Рука дьявола, стр. 11
Однако Култын отказался наотрез. Пришлось играть вдвоем. Быня с первого же раза закинул чижа чуть ли не до середины двора. Ленька промазал. Быня захохотал:
— Ах, беда! Не повезло тебе, Леня... А ну попригнись-ка малость.
Ленька согнулся, и Быня, охватил его шею руками, а бока ногами, повис тяжелым мешком. У Леньки даже ноги подогнулись и глаза полезли на лоб. Однако он, собрав силы, потащил Быню к чижу. Быня крутил круглой головой, похваливал Леньку:
— Хорошо несешь. Ты, пожалуй, покрепчее Васи. Ишь, как резво бежишь. Молодец, Леня...
Ленька выдавил едва:
— Ладно, сиди и не гавкай.
Ударили по второму разу, и Леньке снова пришлось тащить Быню. По третьему тоже, и по четвертому. Лоб у Леньки покрылся испариной, ноги противно дрожали, внутри мутило.
Но вот Ленька удачливо поднял чижа вверх и хлестко поддел его битой. Чиж завертелся волчком и улетел далеко, к соседской ограде. Ленька враз ожил, подошел вразвалочку к Быне.
— А ну попригнись и ты.— И когда Быня согнулся, Ленька ловко вспрыгнул на его широкую мягкую спину.— Пошел! Да порезвей!
Быня в самом деле легко и быстро донес Леньку до чижа, будто прошагал без груза. Ударили по новой. И опять выиграл Ленька. Култын зарадовался, потирая руки:
— Так его, Ленька! Еще разок, пусть понимает!
Быня нервничал, злился и от этого то мазал, то бил неудачно. А Ленька прямо-таки вошел в азарт: что ни взмах, то удар сильный и дальний.
Вот он снова ловко подкинул чижа и, как будто шутя, ударил по нему, да так, что тот, описав длинную дугу, улетел в густую высокую лебеду за навозной кучей, что высилась между стайкой и завозней. Такому удару позавидовал бы, пожалуй, сам Тимоха Косой.
У Быни лицо вытянулось и челюсть отвисла.
— Ого!..
Култын даже запел, приплясывая:
— Вот это — да! Вот это — да!
Наконец Быня пришел в себя, произнес осипшим голосом:
— Не-е... Так не годится. Перебей.
Ленька удивленно поднял брови:
— Как так — перебей? Зачем? —
— Чижало через кучу тащить. Не смогу.
— Ничего, сможешь. Помаленьку как-нибудь. Мне не к спеху.
У Быни дернулись губы:
— Перебей, Лень, богом прошу, а? Ить вон гора какая. И измараюсь весь. Маманя прибьет...
— А ты обойди кучу-то,— выкрикнул нетерпеливо Култын, которому очень хотелось поглядеть, как будет потеть Быня.— Вокруг завозни неси.
— Да ить далеко в обход-то... И несправедливо...
— Ишь ты, сразу о справедливости вспомнил. Тащи, тащи давай!
Быня не ответил, а перевел умоляющий взгляд на Леньку.
— А, Леня, перебей! Хоть куда. Хочешь, я тебя по улице поношу, а? И секрет расскажу.
Ленька насторожился:
— Какой еще секрет?
— А перебьешь?
— Перебью.
— Святое слово?
— Святое. Ну?
Быня сразу повеселел, прыснул мелким смешком.
— Умора!.. Елбан с ребятами сговорились перевстречь в бору этого, приезжего... ну который на митинге калякал... и намять ему бока.— И снова зашелся смехом.— Здорово, а?
Однако Ленька не поддержал Быниного веселья.
— За что ж мять-то?
— А чтоб больше не ездил к нам и не мутил народ. Оно и так про бога забыли... Только ты, Леня, чур, никому
ни слова.
Пока Быня и Ленька разговаривали, Култын отыскал в лебеде и принес чижа, протянул его Леньке.
— На, бей... Токо дурак ты, что пожалел Быню. Пущай бы попотел как следует.
Ленька взял чижа, оглядел его раздумчиво и неожиданно швырнул в сторону.
— Не хочу больше. По делам надо.
И пошел со двора.
Култын ошалел от изумления, закричал, чуть не плача:
— Куда же ты? Куда?
Ленька не ответил. Тогда Култын плюнул, полный горечи и досады.
— Дурак! Как есть дурак! Ить так повезло ему, а он... Эх!..
