Последнее сражение. Воспоминания немецкого летчика-истребителя. 1943-1945, стр. 48

Между двумя вылетами я сказал Юппу:

– Я думаю о кафе «Хутмахер» на Швейднитцерштрассе. Вы помните? Я думаю, что этим утром я уничтожил его. В любом случае моя 500-килограммовая бомба упала очень близко от него.

Я сидел на ящике, бледный, подавленный, с дрожащими руками, все вращая и вращая на пальцах свою фуражку. Юпп не отвечал.

Мимо промчался механик.

– Приготовиться к следующему вылету. Цель та же самая. Взлетайте немедленно.

– Пошли, – произнес Юпп. – Давайте продолжать это проклятое дело. У меня ощущение, что теперь это не продлится слишком долго.

Неделю спустя Юпп погиб. Его предчувствие было правильным.

Линия фронта отступала, и мы тоже. Группа перелетела на аэродром Дрезден-Клоче [181]. Наши вылеты теперь были в район Бреслау, Гёрлица и Лигница [182]. Каждый раз, когда мы ложились на курс, мы могли видеть в восточном направлении Силезию, выгоравшую дотла. Пылающие деревни и горящие города. С линии фронта доносился ураганный шум. Пролетая над Нижней Силезией, мы видели огромные потоки беженцев, пробиравшихся по заснеженным дорогам.

Они уходили из Нижней Силезии по дорогам и тропинкам, ведущим на запад. Немецкая пехота также отступала в западном направлении. Русские танки, рвавшиеся вперед, и Красная армия тоже двигались на запад. Мы были единственными, кто следовал восточным курсом. Последние. Мы могли видеть Исполиновы горы, Альтфатер и Шнеекоппе [183], пролетая над Бреслау, иногда выполняя разведывательные полеты над промышленным районом Верхней Силезии, сбрасывая бомбы на дома наших соотечественников. Мы выполняли приказы с обливающимися кровью сердцами и с лицами, красными от стыда.

Никто не спрашивал нас, что мы чувствовали.

Фронт рушился словно лавина, от Балтики до Карпат. Никакая сила в мире не могла остановить этот поток. Паровой каток не остановится, мы знали, – особенно мы, последние немецкие пилоты, которые день за днем бороздили небо, без цели, без надежды, совершенно бесполезно. Мы сгибались под бременем, которое не могли стряхнуть. Мы были куклами, которые потеряли возможность чувствовать или размышлять. Мы сражались, но наши головы были пусты. Мы летали, пока наши пропеллеры продолжали вращаться, пока нам отдавали распоряжения. Иногда мы усмехались, когда слышали пламенные увещевания, передаваемые последними немецкими радиостанциями. Мы знали правду – мы могли видеть ее каждый день, – и мы имели ясное представление о ситуации, в отличие от других. Зная, что все было бесполезно, мы, несмотря на это, все равно летали.

– Вы видели, что беженцы на дороге Бунцлау [184] – Гёрлиц бросались на животы на снег, когда вы пролетели низко над ними? Они приняли вас за русского и стремглав неслись в заснеженные канавы. В будущем я буду избегать полетов над любой дорогой, которая загромождена беженцами.

Мы чувствовали себя виноватыми.

Из радио на длине волны Гёрлица бормотал Геббельс: «Вы можете быть всецело уверены в том, что мы победим. Мы отбросим их назад. Это лишь вопрос дней, возможно, часов».

Мы молча слушали дальше. Нам было стыдно за него.

На всех стенах и на каждом автомобиле были прикреплены плакаты: «Товарищ! Каждый шаг назад приближает смерть к твоему дому».

Так что мы погружались во мрак.

Дрезден был в огне. Еще раз союзнические бомбардировщики прилетали массированными соединениями в течение дня и последующей ночи. Целую неделю над городом поднималось громадное облако дыма. Летя на высоте 9000 метров над Гёрлицем, я мог видеть поднимаемый ветром на 7500 метров грибовидный столб дыма, черный, темно-синий, серый, с желтыми искрами и вспышками. Куда бы я ни полетел, я везде мог видеть его, высившимся над горизонтом, разрывающим облака. Даже когда земля была закрыта туманом, было достаточно спикировать к столбу дыма, чтобы найти дорогу обратно на свой аэродром.

