник звучит, – Ирина Сергеевна ввела их в палатку. Диктор рассказывал: «Бои идут на окраинах города Ржева. В боях отличились войска генералов Лелюшенко, Федюнинского, Хозина, Поленова, Рейтера, Шевцова.

Прорыв немецкого фронта был организован генералом армии Жуковым и генерал-полковником Коневым…»

Ирина Сергеевна выключила радио, усадила гостей за столик. На нем мгновенно появились хлеб, сало, чай.

– Я только что вернулась со станции. Там, на базе, мы получали новое оружие. По дороге чего только не нагляделась. Сплошь тянутся изможденные женщины с ребятами, со своими и чужими. Возвращаются домой. На них страх смотреть – чумазые, обросшие, кости да кожа. Все, что было у меня и у солдат – хлеб, консервы, сало, сахар, – все раздали им.

Рассказ Ирины Сергеевны острым ножом вонзился в сердце Фомы Сергеевича. И как ни сдерживал себя этот мужественный волевой человек, все же лицо его выдало – он побледнел, скулы вздулись, веки болезненно смежились.

– Что с вами, Фома Сергеевич? Вам плохо? – всполошилась Ирина Сергеевна и, вспомнив, что у Хватова не меньшее, чем у других, горе, упрекнула себя: – И чего это я, в самом деле, запричитала. Выпейте горяченького, все полегчает, – пододвинула она кружку с чаем.

– Спасибо, – сказал Фома Сергеевич.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Чуть свет Железнова подняла с постели пулеметная трескотня. Свесив с топчана ноги и поеживаясь от холода, он прислушался. Похоже, гитлеровцы строчили из опорного пункта Кузнечиха, где в эту ночь безуспешно работала дивизионная разведка. Казалось странным – огонь с каждой минутой нарастал, даже начала с вражеской стороны постреливать артиллерия, а с участка полка подполковника Карпова – ни выстрела. «Что бы это значило?» – подумал Яков Иванович и позвонил Карпову. Вместо него ответил оперативный дежурный. Он сказал, что подполковник спит. Это удивило комдива. Но, вспомнив, что тот лег только в третьем часу, будить не стал, а спросил оперативного:

– Что там у вас происходит?

– Наши разведчики повесили на кустах Вазузы дырявые каски, а к кустам привязали телефонный провод и вот, дергая за него, дразнят фрицев, а те палят, – спокойно доложил дежурный.

– Ну и пусть себе палят, – усмехнулся в трубку Железнов и снова лег. Но не спалось, в голову лезли беспокойные мысли. Почему Совинформбюро молчит о положении на южных фронтах? Что там творится? Видно, что-то страшное. До глубины души Якова Ивановича волновал Сталинград. Еще с гражданской войны в его сознании сложилось: Царицын – это символ стойкости, мужества и непобедимости. И от одной мысли, что Сталинград может пасть, ему становилось не по себе. Чтобы избавиться от этих неприятных мыслей, он встал, накинул на плечи полушубок и растопил печурку чурками, заботливо подготовленными Никитушкиным. Сидя перед печуркой на корточках и подставляя грудь приятному теплу, комдив на некоторое время застыл в неподвижности.

В узеньком окошке уже серел рассвет. Железнов встряхнулся, быстро натянул брюки, сапоги и в одной рубашке вышел на физзарядку. У тамбура остановился: в глубине полянки в кругу посеребренных заморозками, обезглавленных артогнем деревьев высилась единственная уцелевшая береза.

«Какой большой крови стоило нам твое спасение, голубушка», – с горечью подумал Яков Иванович и, приподнявшись на носках, сделал первый взмах руками.

Только Железнов собрался вернуться в землянку, как из-за кустов появился полковник Добров, держа в руках что-то странное.

– Доброе утро! – приветствовал его комдив и пошел навстречу. – Что это у вас за диковина?

– Жертва войны. – Добров вертел в руках растерзанную алюминиевую флягу. – Хочу из нее вырезать пластинку и на ней надписать: «Здесь в августе тысяча девятьсот сорок второго года, освобождая родную землю от фашистской нечисти, не щадя своей жизни, доблестно сражались воины N-ской стрелковой дивизии генерала Железнова».

– Почему генерала? Полковника, – поправил его Железнов.

– За такие дела, Яков Иванович, следует генералов давать, – многозначительно поднял палец Добров. – И вот эту пластинку прикреплю вон к той сиротине-березе. Пройдут годы, вырастет новое поколение, и береза этой надписью будет рассказывать сынам и внукам нашим, как мы здесь не на жизнь, а насмерть стояли за нашу родную Отчизну… А может быть, и мы, уже будучи стариками, побываем у нее да и вспомним былое. А?..

– Замечательно! – сказал Яков Иванович. Задумка Доброва до глубины души растрогала его. – Только уцелеет ли? Еще один такой артналет, и здесь ничего живого не останется.

– Не допустим, – уверенно произнес Иван Кузьмич. – Земляной заслон вокруг нее соорудим. Сам работать буду, но прикроем.

– Ну что ж, на такой субботник и я выйду, – протянул Железнов руку Доброву и повел его к себе в землянку завтракать.

– Что-то мне, Иван Кузьмич, ваш вид не нравится. Не заболел ли часом?

– Да нет, ничего, здоров… А вот на душе, – повел плечами Добров, – нехорошо. Чего-то смертельно боюсь…