Ленька, выйдя за калитку, направился не к дому, а повернул к сборной площади. Сначала он шел, потом побежал. Остановился у крыльца сельсовета, едва переведя дыхание. «Успел или нет? Вдруг этот из уезда уехал». Ленька отер с лица пот и решительно поднялся в сельсовет. Там было накурено, шумно, кто-то громко хохотал. Ленька вошел. Колготня сразу стихла.
— Ты что? Чего надо? — недовольно спросил Иван Старков.— Не видишь — собрание.
Ленька сурово сдвинул рыженькие брови, ответил:
— Я вон к Митрию. По делу.
И пошел через все помещение к дальнему углу, где сидел Митька Шумилов, усмешливо поглядывая на Леньку. Однако Ленька не обратил внимания на эту усмешку — не до того. Произнес вполголоса:
— Елбан со своими собирается побить его,— кивнул на приезжего, который сидел за столом, должно быть, нетерпеливо поджидая, когда уберется Ленька.
При этих словах парень сразу встрепенулся, отложил огрызок карандаша и уже с интересом взглянул на Леньку.
— Где бить-то собираются? Не здесь же?
Ленька кивнул:
— Не здесь. Когда поедешь обратно. В бору. Караулить на дороге будут.
В помещении наступила тревожная тишина. Парни сидели хмурые, раздумывая над новостью. Наконец Митька разжал губы.
— Ладно. Придумаем что-нибудь.— Глянул на Леньку тепло, признательно.— А тебе, Ленька, спасибо. Большое спасибо. Молодец...
На утро Ленька узнал целых две новости: во-первых, приезжий парень благополучно выбрался из Елунино, во-вторых, что было совсем удивительно, в селе создан комсомол, а Митька Шумилов стал его председателем.
Глава 6.
НЕ ВСЕ НА ОДНО ЛИЦО
Вот как было дело, и вот как Ленька помог комсомолу. Тогда, вишь ли, для всех он был «молодец», а нынче Митька не хочет его и в ячейку вписать. «Не положено»! Видали? «Ладно,— горько думает Ленька,— обойдемся. Проживем как-нибудь и без комсомола».
Думает так Ленька, а у самого от обиды и несправедливости губы подрагивают, хочет не хочет, а в мыслях то и дело представляется, как идет он со всеми комсомольцами в строю с винтовкой на плече, как палит из нее по мишеням за дальним колком, как...
Неожиданный удар по шее, и Ленька слетел с плетня, на котором сидел. Уже лежа на земле, он увидел над собой Заковряжиху, гневную и злую, как всегда.
— Чего расселся, идол ушастый, али делать больше нечего? Пошто не все грядки полил?
Ленька молча вскочил и бросился к колодцу. Провалились бы они все, эти проклятые грядки. Вон их сколько: тянутся широкими холстинами от избы до самого черемушника, что разросся в сырой пологой низине. Пока каждую польешь — ночь наступит. И так через день, а то и каждый день, когда сушь стоит.
Носит Ленька воду, поливает огурцы, капусту, редьку, морковку, лук, а сам думает о своей невеселой судьбине. Плохо живет он, совсем скверно, работает, работает, а толку никакого, даже спасибо не слыхал. Одна ругань да тычки. Ладно бы есть давали вволю, а то кормят так, будто христа-ради, чтоб только не подох. Живоглоты чертовы.
Неужто богатей все одинаковы — жадные, загребастые, злые?
Ленька уже навидался их по горло и здесь, в Елунино, и там, в своей деревне, где жил до голодухи. Вспомнилось, как однажды, когда в избе не стало ни крошки хлеба, ни единой картохи, тятька (он уже хворал) поднялся с лавки, прошел в закуток, где висела одежда, покопался малость и вышел со своим полушубком в руках. Полушубок был новый, желтоватый, Ленька помнил, как тятька купил его себе, берег и радовался: «На всю жизнь хватит». Маманя увидела тятьку с полушубком, спросила испуганно: «Ты что надумал, отец?»
Тятька махнул рукой: «Снесу Выродову, авось хлеба даст...»
И она отвернулась, подавившись слезой.
Тятька сложил аккуратно полушубок, увязал в холстинку, позвал Леньку: «Айда, сынок, вместе. Авось разжалобится Никифор Демьяныч да не поскупится... Нам бы только до осени...»
Разве они думали тогда, что к осени весь хлеб на полях выгорит и наступят дни еще пострашней этих.
Выродов встретил их хмурый, настороженный, недовольный.
«Ну, чо приперлись»?
Тятька будто переломился надвое: