Маисовый колос, стр. 12

— Ну, теперь так, — сказал Розас. — Не забудьте, что я раз и навсегда приказал называть их гнусными изменниками-унитариями... Впрочем, достаточно называть их просто гнусными унитариями, а что они изменники — понятно само собой... Гнусные унитарии, слышите?

— Слышу, ваше превосходительство.

— Читайте письмо Корвалана.

Секретарь, поклонившись, начал:

«Да здравствует Аргентинская республика!

Да погибнут гнусные унитарии!

Буэнос-Айрес, 4-го месяца Америки 1840 г., 31-го года свободы, 24 — независимости и 11-го Аргентинской конфедерации.

Адъютант его превосходительства командиру 2-го, полковнику дону Антонио Рамиресу.

Я, нижеподписавшийся, получил приказ от его превосходительства губернатора провинции, великого реставрадора законов, бригадира дона Хуана Мануэля де Розаса, которым мне предписывается сообщить вашему высокородию, что его превосходительство находит нужным, чтобы ваше высокородие при составлении отчетов о числе войск, находящихся под вашей командой,всегда показывали это число вдвойне, добавляя, что половина войска линейного, и что все оно проникнуто федеративным духом.

«Да сохранит Господь ваше высокородие на многое множество лет!»

— Отлично! — произнес Розас, взяв это письмо из рук секретаря. — Эй, — крикнул он через плечо, — Корвалан! Сюда!

Старик-воин вскочил, точно под влиянием электрического тока, и подошел к столу, причем шпага очутилась у него сзади, а эполеты так и подплясывали на его груди и на спине.

— Опять спал, старый соня? А? — продолжал Розас.

— Виноват, ваше превосходительство...

— Хорошо, хорошо!.. Подписывай.

Старик взял поданное ему диктатором перо и дрожащей рукой подписал под письмом:

«Мануэль Корвалан».

— Ты мог бы выучиться и получше писать, когда был в Мендосе, — заметил Розас, смеясь над неуклюжими буквами, с трудом выведенными стариком.

Последний ничего не ответил на это замечание, и стоял молча и неподвижно как статуя.

— Скажите мне, пожалуйста, генерал Корвалан, — все еще с улыбкой продолжал Розас, — что ответил вам Симон Перейра?

— Что солдатское сукно подорожало на тридцать процентов против прежней цены, — отвечал старик каким-то, точно деревянным, голосом.

— Да? — произнес диктатор, поворачиваясь вместе с креслом к Корвалану. — Завтра утром сходи к нему и передай при всех присутствующих от моего имени то, что знаешь, чаще добавляя, что это именно я ему посылаю, понял?

— Как не понять, понял, ваше превосходительство!

— Ну, а что ты скажешь ему?

— Его превосходительство губернатор посылает вам вот это, — три раза повторил старик, причем каждый раз с невозмутимой серьезностью ударял открытой ладонью правой руки по своей левой руке повыше локтя.

Розас громко расхохотался, секретари угодливо улыбнулись, но лицо старика сохраняло свою прежнюю неподвижность.

— Скажи мне теперь, генерал, в котором часу прибыл сюда доктор? — спросил диктатор прежним деловым тоном.

— Ровно в полдень, ваше превосходительство.

— А просил он чего-нибудь?

— Раз попросил стакан воды, а потом два раза просил огня.

— Говорил он что-нибудь?

— Ничего, ваше превосходительство.

— Хорошо. Отдай ему назад вот это его прошение, которое он мне вчера представил, и скажи,чтобы он переделал его и оставил на бумаге поля, а в другой раз не забывал бы распоряжений правительства.

— Слушаю, ваше превосходительство.А потом можно отпустить его?

— Можно. Он уже двенадцать часов ничего не ел и теперь достаточно напуган. Это научит его уважать мои распоряжения.

Корвалан с поклоном повернулся и, выйдя из залы, направился в комнату, где, как мы уже говорили, сидел в задумчивости человек, одетый в черное.

Глава VII

ОТЕЦ И ДОЧЬ

После ухода старика Розас помолчал немного, потом снова обратился к первому секретарю:

— Сделаны извлечения из сообщений из Монтевидео?

— Сделаны, ваше превосходительство.

