Приключения 1977, стр. 99

— А Павлик?

— Павлик на Дальнем Востоке служит. В танковых частях. Уже капитан. Третья внучка родилась летом. Везет на дочерей. — Она улыбнулась. Это была ее первая улыбка…

Позвонили из гостиницы. Освободился номер. Гостиница буквально в двух шагах от прокуратуры, и я проводил Таисию Александровну до самого подъезда.

…На допросе у следователя Жарова Тришкина держалась спокойней. Самое тяжелое — первое свидание с прошлым — она пережила при нашем ночном разговоре.

Тришкина передала Жарову последнее письмо от Митенковой, Оно чудом сохранилось. Таисия Александровна пронесла его в узелке, вместе с документами, по дорогам беженцев — от Лосиноглебска до Ташкента… Последняя весточка из мира юности.

«Тайка, здравствуй, подружка! Не зашла я к вам перед отъездом потому, что искала Гену и Павлика не только на пляже, но и в сквере, и на пустыре возле консервного завода, где мы, помнишь, собирали ромашки. Честно говоря, время до отхода поезда было, но к вам не хотелось. Мне показалось, что ребята поругались очень серьезно, и видеть все это я не могла. Напиши мне, что они не поделили? Впрочем, сейчас это, наверное, несущественно… Нас бомбили два раза. Попали в железнодорожный клуб. Говорят, метили в станцию. Лешка наш ушел на второй день, папаню не хотели брать по состоянию здоровья, но он добился своего в военкомате и тоже ушел. Очень волнуюсь за маму. И надо же было ей уехать гостить. Из газет узнала, что Полоцк взяли немцы. Страшно за нее. Многие тут эвакуируются. Я решила дождаться маму. Да и дом не на кого оставить. Барабулины уехали, помнишь Верку Барабулину: она сидела с Полей Штейман на четвертой парте? Так их дом сразу заняли какие-то незнакомые люди. С нашей улицы ходили в райсовет жаловаться, но ничего не добились. Что я тебе пишу о нас? У вас, наверное, еще страшнее: вы к немцам ближе. Очень беспокоюсь за Павлика и Гену. Как они? Напиши обязательно. Большой привет Александру Тихоновичу и Зинаиде Ивановне. Пишу и не знаю, получишь ли ты мое письмо. Твоя Лера».

Тришкина получила письмо, когда вышла из больницы. Она ответила подруге, что Геннадий погиб. Ни об аресте, ни об исчезновении Белоцерковца не писала…

Личность Домового по фотографии Тришкина не опознала. Возникло предложение свести его с Тришкиной. Может быть, по каким-то едва уловимым жестам, черточкам она сможет определить, кто же это: Геннадий или Павел? Фотография — одно, а живой человек есть живой человек.

Жаров настаивал на этом. Но Межерицкий попросил повременить. Заметное улучшение общего состояния больного могло пойти насмарку.

11

Тришкина сидела в Зорянске, и наши деликатные уговоры ехать в Чирчик и дожидаться там ни к чему не привели.

В конце концов я спросил Межерицкого, когда можно будет организовать встречу ее с братом. Он обещал подумать. Попросил для этого несколько дней. И вдруг позвонил:

— Захар, ваша свидетельница из Узбекистана еще здесь?

— Не знаю. Надо позвонить Жарову.

— Позвони…

— А что? — спросил я, почуяв недоброе.

— Тут нянечка сказала мне, какая-то женщина интересовалась нашим пайщиком…

— Когда?

— Позавчера.

— Хорошо. Спасибо за информацию.

Я тут же позвонил следователю. Он сказал, что Тришкина не объявлялась уже несколько дней. Я попросил наведаться к старикам, у которых она жила.

Через полтора часа Жаров приехал сам. Растерянный и удрученный.

— Съехала, — сказал он. — Говорят, будто в Прибалтику.

— Ну хороши мы! Боялись, что беда случится в Доме творчества, а она случилась в нашем собственном доме. — Я был огорчен до того, что заговорил каламбурами.

Межерицкий тоже был удручен.

— Не хочу говорить о том, кто виноват в утечке информации… Главное теперь — смягчить удар, — прокомментировал он случившееся. — Если уж Тришкина с ним встретится, хорошо бы организовать так, чтобы особого урона не было ни той, ни другой стороне. Я заказал междугородную, жду с минуты на минуту.

