Рука дьявола, стр. 18

— Айдате, ребята, к нам. Во нардом будет! — И выставил большой палец.— Чего вы? Всем можно работать — воскресник.

Култын, видимо, уже давно рвался во двор, в шум, в гам и суету. Он было оперся рукой, чтобы спрыгнуть, но Быня зашипел, в ужасе вытаращив маленькие глазки.

— Вася, ты што?! Опомнись. Рази можно? Ить это антихристово дело. За это кара небесная падет на тебя. Ленька захохотал.

— Ну замололо коровье ботало! Айда, Васька. Потом агитотряд из уезда приедет, представление казать тут будет. А кто не работал — не пустят. Понял?

— Мы и сами не пойдем. Ишь, напужал чем! — выкрикнул Быня.— А энтот ваш нардом все одно сгорит. У Леньки сразу потухла улыбка.

— Это почему?

— Потому! Изба чья? Священникова! А отец Семен — мученик, за божецкое дело пострадал от коммунаров всяких. А бог не даст страмить его избу, потому как она чичас — святое место.

— Кто тебе сказал такое? — спросил Ленька, почувствовав некоторую неуверенность.

— Старые люди сказали, вот кто.

Ленька постоял молча, махнул рукой.

— Дурак ты, веришь всякому. Айда, Васька, не слушай ты этого болтуна.

Но Култын уже притих и больше не пытался спрыгнуть во двор. Не откликнулись на Ленькин призыв и остальные мальчишки.

— А нам и тута хорошо.

Ленька сплюнул и побежал с ведрами за новой ношей.

К вечеру нардом изменился неузнаваемо. Когда Лыков забежал глянуть, как идут дела у комсомольцев,— ахнул.

— Вот это молодцы, братва! — не скрывая радости, воскликнул он. И видеть его таким взволнованным и чуть суматошным от этой взволнованности было непривычно.— Вот это по-нашенски, по-большевистски! Хорошо, ребята. Очень хорошо. Обернулся к дядьке Акиму, приобнял его: — И тебе, Григорьич, спасибо, славно покомандовал.

Ленька стоял неподалеку, и улыбка не умещалась на его лице: будто это его при всех похвалил Лыков. И Варька с Нюшкой стояли улыбчивые, с сияющими глазами. И то, сколько дел переделали за один только день: ненужные перегородки в доме убрали, и теперь весь поповский пятистенник был одно длинное и просторное помещение. У задней стены его возвышался чуть ли не на целый аршин помост.

— И сцену успели сколотить,— совсем повеселел Лыков.— Все, как плановали! А для библиотечки комнатку не забыли отгородить?

Дядька Аким толкнул дверь сбоку из общего помещения.

— Вот тебе и библиотечка твоя... Тута у отца Семена чулан был...

Пол везде был аккуратно залатан, все двери навешены, косяки подновлены. Одно портило вид: грязь и пустые окна: стекол не было нигде, а кое-где и рам.

— Не беда,— произнес дядька Аким,— я тута все вымерил, так что, пожалуй, в понедельник излажу рамы. А стеклышек опять же Фома Тихонович обещался...

Ушел Лыков с дядькой Акимом, разошлись комсомольцы, только Митька да Ленька с Варькой и Нюшкой все еще бродили по нардому, не в силах вот так сразу расстаться с ним. Митька оценивающе остукивал стены, пробовал, как подвешены двери, испытывал на прочность пол.

— Постарались ребята. Вот только грязи полно... — Неожиданно обернулся к девчонкам. — А что? Давайте хоть маленько смоем пол? Все почище да посвежей будет. А мы вам с Леньшей подмогнем, а?

Варьку с Нюшкой не нужно было упрашивать: они тут же бросились с ведрами к колодцу. Мыть пол оказалось делом не простым и не легким. Ленька, а потом и Митька, едва одолев половину помещения, умотались, хоть ложись. Митька на потеху девчонкам и в самом деле упал на пол, разбросав в стороны руки-ноги, провыл жалобно:

— Не могу!.. Лучше телегу тащить в гору!

Только сказал, как от дверей донесся долгий приглушенный смех. Ленька вздрогнул, а Митька вскочил будто ошпаренный. В дверях стояла Галинка Лушникова, красивая, глазастая девка с длинными, до пояса, косами.

— Ну чего надо? — выдавил хрипловато Митька, сильно покраснев.— Кто тебя звал сюда?

— Сама пришла. А что — нельзя?

Митька вдруг залопотал что-то несуразное:

— Чего же... Оно, конечно, всем... Не всем, конечно... А ты... А тебе оно, конечно...

Леньке даже совестно стало: никогда не видел Митьку таким жалким и растерянным. Галинка снова засмеялась, широко глядя на Митьку.

— А ты, оказывается, речист, вот не знала! Так что, не поняла, можно мне зайти?

Митька хотел что-то сказать, уже и рот открыл, да только облизнулся и полез дрожащей рукой в карман за кисетом. Галинка хмыкнула насмешливо, тряхнула косами и пошла к девчонкам.

— Дайте-ка тряпку.

И как была в своем нарядном сарафане, в голубой шелковой кофте, в ладных новеньких черных ботинках на высоком подборе, так и веялась мыть пол, ловко и быстро.

— Вот это да! — восхищенно прошептал Ленька.

Глянул на Митьку — что он? А он будто застыл на своем месте и про самокрутку свою забыл: в одной руке бумажка, в другой — кисет. Стоял и только глазами водил за Галинкой, а в глазах его и не понять что: и удивление, и восторг, и еще черт знает что. Одна лишь Варька осталась самой собой. Поглядев немного, как Галинка ловко работает, она взяла другую тряпку, тоже тряхнула косками и принялась домывать пол.

Глава 9.

«ПАЛАЧ ЮНОГО ПОКОЛЕНИЯ»

На другой день почти до полудня Ленька прозанимался всякими делами по двору, потом Заковряжиха послала его в лавку за солью. Соль в Елунино — настоящее богатство. Не в каждой избе иной раз отыщется и щепотка ее. А уж запас и подавно. Нету соли и дорогая она. Лавочник Оглоблин привозил ее на подводах издалека, из какой-то Кулунды, сырую, грязную, крупными комками, и драл за нее с сельчан безбожно: полпуда — овца. А многие и фунта не могли купить.

И вот Ленька, взяв соли, которую Елбан очень старательно взвесил на безмене, пошагал обратно. На полпути он встретил Ваську Култына и Быню, остановился передохнуть. Быня, подстриженный под кружок, был чистеньким, румяным, шагал важно и надуто — руки за спину. Култын, наоборот, усталый, потный, с громоздкой прялкой на плече.

— Ты куда это навострился? Никак прясть решил?

Култын опустил на землю прялку, шмыгнул носом.

— На кой мне... — кивнул на Быню.— К его сеструхе несем. Просила.

— А чего сам Петька не несет? Ишь — руки за спину, напыжился, словно бурундук.

Быня недовольно нахмурился:

— Ты, Лень, не лезь не в свои дела. Что надо, то и делаем. Верно я говорю, Вася?

Култын снова шмыгнул носом, но не ответил, а Быня разгорячился:

— У нас дружба, мы друг для дружки стараемся, как бог нам повелел. Верно, Вася?

Култын кивнул и переступил с ноги на ногу. Ленька усмехнулся: ничего себе дружба! Один будто хозяин, а другой как батрак. Что Быня ни прикажет, Култын делает, а если вдруг Култын что-нибудь попросит у Быни, тот даже ухом не поведет, будто не услышит. Ленька быстро бы отшил такого друга. А Култын не может, не смеет — боится Быню. Нет, не потому, что тот побьет его или еще чего там сделает. Просто Быня заморочил и застращал Култына всякими рассказами про оборотней, ведьм, чертей и домовых. Чуть Култын заупрямится, Быня сразу: «Нельзя, Вася, гляди, а то бог от тебя отступится — пропадешь, загинешь. Домовой по ночам душить будет, али черти на погост уволокут и кинут в могильную яму к вурдалаку. А тот живо кровь у тебя повысосет. Будешь ходить, как мертвец, желтый...» Култын зябко ежился, бледнел и смирялся.

Перед самой пасхой прибило деревом на лесосеке Култынова отца. Когда шли с кладбища, Быня зашептал осунувшемуся заплаканному Ваське: «Энто лесовик твоего тятьку подтолкнул под дерево. За грехи тяжкие. Маманя сказывала: он от бога отрекся, потому нечистая сила за ним по пятам ходила. Гляди, Вася, теперь и за тобой лесовик зачнет гоняться али водяной...»

С той поры Култын совсем притих, а в глазах его будто навечно угнездились тревога и беспокойство. Он совсем перестал ходить в бор и на речку. Постоянно отирался или дома, или у Быни.

А что у него там интересного? Изба что твоя церковь — все углы в иконах, тихо и ладаном пахнет. Мать всегда в черном, ноет да молится, а то соберет старух и поет с ними тягуче и тоскливо. Ленька два раза всего был у Быни, и больше его туда калачом не заманишь.