Острова в океане, стр. 80
— Да, я и забыл, — сказал Томас Хадсон.
— Это гордость без тщеславия, — продолжал Ара. — Дерьмо ей брат, неудача — сестра, а со смертью она в законном браке.
— Велика должна быть сила такой гордости.
— Очень велика, — сказал Ара. — Ты о ней не забывай, Том, и не изводи себя попусту. У нас тут у всех эта гордость есть, даже у Питерса. Хоть я и не люблю Питерса.
— Спасибо тебе за твои слова, — сказал Томас Хадсон. — Мне иногда, правда, до того невтерпеж становится, думаешь, хрен с ним со всем.
— Том, — сказал Ара. — У человека только и есть что гордость. Бывает, ее у него слишком уж много, и тогда это грех. Ради гордости все мы иногда делаем то, что кажется невозможным. А мы идем на это. Но нужно, чтобы гордость была подкреплена разумом и осмотрительностью. Тебе сейчас этого недостает, и я прошу тебя: будь осмотрителен. Ради нас и ради судна.
— Кого это нас?
— Всех нас.
— Ладно, — сказал Томас Хадсон. — Крикни, чтоб тебе принесли твой бинокль.
— Том, пойми меня.
— Я понял. И очень благодарен тебе. Я сегодня на совесть поужинаю и буду спать сном невинного младенца.
Аре не стало смешно от этих слов, а он всегда думал, что смешное должно быть смешным.
— Постарайся, Том, — сказал он.
VII
Они бросили якорь с подветренной стороны Кайо Круса в бухте между двумя островами.
— Бросим-ка еще другой якорь, раз уж будем здесь стоять! — крикнул Томас Хадсон своему помощнику. — Не нравится мне здешний грунт.
Помощник пожал плечами и наклонился над вторым якорем, а Томас Хадсон подал судно немного вперед, против течения, глядя, как травянистый берег медленно скользит мимо борта, а потом дал задний ход и выждал, пока второй якорь не зарылся как следует в песок. Судно теперь стояло носом к ветру, а зыбь отлива бежала мимо. Даже в этом укрытом месте ветер был довольно силен, и Томас Хадсон понимал, что, когда отлив сменится приливом, судно повернет бортом к волне.
— Ну и черт с ним, — сказал он. — Пусть его покачает.
Но помощник тем временем спустил шлюпку, и сейчас они уже травили кормовой якорь. Томас Хадсон увидел, что этот якорь, маленький «дэнфорт», был сброшен с таким расчетом, чтобы удержать катер носом к ветру, когда начнется прилив.
— Уж привесили бы заодно еще парочку, — крикнул он. — Тогда его можно было бы выдать за особой породы паука.
Помощник ухмыльнулся.
— Давай к борту. Я поеду на берег.
— Нет, Том, — сказал помощник. — Пусть Ара и Вилли едут. Я перевезу их на берег. А потом вторую партию — в Мегано. Хочешь, чтобы они взяли с собой ninos 113?
— Нет. Будьте учеными.
Я мирюсь с тем, что мною вертят как хотят. Это, пожалуй, значит, что мне и в самом деле надо отдохнуть. Беда только в том, что я и усталости не чувствую и спать мне не хочется.
— Антонио, — позвал он.
— Да? — откликнулся помощник.
— Я возьму надувной матрац, и две подушки, и хороший коктейль.
— Какой именно?
— Джин с кокосовой водой, с ангостурой и лимоном.
— А, «Томини», — сказал помощник, обрадованный тем, что Томас Хадсон опять захотел выпить.
— И притом двойной.
Генри забросил на мостик надувной матрац и сам поднялся следом, держа под мышкой книгу и журнал.
— Тут ты за ветром, — сказал он. — Хочешь, я раздвину немного брезент для вентиляции?
— С каких это пор со мной такие нежности?
— Том, мы посоветовались и все решили, что тебе нужно отдохнуть. Ты так себя загонял, никто бы не выдержал. И ты не выдержал.
— Чушь, — сказал Томас Хадсон.
— Может быть, — сказал Генри. — Я говорил им, что, по-моему, ты в форме и можешь еще держаться и дальше. Но другие беспокоятся, и они меня убедили. А ты попробуй разубедить. Но сейчас дай себе все-таки передышку.
— Я себя чувствую как нельзя лучше. И плевать я на все хотел.
— Вот то-то и есть. Ты не желаешь сходить с мостика. Желаешь стоять все вахты подряд у штурвала. И плевать на все хотел.