В момент налета на аэродроме Дрезден-Клоче находилась дюжина «Мессершмиттов-110», переделанных в ночные истребители. Они взлетели, чтобы встретить вражеские бомбардировщики, не боясь протаранить их над горящим городом. Нашей группе запрещалось летать в темное время суток. В любом случае, даже если бы наши двадцать машин поднялись в воздух, это было бы бесполезно. Каждый сбитый бомбардировщик падал бы на Дрезден. С полным бомбоотсеком и полными топливными баками он прибавлял бы ужаса этой апокалиптической ночи. Волны атакующих нельзя было остановить. Дрезден был заранее обречен.

Прекращение боевых действий было лишь вопросом скорости, с которой массы русских и союзнических танков мчались навстречу друг другу с востока и запада.

Однажды командир нашей группы собрал пилотов и выступил со следующей речью:

– Парни, прощайте. Я покидаю вас. Я только что отстранен от командования. Очевидно, за то, что мы не смогли остановить русские танки. Вы, так же как и я, знаете, что наши ракеты не всегда поражают цель. До свидания. Продолжайте свою работу… еще неделю или две.

Меня переполняли эмоции.

Глава 20. Красный потоп

В марте 1945 г. группа была переброшена на так называемый «чешский редут» [185]. Я был спокоен, странно спокоен. Я практическим ни с кем не разговаривал. Я летел, когда моя эскадрилья получала приказ подняться в воздух, я приземлялся, когда мне говорили. Подразделение, которым я командовал, таяло в огне сражений. Вначале эскадрилья включала двенадцать пилотов и двадцать четыре человека наземного персонала. Теперь ее численность сократилась наполовину. Никаких новых пилотов. Механиков отправили в пехоту, и каждую субботу во время построения я замечал, что подразделение становилось все меньше подобно бальзаковской шагреневой коже. Группа была группой только в теории и имела такую же значимость, что и эскадрилья в начале войны. Мой новый командир группы не летал. Он довольствовался тем, что передавал распоряжения, которые поступали к нему сверху. В воздух поднимались всегда одни и те же пилоты, и они же были теми, кто протестовал против глупых приказов. Выполнять боевые вылеты в полную силу было практически невозможно. В последний момент со всех углов собирались пилоты, которыми по очереди руководили командиры эскадрилий.

– Хенн, – однажды сказал мне командир группы, – этим утром вы атакуете русские танки, которые сможете встретить в секторе Гёдинга [186]. – Он сделал неопределенный жест рукой.

– Прекрасно, repp майор, со сколькими машинами?

– Со всеми, что есть.

– Вы подразумеваете те шесть, что остались в группе?

Я отдал распоряжения.

Среди пилотов были два унтер-офицера, которым едва ли исполнилось двадцать лет. 23 апреля 1945 г. они должны были выполнить свои первые боевые вылеты, и я вбивал в них последние инструкции.

– В штурмовой авиации пилот должен знать все. Он – пилот истребителя, когда появляются русские на своих Як-9. Когда это случается, вы бросаете свою машину в сторону, перегруппировываетесь и продаете свою шкуру по самой высокой цене. Если под животом своей машины вы имеете бомбу, то вы – пилот пикирующего бомбардировщика. Пикируйте на свою цель. Вы также пилот противотанкового самолета, когда под вашими крыльями урчат танки ИС, и пилот самолета-разведчика, когда вы замечаете вражеское соединение, которое пересекло линию фронта. Лучше всего одновременно иметь глаза и впереди, и на затылке. Очевидно, что первоначально вы должны быть непрерывно настороже и смотреть в оба. Это должно стать привычкой. Изучите землю вокруг вашей цели и убедитесь, что там нет ничего необычного. Вы также должны время от времени осматривать небо, иначе рискуете шлепнуться около цели. Враг зайдет вам в хвост, даст короткую очередь, и вы отправитесь в мир иной. Неприятная перспектива, поверьте мне; это несколько раз едва не случилось со мной. Вы оба будете держаться позади меня, и я позабочусь о вас; один – слева, а второй – справа от моего хвоста. Вы поняли это?