По зову сердца, стр. 17
Вера ласково сказала:
– Вы сердитесь, герр Кнезе?..
Кнезе сморщился, словно от боли: у него не хватало сил побороть в себе волнующее чувство к Вере, арестовать ее. Он прохрипел: – «Ну, Назтья!» – и пошел было вниз по тропе, но тут же обернулся и мягким тоном сказал:
– Ходить нихт! Быть здесь. Золь есть здесь. Деньги нихт! Поняйт!
Вера кивнула головой и приветливо протянула ему руку. Но Кнезе лишь козырнул.
Вере стало не по себе. Проводив Кнезе, девушки забрались повыше. Запрятавшись там в зелени кустов, они замерли в тревожном ожидании.
Солнце уже склонялось к горизонту, когда сверху послышался говор: шли из леса с работы солдаты. Двое из них громко разговаривали.
Девушки стали напряженно вслушиваться в их разговор.
– …Завтра заканчиваем, и я еду в отпуск, – радостно говорил один.
– А фигу тебе не поднесут? – хохотнул другой.
– Почему? Мне это сказал сегодня обер-лейтенант… – горячо возразил первый.
– Как же тебя отпустят, когда во вторник выходим на исходное положение, а в среду, может быть, ф-ють, – свистнул другой и прогудел, подражая летящему снаряду, потом хлопнул рукой об руку. – А ты отпуск! – он разразился хохотом. – До конца наступления никуда тебя, друг мой, не отпустят. Может быть, дадут «поцелуй-талон» да часа на три увольнение в Милятино, в веселое заведение Карлуши.
– Ну и что ж, – с обидой ответил первый, – после поеду!..
Не успели затихнуть голоса солдат, как послышались торопливые шаги идущего снизу человека. Вера вышла на тропу, ожидая встретить Кнезе, но вместо него пришел Ганс, принес от него записку и мешочек соли. Девушки рассыпали соль по своим платочкам и отправились в обратный путь. Ганс проводил их до того места, где лесную дорогу пересекала заброшенная траншея. Прощаясь с Аней, сказал по-немецки:
– Жив буду, увидимся!
Расставшись с Гансом, девушки прибавили шагу, чтобы до темноты выйти к большаку.
Вера остановилась, оглянулась кругом, прислушалась и сказала:
– Поняли? В субботу занимают исходное положение, а в воскресенье, выходит, наступление. Если что-нибудь со мной случится, Аня, передай отцу, ну сама знаешь – «Гиганту». А если нас обеих схватят, – обратилась она к Лиде, – сейчас же лети к тому партизану, дяде Мише, помнишь, он недавно встречался с тобой, передай ему все, что мы сейчас услышали от немцев…
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Наступило второе августа. Командование корпуса собралось переехать на новый КП – поближе к войскам. В связи с этим штаб работал почти всю ночь.
Вера и Аня пришли в штаб для уборки помещения на рассвете, чтобы успеть порыться в корзинках среди брошенных бумаг. Но девушкам не повезло. Ефрейтор Гудер, тот самый, что наблюдал за Верой во время уборки этого помещения, сам вычистил все корзинки и тщательно подобрал бумажки. Кроме того, он ни на одну минуту не оставлял девушек одних. С уборкой кабинета Вегерта Вере тоже не повезло. Только она стала убирать, как в комнату влетел Вегерт, а за ним следом – Риман. Вегерт показал рукой Вере выйти. Все же она успела увидеть, как он вытащил из сейфа карту с «тигровыми клыками» и сунул ее чертежнику. И уже за дверью услышала голос Вегерта:
– Не позже чем к одиннадцати тридцати нанести это решение на мою рабочую карту! – И почти сразу же с картами под мышкой из кабинета вышел чертежник. Подмигнув Вере, он показал пальцем на потолок:
– Бите, убирайт майн циммер!
Убирая комнату чертежника, Вера придумывала, как бы взглянуть на карту, которая лежала на длинном покатом столе. Для этого она, став на табуретку, стала стирать пыль с наличников двери. Но оттуда были видны только стрелы, направленные друг другу навстречу, да глубокая петля фронта. Тогда, чтобы обратить на себя внимание, Вера тихонько затянула мелодичную песню: «Ты не шей мне, матушка, красный сарафан»… Это на Римана подействовало, и, не вставая, он высказал Вере свое восхищение:
– У вас приятный голосок, Настя.
Вера непонимающе пожала плечами и, соскочив с табуретки, протянула чертежнику разговорник. Пока Риман искал нужные слова, Вера успела прочесть у основания стрел и на их острие четко выведенные Риманом наименования населенных пунктов. А когда Риман, тыча пальцем в страницы, показывал слова и их значение, Вера машинально кивала ему головой, а сама в памяти зубрила: «Палики, Речица, Думиничи и Фомино, Долгое, Масальск». Теперь уборка комнаты пошла более споро, а мысли Веры были уже у рации.
Домой Вера не шла, а бежала. Отказавшись от завтрака, она поставила на охрану Устинью, и вместе с Аней принялись за шифровку.
– Прорывы, – диктовала Вера, – юга фронта Палики Речица на Думиничи севера фронта Фомино Долгое на Масальск…
Вера поздно вечером вернулась из леса.
– Садись ужинать! – позвала Устинья.
– Спасибо! Ничего не хочу, тетя Стеша. Только спать и спать. – Она вышла за ворота гумна и легла на траву.
Но сон не приходил. Что-то тревожило, бередило душу.
Шлепанье босых ног Ани заставило ее подняться.
– Что случилось?..
– За тобой пришел денщик Вегерта и требует, чтобы сейчас же шла, – сообщила Аня.
– Вот так да! Не идти – перевернут все вверх дном и все равно найдут; пойти – будут унижать, издеваться. Сердце Веры больно сжалось.
– Что же делать, Маша, милая? Ну, скажи?..
Аня хорошо себе представляла, для чего вдруг Вегерту понадобилась Вера и какое неимоверно тяжелое испытание предстоит ей выдержать, но решительно сказала:
– Ничего, Настя, не поделаешь, надо идти.
И Вера пошла за денщиком тяжелой поступью, словно на казнь, по пустынной улице, охраняемой усиленным нарядом патрулей.
У штаба денщик приказал Вере посидеть на скамейке: на ее счастье, Вегерт еще не вернулся с КП. Просидев дотемна, Вера в конце концов решительно поднялась и пошла домой. Идти было жутко, везде чувствовался «порядок», наведенный Вайзе: по безлюдным улицам, словно тени, вышагивали черные силуэты патрулей.
Около дома, у колодца, раздался резкий окрик: «Хальт!», и перед Верой, словно из-под земли, выросла здоровенная фигура эсэсовца:
– Пропуск!
Вера предъявила пропуск. Но оказалось, что на сегодня все пропуска считались недействительными. Вера замерла от страха, когда эсэсовец схватил ее за руку.
– Идем! – и толкнул ее вперед. Она начала было протестовать, что, мол, идет из штаба, но эсэсовец был неумолим.
– Марш! Марш! – и толкнул ее так, что она чуть было не упала.
Наконец перешагнула порог гестапо. За ней с отвратительным визгом закрылась входная дверь.
Вере пришлось повторить дежурному по гестапо все то, что она высказала патрулю. Дежурный подозрительно осмотрел Веру и позвонил в штаб. Оттуда ответили, что Вегерт еще не вернулся. Дежурный рассвирепел.
– Чего шляешься, паскуда?! Зиди и ни с места! – он показал рукой на деревянную скамью со спинкой, стоявшую у противоположной стены мрачного коридора. – Зидеть тут!
Вера сидела на этом скрипучем стареньком диване, словно пригвожденная. Спертый воздух и полумрак подавляли ее. «Неужели, – думала Вера, – придется испытать все пытки и истязания?..» И как бы в подтверждение ее мыслей в дверях, выходящих на двор, появилась поддерживаемая под руки эсэсовцем, полумертвая, истерзанная, с полуобнаженной грудью и с разодранными рукавами женщина – Хватова. Не успели заглохнуть ее шаги, как из приоткрытой двери донесся зычный голос штурмбанфюрера Вайзе, а затем и знакомый голос переводчика:
– Герр штурмбанфюрер требует от вас результативных действий, иначе вас вздернут вместе с партизанами как их сообщника! Поняйт?!
– Очень хорошо понимаю, герр штурмбанфюрер. Постараюсь!.. – промямлил, как показалось Вере, Кирилл Кириллович.
Тут же скрипнула дверь кабинета Вайзе, и из него вышли двое. До Веры донесся с верхней площадки шипящий голос Кирилла Кирилловича:
– Их нужно сегодня же взять.
Но его грубо прервал другой голос: