Дракон и сокровище, стр. 68
Симон решил воззвать к здравому смыслу Генриха и указать ему на опасность, которой тот себя подвергает, следуя советам своего окружения. В Лондоне, куда он направился со всей возможной поспешностью, его неприятно поразила царившая на улицах вражда к монаршей чете, грубая брань горожан в адрес короля и королевы.
Генрих был обрадован прибытием де Монтфорта и, не дав тому опомниться, повлек его к Тауэру, чтобы похвастаться новыми пристройками к этому мрачному зданию. Зная страсть его величества к архитектуре, Симон терпеливо выслушал его разглагольствования и, лишь когда Генрих исчерпал эту тему, перевел разговор в более серьезное русло.
— Сир, бароны не согласятся выплатить вам ту сумму, которую вы от них требуете, мне стало известно, что они вооружаются и готовы выступить против вас со своими войсками. Подумайте, чем это вам грозит.
— Но мне нужны деньги, де Монтфорт!
— Если в стране разразится междоусобная война, вам придется тяжко, сир! Избежать поражения в ней, а возможно, и предотвратить ее вам удастся лишь в том случае, если вы восстановите Губерта де Бурга в должности юстициария. Тогда население Пяти портов и многие бароны снова станут на вашу сторону.
— Это прекрасная мысль, Симон! Оставайтесь со мной! Мне, право, нужны ваши мудрые советы!
— Ваше величество, помните ли вы, какой благополучной была наша страна при де Бурге и Маршале во главе ваших войск?
Генрих покорно кивнул. Однако Симон ни минуты не сомневался, что после разговоров с Винчестером или кем-нибудь из членов нового Совета монарх снова в который уже раз изменит свое мнение. Однако он продолжал развивать свои планы о выходе страны из стоявших перед ней трудностей:
— Объявите полное помилование де Бургу, сир, и назначьте брата Уильяма Маршала лордом-маршалом Англии. Вы неизменно находитесь в стесненных обстоятельствах, а между тем ваш лорд-казначей купается в деньгах. Этот скромный служитель Церкви получает от своих приходов не менее пятнадцати тысяч марок в год. Эти деньги должны поступать в вашу казну, а не наполнять его сундуки.
— Вы говорите — пятнадцать тысяч?! — изумился король. — Хорошо, я спрошу об этом Винчестера.
Симон тяжело вздохнул, осознав, что его поездка в Лондон и разговор с королем были пустой тратой времени. Монарх был не более чем игрушкой в руках Питера де Роша.
Подъезжая к Кенилворту, Симон сквозь ветви плакучей ивы разглядел легкую лодку, которая качалась у берега широкого замкового рва. Он спешился, велев оруженосцу отвести его жеребца в конюшню, крадучись подошел к миниатюрному суденышку и слегка качнул его.
— О черт! — выругалась задремавшая на дне лодки Элинор.
— Ты ошиблась, дорогая! Это всего лишь дракон! — И он одним прыжком оказался на борту лодки.
— Что ты делаешь?! Мы же сейчас перевернемся!
— Не бойся, дорогая! Ведь я с тобой! — Он сжал ее в объятиях, лодка качнулась, зачерпнула бортом воду, и через секунду граф и графиня Лестер уже барахтались в глубоком рву.
Хохоча во все горло, Симон подхватил Элинор на руки и выбрался на крутой берег. Он сорвал с себя и с нее мокрую одежду и, покрывая ее влажное тело горячими поцелуями, овладел ею прямо на берегу, с неистовой страстью дикаря, до глубины души потрясшей Элинор.
— О, Сим! — шептала она, не разжимая объятий. — А что, если нас кто-нибудь видел с вершины одной из башен?
— Надеюсь, у них хватило деликатности отвернуться. Хотя сам я, признаться, ни за что не лишил бы себя такого упоительного зрелища.
— О, как ты можешь так говорить? — краснея, потупилась она.
— Полно тебе, дорогая! Мы не совершили никакого преступления, ведь даже сам Папа Римский благословил нас с тобой на это занятие!
— Боже, ты просто невыносим! — восклицала она, пока он нес ее, обернутую в мокрое тряпье, мимо обомлевших от такого зрелища замковых стражей.
— Но ведь ты прекрасно знала, что выходишь замуж за Дракона! — хохотал он, поднимаясь по ступеням лестницы в башню Цезаря.
— Да ты просто варвар! Приехать из Лондона с пустыми руками, а едва встретив меня, оставить без одежды!
— Как это — с пустыми руками? Разве я только что не одарил тебя своими ласками? Но я вижу, тебе этого мало? — Элинор тихонько рассмеялась. — Что ж, продолжим! — Он открыл дверь спальни и исчез за ней вместе со своей ношей.
37
В начале июля граф и графиня Лестер были оповещены о том, что Бог даровал Англии наследника престола, которого решено было наречь Эдуардом.
Симон приобрел в подарок для новорожденного двух чистокровных пони, которых он решил отправить в Виндзор с сэром РикарДом де Бургом. Элинор втайне от мужа заказала у золотых дел мастера чашу из серебра, инкрустированную изумрудами, которые так любил ее брат Генрих. Однако утаить это от Симона ей не удалось. Он увидел чашу на столе в комнате сэра Рикарда, и рыцарь, не ведая о том, что выдает тайну своей госпожи, поведал ему о происхождении и назначении этого драгоценного дара.
— Если ты думаешь, что твой подарок достанется маленькому Эдуарду, то мне придется тебя разочаровать! — грозно пророкотал он. — Мало того что ты без счета тратишь наши деньги, ты еще и выставляешь нас обоих на посмешище! Генрих немедленно приберет эту чашу к рукам и посмеется над твоим искренним порывом!
— Как ты смеешь чернить моего брата такими вздорными обвинениями?! — вспылила Элинор, воинственно вскидывая голову.
— Мне незачем брать на себя труд чернить его. Он сам прекрасно в этом преуспевает.
— Боюсь, — зло сверкнув глазами, парировала Элинор, — мы с братом оба выбрали себе неудачных спутников жизни.
— Еще бы! Ведь ты вышла за сорокалетнего мужчину, когда тебе сровнялось всего девять лет!
— Я предпочла бы до сих пор состоять в этом браке!
— Элинор, предупреждаю тебя…
— Ах, Симон, давай не будем ссориться, — взмолилась она. — Ведь у меня может пропасть молоко. Пока Бетти найдет для нашего Генриха хорошую кормилицу…
— К чему тебе торопиться с этим?
— Но ведь мы скоро поедем в Лондон!
— Элинор, запомни раз и навсегда: мужчина в этом доме я и мне решать, куда и когда мы поедем. Нам с тобой нечего делать в Лондоне!
— Но нас пригласили…
— Я повторяю: нам там нечего делать!
Элинор испытала все средства воздействия на мужа: она ссорилась с ним, пыталась улестить его, осыпала его то упреками, то нежнейшими ласками, однако он оставался непреклонен. Лишь когда нарочный доставил им личное послание Генриха, гласившее, что граф Лестер назначен одним из девятерых крестных юного принца, решимость его поколебалась.
В том, что остальные восемь крестных отцов Эдуарда были его заклятыми врагами, Симон видел недобрый для себя знак. Но отказаться от столь лестного предложения было бы неслыханным нарушением этикета. Монарх предлагал Симону и Элинор от имени Питера де Роша остановиться на время пребывания в столице в епископском особняке.
— Я не хотел бы жить в доме Винчестера, — сказал Симон, входя в комнату Элинор, где Бренда расчесывала густые волосы своей госпожи. — Мне претит быть хоть чем-то обязанным этому негодяю!
Бренда охнула, выронила расческу и, пробормотав слова извинения, опрометью бросилась вон из комнаты.
— Вот видишь, как ты перепугал бедняжку своим непочтительным отзывом о его высокопреосвященстве! — упрекнула мужа Элинор.
— Напугал? Эту вертихвостку? Да она просто воспользовалась предлогом, чтобы увильнуть от своих обязанностей!
— Почему ты так ненавидишь Винчестера? Что он тебе сделал? Я, по правде говоря, очень рада его предложению. Мне претит жить в Виндзоре, где поселились де Лусиньяны и родственники Красавицы!
— Мы могли бы воспользоваться гостеприимством моего друга Роберта, епископа Линкольнского.
— Как тебе угодно, дорогой, — промурлыкала Элинор, глядя на себя в зеркало. Она была довольна, что едет в Лондон, и ей было безразлично, в доме кого из епископов они расположатся на время торжеств.