Главный приз, стр. 50
И Виктор растерялся. То есть как это — с какой стати? Что тут еще нужно говорить? Кажется, он уже все сказал.
Юлия передернула плечами, освобождаясь от его рук, отступила на шаг и устало сказала:
— И зачем ты только приехал…
И действительно — зачем он только приехал? Виктор схватил коробочку с кольцом, сунул в карман и ушел.
Глава 22
Кажется, он уже все испробовал. И что? И ничего. И чем дальше, тем хуже. И чем больше он узнает о Юлии, тем меньше ее понимает. Или он с самого начала ошибся, решив, что ему обязательно надо быть рядом с ней? То есть нет, ему-то это, конечно, надо. Обязательно. Но вот ей, похоже, совершенно не надо, чтобы он рядом был. Она, похоже, от него уже просто бегает. Нет уж, Юлия Июль, вам от меня убежать не удастся.
— Юлия Июль…
Она оглянулась, поскользнулась на обледеневшей тропинке, чуть не упала, но все-таки отстранила его руку. Гордые мы какие… А разве он ее когда-нибудь обижал? Если уж кому и обижаться, так это ему на нее. Как она деловито кольцо оценивала, а? Как Гобсек какой-нибудь. А он — ничего, стерпел.
— Юлия Июль. Опять ты от меня сбежала.
— Не поняла, — надменно сказала Юлия, и даже брови приподняла, и даже голову вздернула. На Виктора, однако, не смотрела. — Я, между прочим, домой иду. Конец рабочего дня. Меня, между прочим, дома ждут.
— Меня, между прочим, тоже у тебя дома ждут, — сообщил Виктор. — Я к тебе в гости иду.
— Опять? — неприятно удивилась она. — И почему это я о таких важных событиях всегда последней узнаю?
— Не знаю. — Виктор подхватил ее под локоть — опять поскользнулась — и больше не отпускал. — Наверное, потому, что знать не хочешь, вот последняя и узнаешь. Нелюбознательная ты, Юлия Июль.
— Да, — сухо подтвердила она, отворачиваясь от Виктора. — У нас в деревне все такие. Это вы там шагаете в ногу со временем. Это с вами там в приличном обществе не стыдно показаться… Слушай, что ты за мной ходишь все время? Над тобой уже все интернатские бабы смеются!
— Фиг с ними, — рассеянно сказал Виктор и остановился, поворачивая ее лицом к себе. — Пусть смеются. Пять минут смеха заменяют пачку сливочного масла… Ты мне лучше скажи, откуда эта цитата — приличное общество, шагание в ногу и все такое… Что-то ужасно знакомое, а из кого — вспомнить не могу.
— Из тебя, — буркнула она сердито и попыталась высвободиться. — Ты же сам все это Лерке говорил. Или нет?
— Когда? — изумился Виктор. — И по какому поводу? Я ее вообще всего два раза видел, да и разговаривал больше с твоей матерью, чем с ней. Слушай, я давно спросить хотел — как это получилось, что вы с сестрой такие разные? Прямо день и ночь. И не только внешне, но…
— Во-во, — подхватила Юлия, уже не вырываясь из его рук, а даже вроде агрессивно на него наступая. — И об этом тоже говорил! Вспомнил? Ну и какого черта ты бегаешь за деревней неотесанной? За вдовой с дебильным ребенком и с чужой старухой на руках? Уйди, надоел ты мне…
Она стремительно повернулась и зашагала по узенькой, утонувшей в снегу тропинке, то и дело спотыкаясь и оскальзываясь. Виктор некоторое время стоял и с открытым ртом смотрел ей вслед. Ух ты, а ведь она ревнует… Его как горячей волной с ног до головы окатило. Если ревнует — значит, хотя бы неравнодушна. Да нет, это ему просто кажется. Он так долго мечтал, чтобы это оказалось правдой, что теперь очередной ее злобный выпад готов принять за ревность. Или все-таки ревнует? Ну-ка, психоневролог, включи свой мыслительный аппарат и найди изощренный способ, чтобы выяснить все детали интересующей тебя проблемы…
Виктор закрыл рот и кинулся вслед за Юлией, суматошно размахивая руками. Потом крикнул:
— Юлия! Подожди! Это очень важно! Я спросить хотел!
Он догнал ее, схватил за плечи, опять повернул лицом к себе и торжествующе заявил, глядя в ее мрачные глаза:
— Юлия! Я понял. Ты ревнуешь.
