Семиклассницы, стр. 7
При маме в комнате уютно и весело. У мамы привычка — поднимет от книги глаза и смотрит. И сразу по глазам догадаешься — любит.
— Условились, — сказала мама: — если случается плохое или хорошее, обязательно рассказывать друг другу.
— Конечно, условились, — согласилась Наташа, а сама и не рассказала о том, что случилось.
«Трусиха, просто трусиха», повторяла Наташа, мучаясь раскаянием.
Она снова принялась за уроки.
Мама так и не пришла, и Наташа нечаянно заснула, не раздеваясь и положив под голову раскрытый учебник.
V
На следующее утро Наташа проснулась без четверти девять. Она убедилась в том, что ей не везет. Надо же было проспать именно в тот день, с которого должна начаться ее новая жизнь! Наташа знала, что вчерашний вечер, возбуждение, которое она пережила, одолевая с Димой геометрию, необычные мысли о маме и Кате и тревога за неизвестного ей лейтенанта — все это было началом новой жизни, неясной пока, но совсем не похожей на прежнюю.
И вот она опоздает на урок. Обидно. Наташа наспех смочила волосы, чтобы не торчали в разные стороны, и кинулась к двери. В почтовом ящике лежало письмо. Наташа бежала в школу и читала письмо. Перед уроком она перечитала его ещё раз.
«Здравствуй, дорогая подруга Наташа! Все наши девчата велят тебе передавать поклон; а бабы, которые узнали, что я письмо шлю в Москву, тоже велели кланяться. Как интернатские уехали, все их стали жалеть. Говорят, беспорядку с ними было много, да зато веселее. С вами постановки в школе разные делали и выступления, а теперь ничего еще не сделали, никак пьесы подходящей не подберём. Только наши учителя о вас не скучают. Говорят — интернатские в классе шумели и любили задавать посторонние вопросы.
Наташа, почему ты меня скоро забыла? Дорогая моя подруга Наташа! Ещё я о чем тебя прошу. Узнай в Москве про моего брата Лёньку. Нам от него нет никаких вестей. Дорогая подруга Наташа, я теперь очень часто плачу. Как приду из школы домой, все вспоминаю, как мы до войны жили. Лампа до ночи горела, а тятя любил вечером газету читать или крутит самокрутку и что-нибудь рассказывает. Лёнька мало сидел дома, всё больше в клубе или сельсовете. А мамка весёлая была и обходительная. Я и не думала, что мамка у меня старая, все думала — молодая. А теперь гляжу, она совсем старая. Ляжет на печку с сумерек и молчит. На корову и то не выйдет посмотреть. Словно ей ничего уж и не надо. Бабы ее ругают, говорят, у тебя дочка растет, или ты ее хочешь в сиротах оставить? А ей словно дочку-то и не надо, а надо одного только Леньку, а от Леньки вести нет. Узнай в Москве, жив ли он, а если нет его давно в живых, тогда простись навек со своей подругой Феней, потому что нам тогда с мамкой будет не жизнь, а одна только могила.
Пришли мне книжку про партизанку и по истории. Пиши ответ, как живешь.
Твоя подруга Феня».
Наташа не видела, что Тася вытягивает шею, стараясь прочесть, кто пишет такое длинное письмо. Наташе стало так грустно, что она ничего не замечала. Она вспомнила, как прощалась с Феней у старого плетня. Через плетень свисали красные гроздья рябины; над соломенными крышами тянулись сизые дымки и таяли в осеннем небе, шумной стаей кружили вороны над сжатым полем, где-то жалобно блеял заблудившийся ягнёнок.
Наташа уехала в Москву и забыла о Фене. Сейчас ей стало очень горько и стыдно оттого, что так получилось.
Начался урок, и Наташа убрала в портфель Фенино письмо.
Дарья Леонидовна, учительница русского языка, принесла тетради. Девочки недовольно переглянулись — письменная.
— Почему без предупреждения? Мы не умеем без предупреждения! — заявила Люда Григорьева.
Она любила спорить с учителями и особенно часто спорила с Дарьей Леонидовной, потому что все знали, что Дарье Леонидовне едва исполнился двадцать один год. Она только кончила вуз и впервые с осени пришла в школу.
