История одной девочки, стр. 22
Ученица Уланова не могла бы объяснить, почему вышло так, что она до сих пор ещё не успела прочитать целиком «Войну и мир». Эта глава — первый бал Наташи Ростовой — была ей неизвестна.
Она слушала и чувствовала, что, если бы сама была на месте Наташи Ростовой, то так же переживала бы свой первый бал. Потом ей стало казаться, что всё это написано вовсе не про Наташу, а про неё, Галю, и она с изумлением слушала, как рассказывал о её собственных мыслях и чувствах какой-то волшебник, угадавший их. Это вызывало в ней восторженное удивление, это угадывание каждой мелочи её собственных переживаний казалось каким-то чудом.
Когда чтение кончилось, раздалось несколько умоляющих голосов:
— Дальше!.. Сергей Михайлович, дальше!
Но Сергей Михайлович решительно спрятал томик Толстого в свой портфель.
— Нет, — твёрдо сказал он, — дальше вы можете читать дома. Я прочёл вам эту главу с особой целью. Вас ничего не удивило, когда вы её слушали?
— Меня удивило, — задумчиво сказала рассудительная Эльза, — откуда они все брали деньги на устройство таких балов?
— Ну, об этом мы когда-нибудь поговорим в свободный час, — ответил Сергей Михайлович. — А больше никого ничем эта глава не удивила?
— Меня удивило, — робко сказала ученица Уланова, — как мог Толстой узнать всё, что переживает девочка на своём первом балу? Ведь он был старик, и потом он — мужчина.
Сергей Михайлович засмеялся, но, по-видимому, был доволен таким вопросом.
— Вот в том-то и дело, — сказал он, окинув взглядом своих учениц, — вот в этом и сказывается тот дар, который присущ только настоящему, большому писателю. Этот дар — «в чужой восторг переселяться», как сказал один наш поэт. Всё волнение и радость юной девочки переданы Толстым так, как если бы он сам был Наташей Ростовой. Так передать чужую душу может только великий мастер. И без этого проникновения в человеческую душу нет истинного писателя, как без проникновения в природу нет художника. Может быть, вам непонятно то, что я говорю?
— Понятно, понятно!
Сергей Михайлович посмотрел на свой класс, кричавший дружным хором, и юные, оживлённые лица и блестящие глаза, сияющие сочувствием, убедили его в том, что это действительно так.
Урок прошёл, звонок давно возвестил окончание учебного дня, и туман за окнами окончательно закрыл всё тёмной пеленой. Но уходить никому не хотелось.
— Вот этой способностью, — ещё продолжал говорить с классом Сергей Михайлович, — «в чужой восторг переселяться» — и вам нужно обладать. — Вы это почувствуете, когда будете работать над какой-нибудь ролью, хотя я и не могу до сих пор понять, как вы это будете передавать при помощи ног! Я, прямо вам скажу, в балете невежда, ничего в нём не понимаю!
— А всё-таки какой балет ваш любимый? — с лукавой искоркой в весёлых глазах спросила Таня Вечеслова.
— А я, откровенно говоря, почти никакого и не видел! — громко рассмеялся новый учитель. — С семилетнего возраста в балете ни разу не был! Но теперь уж обязательно пойду!
Эмма Егоровна, открыв в эту минуту дверь, застала, к своему великому изумлению, весь класс весело смеющимся… вместе с новым учителем! Но, так как это уже были старшие, она не могла принять никаких строгих мер и должна была ограничиться только кратким сообщением, хотя сказанным железным голосом:
— Уже давно есть время идти в столовая. Вечером — одна общий репетиция!
И она открыла дверь, пропуская мимо себя взволнованных учениц.
— Ну как? — тихонько спросил новый учитель, посмеиваясь и застёгивая портфель. — Будете сегодня в чужой восторг переселяться?
— Нет, Сергей Михайлович, — печально ответила Таня Вечеслова, быстро оборачиваясь в дверях. — Просто повторять массовый танец!..
Уроки литературы стали с первого же дня любимыми уроками всего класса. К ним готовились даже самые ленивые.
