Шторм и штиль, стр. 30

Вечерние сумерки над морем сгущались, суда понемногу начали терять отчетливые очертания. Но беспрерывно работали радиостанции, живые голоса связывали их друг с другом, и казалось, что идут они совсем рядом.

Поступила команда объявить боевую тревогу. В кубриках, на боевых постах, во всех отделениях зазвенели звонки. По палубе пробежали матросы и исчезли. Только возле пушек остались комендоры и сразу же доложили о готовности вести огонь. То же доложили и с остальных постов.

Через несколько минут вспышки разрезали тьму, и над морем прокатились громы тяжелых выстрелов.

Вот когда Юрий почувствовал себя настоящим командиром корабля! Он забыл не только о минувших неприятностях, но и о такой еще близкой истории с машинами. Все осталось позади, а сейчас был лишь корабль, который в одном строю с другими, вздрагивая от тяжелых выстрелов, посылал снаряды в темноту ночи.

18

Через две недели с разных направлений, но почти одно временно корабли возвращались на базу.

Возвращался и корабль Юрия Баглая. Над море плыло теплое розовое предвечерье. Вода за кормой отсвечивала красноватыми бликами. Юрий Баглай и Курганов стояли рядом на ходовом мостике. Они почти не разговаривали друг с другом, хотя мысли их заняты были одним и тем же…

На протяжении маневров корабль лейтенанта Баглая, как и остальные корабли, успешно выполнил, все поставленные перед ним задачи. И все было бы хорошо, если бы не скандальное начало, если бы не авария, — она испортила, перечеркнула то, что заслуживало высокой похвалы.

А виноват во всем он, Юрий Баглай. Поэтому и успехи двух недель не радовали, а только давали надежду на то, что, в конце концов, командир части, может быть, отнесется к нему не так уж строго. Юрий краешком глаза время от времени поглядывал на Курганова, стараясь угадать его настроение, однако лицо командира части было непроницаемым, молчаливо-задумчивым.

Когда на темнеющем фоне неба возникли очертания порта, Баглай приказал боцману Небабе подготовиться к швартовке. Тревожные мысли исчезли, теперь все его внимание было приковано к кораблю.

На базе он увидел, что почти все корабли уже возвратились, не было лишь нескольких, в том числе и корабля Лаврова. «Жаль! — подумал Юрий. — Уж кто-кто, а Лавров откровенно рассказал бы, какой резонанс получило происшествие с машинами».

Когда прибыли остальные корабли, Курганов собрал всех командиров в своем кабинете. На его лице не заметно даже следов усталости, он успел побриться, переоделся в новый китель и выглядел так, будто и не было этого многодневного морского похода. Голос его был громким и чистым:

— Товарищи командиры! Учебно-боевые маневры закончены. Экипажи всех кораблей показали высокую боевую и морально-политическую подготовку. Но были и серьезные недоделки, они свидетельствуют о том, что нам надо еще много поработать.

«Это он обо мне», — подумал Юрий Баглай и невольно вобрал голову в плечи.

— Детально обсудим результаты учений на совещании, которое состоится послезавтра в четырнадцать ноль-ноль. Рапорты сдайте завтра во второй половине дня. На сегодня — все.

Юрий чувствовал себя очень утомленным после похода и всего пережитого, однако решил, что начнет писать рапорт сегодня же. Ему есть о чем писать… В коридоре к нему подошел замполит Вербенко.

— Товарищ лейтенант, для вас новость. Приехала ваша мать.

Юрий вздрогнул.

— Мама?! Когда?

— Она приехала вечером того дня, когда вы ушли в море. Я ее устроил на вашей квартире у Федора Запорожца. Предлагал пожить у меня, не захотела.

Юрий удивленно смотрел на замполита: «Вербенко это или не Вербенко? Что с ним? Он предлагал маме пожить у него? И о чем разговаривал с ней?» Он не мог сдержаться и взволнованно спросил:

— Вы ей… рассказали? И про Соляника? И о том, что случилось в море?

— Нет, не рассказывал. Вы сделаете это сами. Расскажете так, как я, может быть, и не сумел бы.