— Ладно, — сказал Томас Хадсон. — Картина ясная. Но пока что здесь все-таки командую я.
— Я это не в каком-нибудь дурном смысле, честное слово.
— Правильно. Забудь, — сказал Томас Хадсон. — Стану отдыхать. Как прочесывать заросли на острове, знаешь?
— Да уж, надо думать, знаю.
— Вот и займись Мегано.
— Точно. Вилли и Ара уже уехали. А мы, вторая партия, только ждем, когда Антонио пригонит назад шлюпку.
— Как там у Питерса?
— Полдня возился с этой большой рацией. Думает, что теперь как будто наладил.
— Это бы здорово. Если я засну, разбуди меня, как только вернетесь.
— Хорошо, Том. — Генри нагнулся и взял то, что ему подали снизу. Это был высокий стакан с ржавого цвета жидкостью и кусочками льда, обернутый сложенным вдвое бумажным полотенцем и перетянутый резинкой. — Двойной «Томини», — сказал Генри. — Выпей, потом почитай и спи. Стакан можешь поставить вон в одну из ячеек для гранат.
Томас Хадсон отхлебнул из стакана.
— Приятно, — сказал он.
— Тебе всегда нравилось. Все будет хорошо, Том.
— Да уж все, что мы сейчас можем сделать, надо делать как следует.
— Главное — отдохни хорошенько.
— Постараюсь.
Генри сошел вниз, и Томас Хадсон услышал приближающийся стук шлюпочного мотора. Стук затих, послышались голоса, потом снова стук, но уже удаляющийся, Томас Хадсон немного подождал, прислушиваясь. Потом взял стакан и высоко через борт выплеснул его содержимое, а ветер подхватил это и отнес к корме. Томас Хадсон сунул стакан в подходящую по размеру ячейку в тройном стеллаже и ничком растянулся на надувном матраце, обняв его обеими руками.
В этих пальмовых шалашах у них, наверно, были раненые. А может быть, они просто хотели спрятать побольше народу. Но навряд ли. Будь их много, они бы заявились сюда в первую же ночь. Надо было мне самому поехать на берег. Впредь так и буду делать. Хотя Ара и Генри молодцы первый сорт и Вилли тоже молодец. И я должен быть молодцом. Да уж постарайся сегодня вечером, сказал он себе. И устрой им травлю, настоящую и без пощады, не делай ошибок и смотри, чтобы как-нибудь их не прозевать.
VIII
Он почувствовал, что его трогают за плечо. Это был Ара, и он сказал:
— Том, одного мы достали, Вилли и я.
Томас Хадсон сбежал вниз, и Ара за ним.
Немец лежал на корме, закутанный в одеяло. Под головой у него были две подушки. Питерс сидел рядом на палубе, держа в руках стакан с водой.
— Посмотрите, что у нас тут есть, — сказал он.
Немец был очень худ, подбородок и впалые щеки уже обросли белокурой бородкой. Волосы у него были длинные и спутанные, и в последнем дневном свете, какой бывает, когда солнце почти уже зашло, он был похож на святого.
— Он не может говорить, — сказал Ара. — Мы с Вилли уже пробовали. И между прочим, держись так, чтоб ветер не дул от него к тебе.
— Да, я еще с трапа учуял, — сказал Томас Хадсон. — Спроси, не нужно ли ему чего-нибудь, — обратился он к Питерсу.
Радист заговорил с пленным по-немецки, и тот повел глазами на Томаса Хадсона, но ничего не сказал и не повернул головы. Томас Хадсон услышал стук мотора и, оглянувшись на бухту, увидел шлюпку, выплывавшую из огней заката. Она была так нагружена, что сидела в воде выше ватерлинии. Он снова поглядел на немца.
— Спроси, сколько их там. Скажи: нам надо знать. Скажи: это очень важно.
Питерс снова заговорил с немцем — мягко и, как показалось Томасу Хадсону, даже ласково.
Немец с трудом выговорил три слова.
— Он говорит, что ничто не важно, — сказал Питерс.
— Скажи: он ошибается. Мне необходимо знать. И спроси, не сделать ли ему укол морфия.
Немец дружелюбно посмотрел на Томаса Хадсона и произнес три слова.
— Он говорит, теперь ему уже не больно, — сказал Питерс. Он быстро заговорил по-немецки, и опять Томас Хадсон уловил в его речи ласковую интонацию, но, может быть, такая интонация была присуща самому языку.