Весь класс по воскресеньям покупал книжки. И в конце первого полугодия Таня Вечеслова громко сообщила в классе, что Галя Уланова «прочла все книги, и читать ей больше нечего», и этой новостью вызвала весёлый смех у Сергея Михайловича, который в этот день, по утверждению самых наблюдательных учениц, был чем-то расстроен.
К весне, ко времени экзаменов, весь класс уже считал Сергея Михайловича лучшим преподавателем в мире и своим другом, а историю русской литературы — самым интересным предметом на свете. Экзамены, даже у отстающих, прошли отлично, и директор в присутствии всей экзаменационной комиссии выразил Сергею Михайловичу свою благодарность.
И вот тут-то и открылась причина расстроенного вида, с каким в последнее время часто приходил в класс Сергей Михайлович. На вопрос директора, не возьмётся ли он на будущий год вести занятия в двух классах, Сергей Михайлович ответил, что на будущий год его в Ленинграде уже не будет.
— Как это — не будет? Вы шутите? — почти закричал директор.
— Нет, я серьёзно говорю. Меня пригласили в Киев, где я долго жил, на кафедру истории всеобщей литературы. А так как Киев — родной город моей жены, то я не могу причинить ей горе отказом. Я уезжаю через пять дней.
Но уже через пять минут это печальное известие облетело всю школу.
В старшем классе, несмотря на блестяще сданный экзамен, воцарилось уныние. И Таня Вечеслова сказала с непреклонной решимостью:
— После Сергея Михайловича ни с кем заниматься историей литературы не буду!
Через пять дней весь класс провожал Сергея Михайловича.
Войдя в вагон, заставленный цветами так, словно в нём ехала балерина, Сергей Михайлович высунулся из окна и посмотрел на стоявших рядом Таню Вечеслову и Галю Уланову.
— Хорошо, что вы так дружны, — сказал он, — вы как-то друг друга дополняете. Мне кажется, что и дальше в вашем творческом пути будете друг другу помогать… А я так и не успел пойти на балет! Но видел вас, Уланова, в вашем ученическом спектакле, и, хотя я очень мало в этом понимаю, уверен, что у вас есть серьёзные и хорошие данные. Берегите этот дар, работайте над ним… Ну, что же сказать вам всем на прощание? — Он ласковым взглядом обвёл всю группу своих учениц, столпившихся у вагона. — Спасибо вам всем за доброе отношение! Не забывайте, если можете, о нашей краткой, но крепкой дружбе, приезжайте все в Киев и любите родную литературу! Вы пишите мне о своих занятиях, я всем буду отвечать… Ну, поезд трогается… Будьте счастливы!
— И вы! И вы будьте счастливы! Спасибо! — неслись дружные голоса.
И, высунувшись из окна, Сергей Михайлович ещё долго видел огорчённые лица и поднятые в воздух руки, махавшие платками и даже шляпами.
За время своих недолгих занятий с ученицами Театральной школы этот преподаватель сумел привить им настоящую любовь к русской литературе — любовь, которую многие из них сохранили навсегда.
ОПЯТЬ В ДЕТСКОМ СЕЛЕ
Спустя два года Галя и Таня опять увидели знакомые места Детского Села в одну замечательную ночь. В эту ночь первый раз в жизни Галя не ложилась спать.
Их отпустили на вечер к ученице, кончавшей школу. У её отца-железнодорожника был маленький домик между Павловском и Детским Селом.
Когда на ранней весенней заре Галя и Таня вышли из душной комнаты на маленький балкон, светлевшее небо засияло им нежными красками никогда не виданного до сих пор солнечного восхода.
Взявшись за руки, как в детстве, они сбежали со ступенек в росистую траву лужайки, над которой ещё дымился предутренний туман.
— Побежим? — сказала Галя.
— Побежим! Ты знаешь… угадай куда! — сказала Таня, как в детстве.
— Ты всю жизнь будешь загадывать! — засмеялась Галя. — Но я знаю куда: навестить нашу старую дачу. Угадала?
— Угадала!
И они побежали.
И оттого ли, что им всё-таки до изнеможения хотелось спать, или оттого, что они, городские жительницы, никогда ещё не видели утренней росы, в которой блестит, преломляясь, первый солнечный луч, — но они вспоминали потом эту ночь не как действительность, а как чудесный сон.