— Товарищ капитан третьего ранга… Григорий Павлович… вы извините. Спасибо вам. И за тот последний разговор, и за все-все… Я много пережил и передумал.

Глаза их встретились. У Вербенко за стеклышками очков затеплилась добрая улыбка.

— Ну, вот и хорошо. Идите, мама вас ждет. А о том, что вы пережили, передумали, мы с вами поговорим позже.

Оказавшись за воротами, Юрий почти побежал. Но спустя некоторое время замедлил шаг. Перед тем как встретиться с матерью, ему хотелось побыть наедине с собою, еще раз подумать о том, что случилось с ним после того, как они расстались…

Все бывало. И хорошо поступал, и плохо. Иногда терял голову. Наступило время подвести первые итоги, чтобы понять самого себя и подумать над тем, как жить дальше. Да, ему есть о чем поразмыслить. Пока что он убежден в одном, может быть, самом главном: жизнь — это не увеселительная прогулка, а осуществление своего долга перед людьми. Есть в жизни и мечты, есть и романтика, но самое главное — долг. И все это представляет собой единое целое…

У входа в бухту в вечерней тишине ему послышался вдруг всплеск волн. Сердце его вздрогнуло. Он остановился, постоял немного и направился к тому месту, на котором всегда купалась по вечерам Поля…

И снова, как тогда, сияла в небе большая, полнолицая луна, и снова над беспредельным морским простором стояла легкая серебристая дымка.

А из воды на берег, похожая на русалку, выходила девушка, вся в искринках водяных жемчужин.

Может быть, это из моря ему навстречу шла его судьба…

Часть 2. Тугие паруса

1

Летом море радостно-игривое и синее-синее.

А с наступлением осени оно темнеет, словно наливается оловом, катит бесконечною чередою тяжелые волны и бьет о прибрежные скалы, будто вызывает на поединок: «А ну, кто отважится померяться со мной силой?»

«Я могу, — думал Юрий Баглай, глядя с палубы на разбушевавшуюся стихию. — Потому что я уже знаю тебя. Ты и ласкало меня, и беспощадно било. Но я не покорялся, я выходил победителем в схватке с тобой. Нам враждовать нельзя. Наоборот, мы навеки должны стать побратимами, ведь нам друг без друга уже не прожить. На всю жизнь свела нас с тобою судьба.

Снова и снова Юрий перебирает в памяти все, о чем с такой тревогой думал, что выстрадал и пережил.

Мать. Она обняла его тонкими, дрожащими от волнения руками. В глазах светилась радость встречи и таилась печаль, потому что встреча была не такой, как ей хотелось бы.

— Сыночек… Юрочка… Как же это ты?

Видно, обо всем уже знала от Федора и Марины Запорожцев: и о Поле, и о неудачном выходе в море, и о том, как нехорошо сложилось у него на корабле. Поэтому и терялась: не знала, о чём спрашивать, что говорить.

А Юрий ответил сдержанно, даже загадочно, так что старушка не все поняла.

— И на подводные скалы бросало меня, мама, и на спокойные волны выносило. Но не беспокойся, все будет в порядке…

— А я и не сомневаюсь в этом. И расспрашивать ни о чем не буду, чтобы не бередить твое сердце. И поучать не стану… — Она смотрела на него внимательными, любящими глазами. — Ты уже взрослый, я верю в тебя.

Потом до полуночи они сидели вдвоем в заросшем виноградом дворике Запорожца. Вспоминали отца, детство Юрия… Мать рассказывала о себе: как живет, как тоскует о сыне. Юрий просил ее переехать к нему в Севастополь, но она отказалась:

— Ведь ты же и сам еще гнезда не свил… — Она хотела еще что-то сказать, наверное, о Поле, но промолчала.

А на следующий день мать побывала в части, в комнате Славы. Прижав руки к груди, долго стояла молча перед портретом своего погибшего мужа. А позади нее, будто опасаясь, что может упасть эта маленькая, сухонькая, седая женщина, стояли Курганов и Вербенко.