Валя Кесарева рассуждала снисходительным тоном: если у человека нет опыта, он обязательно должен делать в работе ошибки. Она отвечала Дарье Леонидовне так же хорошо, как другим учителям, но чуть-чуть небрежно.
— Вы будете писать сочинение, — сказала Дарья Леонидовна.
Люда Григорьева, открыв парту и придерживая рукой очки, чтобы не разбить, принялась что-то в ней разбирать. Кесарева обернулась и прикрикнула: «Тихо!», делая вид, что помогает учительнице водворять в классе порядок. Кто-то отозвался: «Не твое дело!», несколько учениц поспешили заявить, что забыли ручки.
Тридцать девочек, безмолвных и внимательных на уроках Захара Петровича, с непостижимой быстротой превратились в беспечных бездельниц. Дарья Леонидовна молчала. Ею овладело то чувство связанности и неуверенности, которое мешало ей свободно и естественно держаться в классе.
— О чем будем писать? — спросила Женя Спивак.
И Дарья Леонидовна, увидев улыбающуюся большеротую девочку с большими черными любопытными глазами, вдруг почувствовала себя свободней и сказала спокойным и уверенным тоном:
— Писать будем о дружбе.
— Разрешите тетрадь, — попросила Женя.
Валя Кесарева испугалась, что писать все равно придется и Женя напишет скорее, а она не успеет, поэтому тоже взяла тетрадь. За ней потянулась Маня-усердница, привыкшая поступать всегда так же, как Кесарева. Девочки разобрали тетрадки. Заскрипели перья.
Наташа не знала, как писать о дружбе. В портфеле лежало Фенино письмо. Наташа думала о своей подруге Фене. Она представила ее сейчас такой, как видела в последний раз: курносую, с выгоревшими бровями, повязанную полушалком, в отцовских буцах на босу ногу. Феня вытирала озябший нос кулаком и рассказывала Наташе о своей тяжелой жизни. Феня не умела молчать о горестях, которых было у нее так много. Но она пошла по отцу, в михеевскую родню, ловкую на работу. Ей четырнадцать лет, и она осталась старшей в доме. Вернется с фронта Ленька, увидит — есть дом, есть Нечаевка и есть сестренка, быстрая на язык и спорая на работу.
Наташа решительным жестом обмакнула в чернильницу перо и начала писать. Наташа писала первый и второй час, не выходя в перемену из класса. Она забыла, что пишет сочинение. Ей хотелось рассказать о Фене и о Нечаевке. Она видела осеннее сжатое поле, низкое небо опустилось над полем и Нечаевкой, ветер качает тонкую голую рябину, а Феня в полушалке, засунув за пазуху красные озябшие руки, идет из школы домой и думает о том, как плохо дома. Лечь бы на печку, как мамка, и плакать! Всю ночь воет ветер в трубе. Так бы и не вставать. Но Фене нельзя лечь и не вставать.
«Когда кончится война, — писала Наташа, — пройдет много лет, я буду взрослая и мне будет прекрасно и весело жить, все равно больше всех буду любить Феню, потому что, по-моему, верность самое главное в жизни…»
Раздался звонок. Наташа испугалась, что сочинение написано не на тему. Велели о дружбе, а она написала о Фене и даже слово «Дружба» нигде не вставила. Но было уже поздно. Наташа переправила заглавие — «Моя подруга Феня» — и сдала тетрадь.
Дарья Леонидовна вышла из класса. Она переставала быть Дарьей Леонидовной, как только выводила из класса и становилась попросту Дашенькой. Так ее звали в учительской и дома.
Когда Дашенька, стесняясь и боясь учителей, вошла в первый раз в учительскую, Захар Петрович, увидев её свежие щёки, юный лоб, русые волосы, расчёсанные на прямой пробор, и светлые глаза, воскликнул с изумлением:
— Какая вы удивительно русская девушка!
Дашенька смущенно промолчала, но учителям понравилось, и все стали ее называть «русская девушка Дашенька».
Над столом Даши висела фотография Зои. Запрокинутая голова и вдохновенное девичье лицо. Строгая Зоина юность была тем маяком, на огни которого хотела Дашенька вести свой корабль.
«Если бы их надо было только учить читать и писать, — думала Даша, — я терялась бы из-за любой неудачи. Но я их буду учить не только писать. Я научу их захотеть быть такими, как Зоя. Я знаю, как это трудно, поэтому не падаю духом из-за любой неудачи».