— И доклад полиции?

— Отмечен, ваше превосходительство.

— В котором часу хотели они сегодня сесть на судно?

— В одиннадцать.

— А теперь без четверти двенадцать, — проговорил диктатор, взглянув на свои карманные часы. До сих пор нет никаких донесений; должно быть, они побоялись выполнить свой замысел, — прибавил он вставая. — Ну, можете уходить... А это еще что за черт? — вскричал он, заметив свернувшегося клубком на полу человека в монашеской рясе. — А, отец Вигуа!.. Не угодно ли вашему преподобию проснуться!

И диктатор нанес сильный удар монаху ногой в бок.

Монах с пронзительным криком вскочил на ноги и чуть было опять не упал, запутавшись в рясе. Секретари удалялись один за другим, подобострастно улыбаясь на грубую выходку его превосходительства.

Розас остался один с мулатом, который отличался маленьким ростом, порядочной толщиной, широкими плечами, громадной головой, лицом с жирными щеками, низким и узким лбом, едва заметным носом и маленькими, заплывшими жиром глазами; вся его безобразная физиономия носила печать глупости и низости.

Это был один из тех кретинов, которыми Розас любил забавляться в минуты досуга.

Бедный мулат, с видом бессмысленного, побитого животного, таращил свои испуганные глаза на диктатора и почесывал ушибленный бок.

Розас смеялся во все горло, стоя перед ним, когда возвратился старик Корвалан.

— Как это вам понравится, — обратился к нему диктатор: его преподобие изволил спать, пока я работал!

— Это очень дурно, — ответил с прежней невозмутимостью адъютант.

— Я его разбудил, а он на это изволит гневаться.

— Он ударил меня, — глухим голосом проговорил мулат, широко открывая свои желтоватые губы, за которыми сверкали два ряда замечательно белых, мелких и острых зубов.

— Ну, ничего, отец Вигуа! — сказал Розас, хлопая его по плечу. — Мы сейчас пойдем кушать, а это, надеюсь, утешит ваше преподобие... Корвалан, доктор ушел?

— Ушел, сеньор.

— Он ничего не говорил?

— Ничего.

— А в каком положении мой дом?

— В сенях восемь человек стражи, в бюро три адъютанта, а на малом дворе пятьдесят человек вооруженных солдат.

— Хорошо. Можешь уходить в бюро.

— А если придет начальник полиции?

— Примешь от него доклад.

— А если начальник...

— Если придет хоть сам черт, то вы и его выслушаете и донесете мне потом! — грубо перебил Розас.

— Слушаю, ваше превосходительство.

— Вот еще что...

— Что изволите приказать?

— Если придет Кутино, сейчас же доложи мне.

— Хорошо.

— Теперь ступай... Есть хочешь?

— Благодарю, ваше превосходительство. Я уже поужинал.

— Тем лучше для тебя... Ступай!

Корвалан удалился в бюро, то есть к тем троим отталкивающего вида субъектам, которых мы видели развалившимися в комнате, непосредственно примыкавшей к коридору. Прежде в этой комнате помещалась контора провинциального комиссариата, почему она и сохранила название «бюро»; в настоящее же время она служила дежурной комнатой для «адъютантов» Розаса, который, издеваясь над всеми политическими и гражданскими принципами общества, издевался и над природой, превращая день в ночь, а ночь — в день.

Действительно, днем он спал, а ночью работал или пил и веселился.

— Мануэла! — крикнул диктатор после ухода Корвалана.

Ответа не последовало. Продолжая звать, он вошел в соседнюю комнату, где совершенно оплывшая сальная свеча с нагоревшим шапкой фитилем распространяло слабый желтоватый свет.

— Татита! — послышался из второй комнаты серебристый голосок, и вслед за тем перед Розасом появилась та самая женщина, которую мы видели спящей.

Это была молодая девушка лет двадцати двух, высокая, с тонкой талией, стройная и удивительно грациозная, с прекрасным, умным и ангельски-кротким личиком, утопавшим в массе черных шелковистых волос, с прямым носом, живыми черными глазами и довольно большим, но красиво очерченным ртом. Очевидно, она была очень нервная и чувствительная, но не капризная, как большинство нервных особ.