— Нет, — удивленно сказала она после паузы. — Ты не понял. Я не ревную. Мы с Валерией давно чужие люди, так что я ее ревновать не могу. Мне, честно говоря, вообще безразлично, с кем она и как у нее, так что…
— Нет, — перебил он торопливо, чувствуя, что теряет уверенность в себе. Она что же, даже мысли не допускает, что он имел в виду себя? — Юлия, ты ревнуешь не сестру. Ты меня к ней ревнуешь.
Сказал — и испугался. Ничего себе, нашел изощренный способ… Впрочем, этого следовало ожидать. Он с самого начала заметил, что при ней все свои профессиональные навыки теряет. И не только профессиональные. Она молчала, смотрела на него, а он напряженно смотрел на нее сквозь фиолетовый туман зимних сумерек.
— Нет, — сказала она наконец. — Как можно, ваше высочество? Мы свое место знаем. Ты бы отпустил меня, а? Поздно уже, а меня правда ждут. Маме Нине с Цыпленком уже тяжело одной.
Виктор разжал руки, обошел ее и пошел впереди, все время оглядываясь. И начал говорить.
— Ты мне с первой встречи показалась надменной, высокомерной, холодной выскочкой. Ну, думаю, миллионерша какая-нибудь, из новых… Думаю: папа, наверное, бриллиантами торгует или еще что-нибудь в этом роде. Потом Катька говорит: учительница. Сельская! Ну, думаю, что-то темнит девочка, какая там учительница, не бывает таких учительниц. И на теплоходе тоже — все время какие-то нестыковки, никак не мог вычислить, прямо детектив какой-то. Но даже тогда я уже понял, что без тебя мне плохо будет. Правда, я не знал, что так плохо… Нет, ты послушай, ты все время от меня убегаешь, я тебе ничего рассказать не могу… Я в Англии уже как автомат последние месяцы дорабатывал. Я только о том и думал, как сюда приеду. Когда в первый раз приехал, я многого еще не понимал. Я уже догадывался, какая ты, только поверить все не мог. Юлия!
Он опять оглянулся — она отстала от него на несколько шагов, стояла, покусывая только что слепленный снежок.
— Зачем ты приехал? — спросила она спокойно и даже вроде бы с интересом.
— А что мне оставалось делать? Вот ты мне скажи: как, ты думаешь, мне дальше жить?
— Не знаю. — Юлия бросила снежок, надела варежку, но с места не трогалась. — Наверное, как и раньше жил. Разве ты плохо жил раньше?
— Да нет, неплохо. — Виктор тоже с места не трогался. — Да нет, плохо… Юлия. Я без тебя не могу. Без тебя мне даже не то чтобы плохо жить, а… никак.
— На работу ходить не с кем? — с тем же спокойным интересом спросила она.
— Я тебя люблю, — сказал он и пошел к ней, почти злясь на нее за то, что надо вслух говорить такие слова, — это же весь мир и так знает, что же она очевидных вещей не видит? — Юлия, я тебя люблю. Я понимаю, я не самый совершенный образец на свете и, наверное, глупостей много наделал… Я дурак, прости меня… И я знаю, ты всегда успехом пользовалась, я и на теплоходе видел, как все вокруг тебя… Ты любого выбрать могла бы, хоть миллионера, хоть президента, хоть красавца какого-нибудь… Я все понимаю. Но учти: никто не будет любить тебя больше, чем я. Никто. Ты это учти, пожалуйста. Ты ко мне присмотрись повнимательнее. Может быть, во мне все-таки есть что-нибудь такое, что тебе понравится…
Он подошел к ней вплотную и, как ни странно, вдруг успокоился, отдышался и взглянул на себя будто со стороны. Поторопился, дорогой. Печально. Ну и пусть. Печаль моя светла…
— Так ты зачем приехал-то? — Голос у нее ну ни капельки не изменился.
Ах ты, Юлия Июль. И что мне теперь делать?
— И что мне теперь делать? — Он взял ее за плечи и слегка встряхнул, безуспешно пытаясь бороться с невероятным, ощущаемым каждой его молекулой, почти болезненным притяжением. — Что мне теперь делать, Юлия? Отпусти меня на волю.
— Нет, — ответила она ровно, и он чуть не застонал — не так от этого слова, как от тона, которым оно было сказано…
Юлия подняла лицо, долго молча смотрела ему в глаза, и Виктору вдруг показалось — она… плачет?
— Что? — быстро зашептал он, вглядываясь в ее лицо все ближе и ближе. — Что? Говори, Юлия, пожалуйста… Не отпустишь?