— А если они уж? встретились? — задал я вопрос.

— Результат я тебе сообщу после разговора. Как тебе нравится эта спокойная, рассудительная, вежливая женщина?

— Я бы не хотел быть на ее месте…

Через четверть часа я снова услышал в трубке голос главврача.

— Вчера Тришкина пыталась с ним увидеться. Ей не разрешили. Конечно, вежливо, культурно, как это делается только в Прибалтике… Знаешь, я уже ругаю себя…

— За что?

— Пусть бы они уже встретились, но так, как бы этого хотелось нам.

— После драки… Да, она не сказала, где остановилась?

— Нет. Это не ваша фирма…

— Может быть, на всякий пожарный случай она и сообщила.

— Не сообщила. И деталь, по-вашему, факт: после отказа искала его в парке сама. Что будем делать?

— Подождем до завтра.

Мы дождались завтра. С утра все было спокойно. Мы даже вздохнули с некоторым облегчением. И напрасно. Около полудня позвонил Межерицкий.

— Захар, дело дрянь. Пайщик сбежал.

— Как?!

— Очень просто. К завтраку он не вышел. В комнате нет ни его, ни его вещей. Впрочем, какие вещи, маленький чемодан. Помнишь, с которым я обычно езжу на рыбалку… Зубная щетка, паста, моя старая электробритва, новые домашние туфли с баланса больницы… А позвонили так поздно, потому что связи не было.

— Как ты думаешь, куда он может податься?

— Не знаю. Слишком тщательное приготовление…

— Не замешана ли сестрица… То есть Тришкина.

— В каком-то смысле, по-моему, да.

— Он может быть буйным, агрессивным?

— Исключено.

— А что-нибудь с собой сделать?

— Вполне возможно.

— Вот дьявол, проворонили…

— Теперь, наверное, дело за вами.

— Да. Я сейчас же позвоню Жарову. А он ужинал вчера?

— Ужинал. Но это ничего не значит. Ужин у них рано.

— Значит, он мог уйти еще вчера…

— В этом вся соль.

— Денег у него немного, — рассуждал я вслух. — Не хватит на обратный билет.

— Если он догадается, а почему бы и нет, догадался же он уйти, то продаст меховую шапку. Мою, между прочим, Она не очень новая, но можно лететь на эти деньги хоть на юг… Попробуй купи такую в магазине. Ондатра…

— Его везли поездом… — думал я вслух.

— Проторенная дорожка?

— Да.

— Это хорошо для животных, а люди любят познать новое. И слава богу… И еще, Петрович, не хочу вмешиваться в ваши дела, но почему коллега Жарова проворонил нашего пайщика?

— Ничего пока сказать не могу.

…Жаров позвонил мне, прежде чем я набрал номер его телефона. Он сообщил мне то же, что и Межерицкий. Сведения были получены следователем от «композитора», внедренного в Дом творчества по линии МВД.

Надо же было случиться, что именно сегодня утром он впервые покинул на несколько часов подопечного из-за сильной зубной боли. В Доме творчества, естественно, стоматологического кабинета не было. Разумеется, вся местная милиция была уже поднята на ноги.

Жаров неотступно сидел у телефона, ожидая сообщений.

В три часа меня разыскала по телефону секретарша в суде и взволнованно спросила:

— Захар Петрович, вы не можете срочно приехать в прокуратуру?

— Что, звонил Жаров?

— Нет. Вас очень хочет видеть странный посетитель. Старичок… Говорит, что он убил двух людей.

— Он в своем уме?

— По-моему, да…

— Хорошо, еду. На всякий случай не спускайте с него глаз.

— Разумеется…

Когда я вошел в приемную, со стула поднялся… Белоцерковец-Комаров. Тут же в уголке стоял чемоданчик Межерицкого, на вешалке — его пальто и ондатровая шапка.

Это было как сон.

— Проходите, — механически предложил я и открыл дверь в свой кабинет. Он покорно вошел. Я разделся, все еще не веря своим глазам, сел за стол. — Присаживайтесь.

Он устало опустился на стул.

Я сразу подумал: надо сообщить в милицию и Межерицкому. Вызвал секретаршу и отдал записку: «Сообщите Жарову и Межерицкому, что ОН у меня».

А старик болезненно потер виски, провел по лысому черепу рукой, словно ему было трудно подыскать слово, однако четко, хоть и шепеляво, произнес: